«Бает, рассыпает, что погодой посыпает. Артист! Унять пора», — подумал Архип Назарович и распахнул занавеску.

— Здравия желаю, ваше благородие штабс-капитан Емельянов!

Тот резко обернулся. Архип Назарович увидел его лицо, мертвенно бледное, с дергающейся родинкой на щеке.

— Что ж умолк-то? — спросил Шкарбанов. — Али язык присох?.. Принеси-ка, Леша — друг хороший, штабс-капитану водички. Пусть промочит лживое горлышко.

Писарь принес стакан воды, подал Емельянову. Штабс-капитан пил, захлебываясь. Рука у него тряслась, и вода с подбородка стекала на распахнутый ворот косоворотки, на пиджак, на брюки, неряшливо заправленные в затоптанные мужицкие сапоги. Допил до конца и, успокоившись, поставил стакан на стол. Заговорил несколько иным, надменным и холодным голосом:

— Зачем надо было устраивать эту комедию? Здесь не место играть в прятки. Постыдно.

— Гляди ж ты — сам цирк учинил, а на нас сваливает! — усмехнулся Архип Назарович. — Мастак! И в театре, поди, такого не сыщешь. Ловко байки слагать навострился! И одежонку, гляжу, с чужого плеча напялил. Будто и впрямь рабочий класс! Одна беда — нутро не того цвета. Кот Евстафий покаялся, постригся, посхимился, а все мышей во сне видит. Так и ты — под светлым обличием грязные мыслишки.

— Придется, видно, раскрывать карты, штабс-капитан! — сказал Шкарбанов.

— Надо подумать.

— Подумай, подумай. Верные думы, случается, голову от плахи уберегают… Итак, с какой же целью пожаловал в наши края?

— Цель моя вам хорошо известна. — Емельянов нагловато глянул на Калягина. — Да вот — промахнулся…

— Пытался комиссара убить, значит? Так-так. При чьей же поддержке?

— Мало ли мужиков в Яру!

— Не мужиков, скажем, а кулаков-мироедов. От мужиков-то ты, как трусливый заяц, в бурьян шмыгнул. Не так ли?

— Вам виднее.

— От кого задание получил?

— Ясно от кого — от господина Кадилина Ефима Васильевича.

— Ишь ты — «господина Ефима Васильевича»! Это про балаковского-то головореза, бандита белопогонного…

— Прошу не оскорблять.

— Экая щепетильность! Вам бы с ним крылышки подвесить — ангелы. Только что-то перышки у ангелов забрызганы кровью… Куда ж теперь вооруженный ангел с отрядом полетел?

— Мне не докладывали.

— И с каким заданием послали тебя в Балаково — тоже не сообщили?

— Зачем, скажите, я буду отвечать на ваши вопросы? Офицерскую честь марать? Мне заранее известно — за балаковское восстание, за покушение на комиссара все равно по головке не погладят. Мы не дети, чтобы играть в прятки.

— Это точно. Выходит, сам себе, белая шкура, вынес приговор. — Шкарбанов позвал часовых, стоявших за дверью. — Увести! За мост. По приговору революции!

Через некоторое время с улицы долетел приглушенный, похожий на выщелк кнута выстрел. Шкарбанов косо глянул в окно и сказал:

— Много всякой тли над революцией витает. И каждая норовит на горб мужику сесть… Ну, что ж, товарищ Калягин, прощаться будем. Нам в Балаково пора — за оружием для добровольцев, а тебе — в ревком. Смотри, не зазевайся в дороге! Емельянов с Кадилиным всю контру вокруг на дыбы подняли. С одного раза не обуздаешь. — Он озабоченно пощипал усы и, глянув на писаря, добавил: — Вот что, Алеша — друг хороший, есть смысл и тебе с Калягиным по степи прогуляться. Разведаешь, куда белогвардейский эскадрон подевался. Не мог он далеко уйти…

Алексей с Калягиным оседлали коней и вместе выехали из села. Миновав мост, свернули к ильменю.

На отлогом берегу, в камышах, увидели труп Емельянова. Штабс-капитан лежал ничком, вытянув вперед руки, словно пытался скрюченными пальцами заграбастать землю перед собой. «Сколько ни лютовал, а смерти не миновал, — подумал Калягин без малейшей жалости к племяннику. — Что заслужил, то и получил… Последнюю свою пулю, выходит, в меня выпустил. Больше не выстрелит…»

Не знал Архип Назарович, что в эту самую минуту главарь белобандитов Ефим Кадилин вступил с отрядом в Горяиновку. На черном тарантасе из Большого Красного Яра примчалась сюда же и неразлучная троица — Аким Вечерин, Гришка Заякин и Ефим Поляков. Кулаки не упустили случая, чтобы самолично присутствовать при разгроме революционного штаба волости, пожать руку дружку-победителю. Кадилин пересел в тарантас к ним, и они поехали подыскивать подходящее место для ночлега.

— Тут неподалеку особнячок приличный пустует, — вспомнил Аким Вечерин. — Хозяин мельницы там прежде проживал. Слышал, бежал он куда-то вместе со своими домочадцами.

— К полковнику Дутову подался, — уточнил многознающий Гришка Заякин. — Но свято место пусто не бывает. Новый хозяин в особняке.

— Кто такой? — спросил Кадилин.

— Тоже мельник. Максим Калягин, родич ревкомовского начальника.

— Зачем же нам в большевистское логово забираться? — недоуменно вскинул брови Кадилин. — Нет уж, увольте! Поищем более надежную семейку. Что, других домов в селе мало?

— Насчет Максима, ваше благородие, можете не опасаться, — заверил Аким Вечерин. — Я давно его знаю. Прижимистый, но дельный, состоятельный мужик. Калягинская фамилия ему по недоразумению досталась. И пусть она вас не смущает. Максим — наш человек, не выдаст. Заодно и справимся у него, куда родич его — комиссар большевистский подевался. Коли знает — не утаит.

— Ну что ж, пожалуй, ты прав, Аким Андрияныч. К мельнику так к мельнику…

Нельзя сказать, чтобы Максим с Анфисой Ивановной обрадовались непрошеным гостям — чего ж приятного? В лишний расход введут, и к тому ж опасность немалая. Но все же встретили гостей радушно, улыбчиво, а с земляками-красноярцами облобызались даже. А когда Кадилин выставил на стол бутыль французского коньяка и закуску обильную, то тут сердца хозяев растаяли, подобрели. Без долгих разговоров согласились они уступить самую большую комнату приезжим.

— По нраву ты мне, Максим Кузьмич, — льстил хозяину Аким Вечерин. — Прочно на земле стоишь. Не то что Дунька шалопутная. Папаша ее тоже с заскоком. К власти пробился, а щи до сих пор лаптями хлебает. Ничего хорошего от такой власти не жди…

Он звонко чокался с Максимом, предлагал выпить за здоровье хозяюшки Анфисы Ивановны, рассыпался в любезностях перед нею. И Максиму говорил по-дружески:

— Вот установится скоро новый порядок, и все войдет в колею свою. О тебе непременно вспомним. Уяснил? Такие люди, как ты, не должны пропадать в государстве. А то понапихали повсюду вшивых голодранцев… Да, чуть не забыл спросить — куда это родич твой, комиссар здешний, запропастился? Были у него в ревкоме. Не застали. Где он может быть?

Максиму было известно, где надо искать председателя ревкома. Утром, шагая с мельницы домой, он видел, как тот оседлал коня, слышал его слова, обращенные к часовому: мол, в Злобинку поскачет, часа через два-три возвратится. Сказать об этом Вечерину? Не стоит, пожалуй. Зачем своего родственника, пусть даже и большевика, под удар подставлять? Лучше помолчать. А ревкомовский часовой? Он ведь знает, что Максим слышал. Донесет. Что тогда? Сочтут изменником, отшатнутся от него, скажут — большевистскую родню укрывает. Признаешься — родственника погубишь, скроешь — сам в немилость угодишь.

Максим медленно тянул из стакана коньяк, соображая, как лучше поступить.

На помощь неожиданно пришла жена, благоразумная Анфиса Ивановна. Подсела рядышком, пропела ласково:

— Что-то ты мне, Максюша, давеча про комиссара сказывал?..

— Ах да, вспомнил! — подхватил Максим. — Это утром еще было…

И выложил все, что знал. На душе сразу полегчало.

Аким Вечерин похлопал Максима по плечу, встал из-за стола и, подняв стакан, сказал торжественно:

— Предлагаю, господа, выпить за верного сына отечества Максима Кузьмича! Не ошибся я в нем. Преданность его не подлежит сомнению. Пью до дна!

Гости поднялись. Зазвенькали стаканы. Каждый старался дотянуться до Максима, чтобы присоединиться к тосту Акима Вечерина и добавить от себя лично несколько приятных слов. Сам Кадилин, демонстрируя глубочайшее расположение к хозяину, обнял и трижды расцеловал его.