— Ты слышал? — поинтересовалась она злорадно. — Твоя племянница сломала велосипед. Ты горбатишься день и ночь, зарабатываешь для нее деньги, а она, неблагодарная…

Это было слишком знакомое вступление, чтобы не знать, что делать дальше.

— Сломала? — вздохнул дядя.

Он был расстроен то ли самим фактом поломки, то ли тем, что жена не оставляет его в покое и опять придется-таки наказать племянницу.

— Где она?

— Там, во дворе, — ответила с готовностью жена. — Что она о себе возомнила в самом деле?

Дядя поднялся из-за стола и направился к выходу. Жена семенила следом, ожидая увидеть скорую расправу. Маленький ябедник увязался было за ними, но мать несильным, почти ласковым шлепком направила его в другую сторону.

— Ну, что ты опять натворила? — поинтересовался дядя, спускаясь с крыльца.

Его усы топорщились, демонстрируя высшую степень охватившего его негодования.

— Что, сломала велосипед?

— Да, — ответила Мина, понурившись. — В меня врезался какой-то парень.

— В тебя врезался? — переспросил дядя.

Это несколько меняло дело. Получалось, что девушка не виновата. За что же ее наказывать? Он обернулся к жене, ища поддержки, но та считала иначе.

— Кто-то врезался в нее, видите ли! — возмутилась женщина. — А она сама куда смотрела?

Дядины усы снова встопорщились, он готов был уже обрушиться на племянницу, но в этот момент из дома выбежала няня Гангу.

— Что же это такое? — вскричала она, подбегая и тревожно всматриваясь в лицо Мины. — Ты не ушиблась, девочка моя? Ах, господин Санд! Что же вы напустились на нее из-за этого велосипеда? Разве это самое главное? Ведь нужно узнать прежде, все ли в порядке с самой Миной, а уж потом печься об этой груде железа.

— Ничего с ней не произошло, — возразил хозяин с досадой.

Он и сам чувствовал, что не совсем прав, напустившись на племянницу, а тут еще няня поучает его.

— Не сердитесь на меня, — сказала хозяину няня. — Когда ты был маленьким, я заботился о тебе. Сейчас я точно так же забочусь о Мине и молю Всевышнего, чтобы у нее все было хорошо.

Санд махнул раздраженно рукой и пошел прочь.

— Никто и не думал обижать твою Мину, — сказала его жена, прежде чем уйти в дом. Она не хотела, чтобы о них судачили на улице. — Ты же знаешь, Гангу, что все мы ее любим. Но она должна быть аккуратнее, вот и все, что от нее требуется.

Гангу обняла Мину, прижала к себе.

— Пойдем, моя девочка. Все действительно хорошо? Ты не ушиблась? Ну и славно. Как твой экзамен?

— Сдала, няня.

— Ты умница, — сказала Гангу. — Знаешь, я догадывалась, что ты сдашь сегодня экзамен, и поэтому заранее приготовилась.

— Приготовилась?

— Да, я купила тебе сладостей.

— Няня! — воскликнула Мина. — Добрая няня!

Кто еще мог бы так заботиться о ней? Только родная мать.

ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР

Такое случалось только раз в году. В конце мая, когда заканчивалась летняя сессия, университет провожал своих воспитанников, тех, кто пять лет провел в его стенах и теперь должен был покинуть его. Последняя общая встреча, последний вечер перед тем, как расстаться. Особым был этот вечер, здесь больше грустили, чем веселились, но грусть эта была светлой, потому что впереди каждому выпускнику виделась — правда, пока и не очень отчетливо — новая жизнь, а разве в будущем может быть плохо?

Официальной части, с речами и напутствиями, никогда не было, цель вечера — встретиться, а потому — вечерний концерт, в котором сами же студенты и участвуют.

Вечер, тихий и свежий, опускался на город. Солнце еще не зашло, но его лучи уже не обжигали, а тени удлинились, предвещая близкую ночь. Аллеи на территории университета были пустынны, и только по центральной дорожке тянулись к главному университетскому корпусу молодые люди.

Махеш приехал в университет загодя. Он надеялся встретить здесь Мину и даже занял удобную для наблюдения позицию у ворот, но прождал более получаса и в конце концов ушел, поглядывая на часы, — скоро должно было начаться представление. Она не придет, наверное. От этой мысли ему стало одиноко и грустно, и спасение от этого настроения он мог найти только в зале, среди товарищей.

Свободных мест уже почти не оставалось. Махеш с трудом нашел одно в середине зала, сел, оглядываясь, в поисках своей новой знакомой, но тут бархатистый занавес пошел вверх, все захлопали, и Махеш стал смотреть на сцену, где уже появился конферансье.

Это был человек в университете известный: он вел все концерты, которые проходили в этих стенах, и его появление тоже было грустным напоминанием — и меня вы видите в последний раз, друзья, — и поэтому ему хлопали с чувством, не давая возможности начать концерт.

Ведущий мог бы объявить скороговоркой первый номер и уйти, но сегодня он не имел права использовать этот испытанный прием, он прощался с присутствующими в зале, а они прощались с ним. Он заговорил мягким вкрадчивым голосом, почти зашептал в микрофон, и это подействовало: волна аплодисментов откатилась к задним рядам и там погасла, уступив место тишине, и в этой тишине сейчас был слышен только голос ведущего.

Он напомнил всем о пяти годах, проведенных в университете, сказал, что эти воспоминания останутся с ними на всю жизнь. Еще он предположил, что учеба дала присутствующим так много, что впереди их ждет одно только светлое будущее, где нет места печалям.

Все это были слова, которые повторяются из года в год на всех подобных мероприятиях, но каждый раз для присутствующих они звучат по-особенному, накладываясь на охватившее их состояние грусти от скорого расставания.

Концерт начался с песни, щемяще-грустной, словно задающей тон всему вечеру.

Махеш повернул голову и вдруг увидел Мину. Девушка сидела от него совсем недалеко, через два ряда, и смотрела на сцену с интересом и, как казалось Махешу, немного печально. Свободного места рядом с ней не было, и пришлось ждать перерыва, чтобы подойти и поздороваться.

Девушка улыбнулась, увидев Махеша, еще секунду назад ее лицо было грустно-задумчиво, и вдруг — как всплеск, как метнувшийся луч солнца — улыбка.

— Здравствуйте, — сказала Мина. — И вы здесь?

Она хотела добавить, что рада видеть своего нового знакомого, но промолчала, немного смутившись.

Выпускники потянулись к выходу.

— Пройдемся, пока не началось второе отделение? — предложил Махеш. — Здесь немного душно, правда?

Они вышли на улицу. Солнце спряталось, быстрая южная ночь бесшумно захватила город. Свет фонарей на аллеях казался призрачным — настолько слаб он был перед чернотой ночи.

— Вам нравится концерт? — спросила девушка.

— Нравится, да, — ответил Махеш чуть задумчиво. — Но веселья нет.

— И у меня. А почему, как вы думаете?

— С нами прощаются.

— Кто?

— Эти стены, деревья. Они знали нас долгие пять лет. Теперь нам на смену пришли другие, а мы уйдем. Оттого и грустно.

— Но мы ведь все это возьмем с собой.

— Вот как?

— Конечно. Будем помнить.

— Это не то, — покачал головой Махеш. — Воспоминания тоже будут покрыты налетом печали. Так вспоминают детство, когда еще очень многого не знаешь и тебе дано великое право быть беззаботным.

— А разве мы с вами не беззаботны? Ведь все впереди у нас.

— Да, все впереди. Кстати, а почему мы до сих пор на «вы»?

— Не знаю, — пожала плечами Мина. — Давай перейдем на «ты».

И сразу повисла пауза. Она была ощутимо тяжелой, набухала от втекающего в нее времени, превращаясь в огромных размеров шар, и этот шар Мина проткнула одним вопросом-уколом:

— А ты всегда так печален?

— Я? Печален? — встрепенулся Махеш. — Вот уж нет! Это все ночь, она насылает на нас такое настроение.

Он взял девушку за руку, очень легко, так, что казалось, он почти ее не касается, и увлек за собой в просторное и ярко освещенное фойе. Здесь было шумно и бестолково, продавали мороженое и сладости, кто-то собрал вокруг себя толпу и рассказывал что-то интересное, слов было не разобрать, и только смех позволял догадываться о том, чем рассказчик привлек слушателей.