— Я подчиняюсь, Госпожа, — наконец, сказала она и снова поклонилась. — Пусть будет так, как Вы желаете.

Таик стиснула кулаки под длинными, тяжёлыми рукавами своего многослойного одеяния.

Калеку потащили к столбу.

И в этот момент на сцене появилось новое действующее лицо — именно что на сцене, потому что лицо это было актёром.

Он — этот актёр, точнее, наставник труппы актёров, как смутно помнила Таик, выделявшая щедрые средства на развитие искусства, но сама этим искусством нимало не интересовавшаяся — появился, точно из ниоткуда, материализовавшись из воздуха, и прошествовал между рядами расступившихся зрителей, волоча за собой хвост разноцветных, нелепых одеяний.

— Господин Санья невиновен, — сообщил он, поклонившись Императрице, но не слишком низко, отчего край его высокой островерхой шапки почти коснулся шелков её одежды. — Учение Милосердного, найденное при обыске в его доме, принадлежит мне.

— Вам? — переспросила Таик, оправившись от изумления. — Тогда как же, в таком случае, оно оказалось в доме Хайнэ Саньи?

— Я передал его ему во время представления «о-хай-сэ-ва». — Актёр снова поклонился.

Голос у него был странный — немного гнусавый, немного манерный, не то женский, не то мужской, не то просто старческий. Отвратительный, невыносимый, смеющийся голос.

На покрытом густым слоем белил лице застыла вечная, неменяющаяся улыбка.

У Таик задрожали губы.

Это была уже не просто насмешка — это было торжество насмешников, всех тех, кто издевался над ней, начиная с её детства, издевался по всей стране, устраивая представления с куклой, разряженной в императорскую одежду, — недаром этот человек был тоже актёр.

— То есть, это вас мы должны привязать сейчас к столбу и предать огненной смерти?! — проговорила Таик, с трудом сдерживая ярость.

Не на это она рассчитывала, никак не на это, но если её лишили всех остальных возможностей утолить сжигавшую её изнутри злобу, то придётся дать ей выход хотя бы так.

— Вы должно быть забыли, Госпожа, — невозмутимо сказал господин Маньюсарья, — что закон разрешает актёру использовать во время представления «о-хай-сэ-ва» любые предметы и совершать любые действия, пусть даже считающиеся преступными для другого человека, и не быть подвергнутым за это наказанию. Это справедливо как в отношении исполнителя, так и в отношении того, для кого исполняется представление. Такая милость была дарована Императрицей наставнику дворцовой труппы манрёсю тысячу лет назад и справедлива и по сей день.

— Я никогда не слышала ни о чём подобном, — отрезала Таик.

— Представление «о-хай-сэ-ва» совершается очень редко, всего несколько раз в столетие, — пожал плечами актёр. — Должно быть, именно поэтому вы ничего о нём не знаете.

— И за какие же заслуги господин Хайнэ Санья, — Императрица криво улыбнулась, — был удостоен такой высокой чести?

Несмотря на всё своё презрение к этому актёру и его россказням, он вдруг подумала: сейчас он скажет про священную кровь Санья, и по спине у неё потёк ледяной пот.

Но она ошиблась.

— О, это вовсе не честь, — возразил господин Маньюсарья насмешливо. — Наоборот.

— Довольно, — приказала Таик со злостью. — Я не верю ни единому вашему слову. Вы просто пытаетесь спасти Хайнэ Санью.

— Не имею ни малейшего желания, госпожа. Спасать будут другие, а я всего лишь восстанавливаю справедливость.

Таик почувствовала, что начинает уступать ему.

Ему?! Чудному актёру в нелепых одеяниях? Даже он приказывает ей, Императрице, что и как делать?!

— Что ж, даже если такой закон и в самом деле существует, то с сегодняшнего дня он отменён, — проговорила она, стиснув зубы.

— Как вам будет угодно, Госпожа, — ничуть не огорчился актёр. — Но вы не можете судить меня или господина Санью за то, что произошло в прошлом, когда этот закон был действителен.

— Я могу всё! — закричала, не выдержав, Таик.

— Вы будете наказаны.

— Как же это, позвольте вас спросить?!

Несколько минут актёр молчал.

— Я устрою для вас представление «о-хай-сэ-ва», — наконец, ответил он неожиданно серьёзно.

Таик захотелось расхохотаться ему в лицо.

Так вот чем он ей угрожает? Хороша же угроза, нечего сказать.

— С большим удовольствием посмотрю это действие, — усмехнулась она. — Тем более, если оно, как вы говорите, настолько редко исполняется. Покажите нам, на что вы способны.

— Прежде чем исполнить ваше желание, я считаю своим долгом сообщить вам одну вещь. — Актёр подошёл к ней ближе, и глаза-щёлочки на его неподвижном лице странно блеснули. — Двадцать лет назад я исполнял это представление для вашей матери — и после этого она сошла с ума.

Таик вздрогнула.

— Это ложь! — закричала она. — Как вы смеете так нагло лгать! Всем известно, что то, что произошло с моей матерью… это вина Эсер Саньи, это было её тёмное колдовство!!! — вдруг не выдержала она, хотя никогда не допускала для себя и мысли, что ненавистная Эсер в действительности владеет магией.

— Вы всё ещё желаете увидеть представление? — проигнорировал её слова актёр.

Таик молчала, и тогда он вдруг вытащил из-под полы своего длинного рукава, достававшего до самой земли, какой-то предмет и протянул его Императрице.

— Смотри, что я тебе привезла, моя любимая девочка, — проговорил он совершенно новым голосом, отчётливо женским, низким и вкрадчивым. — Посмотри, это кинжал с кансийскими сапфирами и изумрудами, говорят, что в старину им совершали ритуальные жертвоприношения. Какие страшные легенды, не правда ли… Но я ведь знаю, что они тебе нравятся. Хочешь, этой ночью я приду к тебе в спальню и снова почитаю про них, про то, как совершались жертвоприношения, как пытали преступников, как лилась кровь? Только не говори об этом своей матушке, иначе она нас с тобой отругает…

И Таик вновь услышала этот смех — чуть фальшивый и наигранный, но вместе с тем глубокий, притягательный и опасный, смех женщины из её детства.

— Это неправда, — пролепетала она, отшатнувшись. — Ничего это не было… никогда она не говорила мне такого… никогда!

Актёр продолжал смеяться, прикрывая рот рукавом, как когда-то делала Эсер Санья, и волна ярости поднялась в Таик, возобладав над страхом.

— Убирайтесь! — в бешенстве закричала она. — Убирайтесь отсюда, вон, вон из дворца, сейчас же! Сию минуту! Выгоните этого актёра, проследите, чтобы он больше не смел даже приближаться к Великим Воротам!

Господин Маньюсарья прекратил смеяться смехом Эсер и внимательно поглядел на Таик.

— В тот день, когда я уйду отсюда, власть Императрицы навсегда рухнет, и дворец будет разрушен, — очень ясно и чётко проговорил он. — Не думаю, что вы этого хотите.

Таик хотела было закричать, что это бред, но слова застряли у неё в горле.

Она вдруг вспомнила другое «пророчество», женщину в белой накидке, бусы, свою мать.

Лихорадочная дрожь прошла через всё её тело подобно разряду молнии. Она вся затряслась и почувствовала, что немеет и задыхается.

«Я умираю, помогите!..» — хотела было закричать она, но поняла, что не сможет выдавить из себя ни слова, как ни будет стараться.

Да и есть ли здесь, во дворце, хоть один человек, который и впрямь захочет помочь ей?!

Последняя мысль вдруг как будто остановила что-то, уже готовое подняться огромной волной и затопить Таик с головой.

Она постояла немного, уставившись неподвижным взглядом куда-то в пустую точку, а потом развернулась и бросилась прочь, ни на кого не глядя, не ожидая, пока прислужницы подберут полы её одеяний.

Она бежала сквозь тёмный сад, бежала по полупустым коридорам, бежала по лестницам — и, наконец, распахнула двери.

— Помогите, — сумела произнести она и бросилась на постель к своему супругу, сразу же поднявшему голову при её появлении.

— Помогите, помогите, помогите, — рыдала она у него в объятиях. — Спасите меня, спасите от всей этой тьмы, которая готова на меня наброситься и разорвать на куски, которая уже рвёт меня, много лет! Скажите, вы — сможете это сделать? — спросила она почти умоляюще и отстранилась на мгновение, чтобы поглядеть в изумрудно-зелёные глаза.