(Из наблюдений мистрис Шор)

Посещениями местные раненых не баловали, только ведьма-шаверка ежедневно заходила. Но сидящую на краешке шаевской постели со старухой при всём желании спутать невозможно было. Несмотря на чёрные покрывала, тщательно скрывающие и лицо и фигуру.

— Да заходи, раз уж пришла, — сказала, к Архе не поворачиваясь.

Лекарка постояла, раздумывая, что в данном случае разумнее: драпануть со всех ног, как и собиралась, или приглашением воспользоваться. И всё же вошла, аккуратно за собой дверь прикрыв. Но далеко отходить не стала.

— Надо же, думала — убежишь, — хмыкнула из-под вуали Тьма.

Осторожно так хмыкнула, тихонько, будто боясь ифовета разбудить. Ведунья только сейчас заметила, что богиня держит руку демона, пальцем его поглаживая. Палец явно принадлежал молодой женщине и, скорее всего, леди: тонкий, с аккуратными костяшками, отполированным ногтём, формой на орешек миндаля похожим. И кожа у богини оказалась светлая, обычная — без чешуек или, например, пушка.

— От вас убежишь, пожалуй, — ответила Арха не слишком уверенно.

Что делать, лекарка никак не могла решить. Учитывая их последнюю встречу и разговор, стоило, наверное, в ноги падать и о прощении умолять. Но, во-первых, не хотелось. Во-вторых, отношения у ведуньи с Госпожой почти дружеские сложились. А, в-третьих, кажется, она сама в данный момент не жаждала, чтобы перед ней ниц простирались.

— Верно, — кивнула сидящая, — от меня не убежишь. Если, конечно, сама не захочу. Вот он, дурачок, уж сколько лет пытается. То так попробует, то эдак. И результат-то один, а всё не уймётся.

Тьма нежно поцеловала через вуаль ладонь демона.

— Так это наказание? — догадалась Арха. — Или демонстрация, что нам деваться некуда?

— Что это? — вроде бы там, под покрывалами, кто-то злиться начал. — Сколько раз повторять тебе, тупое существо: вы сами решаете, что и как вам делать. Са-ми! Я не вмешиваюсь, не помогаю, и не мешаю. По крайней мере, без просьбы. Он ни о чём не просил. В этот раз.

— Не вмешиваетесь, — покорно согласилась лекарка, живот оглаживая.

— Нет, не вмешиваюсь. Только предлагаю возможности. Принимать или не принимать их ваше решение.

— Ну да. Просто есть предложения, от которых невозможно отказаться.

— Предложения, от которых невозможно отказаться — это такая же глупость, как божественная воля, меньшее зло или ложь во благо. Даже не глупость, а желание смертных оправдать свои поступки, спихнуть на других ответственность. Зло всегда остаётся злом. Или перестаёт им быть вовсе. А божественная воля всего лишь предложение нескольких вариантов. Конечна только смерть. Но и она, как ты остроумно заметила, не всегда зависит от богов. Кстати, чаще всего смерть — это лишь логическое завершение череды ваших выборов. И начинается она с решения женщины рожать или нет.

Тьма встала, аккуратно поправила на груди Шая одеяло, истинно материнским жестом ифовета по всё ещё бледной щеке погладила.

— Знаешь, что меня удивляет больше всего? — спросила негромко. — Чем разумнее и самостоятельнее становятся существа, тем больше вас привлекает жертвенность. Взять хотя бы такую забавную штуку, как любовь. В любых её проявлениях. Раз нет жертвенности и страданий, то не любовь это вовсе. Хотя нет, неудачный пример. Кто знает, что это за штука такая?

— Ну вы-то, наверное, знаете, — ляпнула-таки Арха, не успев язык прикусить.

— Поменьше язвительности, девочка, — с легким раздражением, но, в общем-то, спокойно, ответила богиня. — Тем более в таких деликатных вопросах. Ненароком можешь и на больную мозоль наступить. А ковыряться в божественных ранах чревато для благополучия.

— Я не… — протянула лекарка растерянно.

— Я не, я не, — передразнила Тьма, на столике склянки с зельями переставляя. — Вечно так: сначала ляпнут, а потом блеять начинают. Как думаешь, богам доступна зависть? Молчишь? Вот теперь, когда мне поговорить приспичило, эта молчит. Придется за тебя отвечать. Доступна. Только она из всего вашего богатого арсенала и доступна. И ещё, пожалуй, любопытство. Хотя многие утверждают, будто мы любим своих созданий.

Богиня двумя пальцами взяла флакон — за донышко, и за горлышко — поднесла его к свету, словно проверяя, сколько в нём осталось.

— Но я бы задала другой вопрос: а кто любит нас? Вот ты… Ладно, не меня. Ты мать мою любишь?

— Я… — лекарка не сразу и нашлась, чтобы такого даже не умного, а просто безопасного ответить. — Я верно служила ей.

— Вот, — качнула покрывалом, кажется, полностью удовлетворенная ответом богиня. — В этом и соль. Насколько верно, это мы сейчас упустим. Но ведь служила, не любила. Вы служите, приносите жертвы, выполняете ритуалы. Соглашусь, они порой забавны. Только в основе всё равно… Как бы это сказать? Нет, не сделка, она подразумевает хотя бы минимальную, но взаимную выгоду. Ты задумывалась над самим значением слова «молитва»?

— Это…

— Не старайся, — отмахнулась Тьма, в ответе явно не нуждающаяся. — Это просьба, моя дорогая, попрошайничество. Мы тебе раскурим фимиам, агнца зарежем, даже во имя твоё пытать ближнего станем. А ты взамен дай, дай, дай! Всегда дай — и ни слова о любви. Тебе не кажется, что это как минимум несправедливо?

— Невозможно любить того, кого не знаешь. Даже не понимаешь, потому что оно… Ну, огромно, — попыталась оправдать Арха, кажется, весь подлунный мир скопом.

Попытка вышла неудачной. Сама Тьма осталась такой, как прежде просто рослой женщиной, и комната никуда не делась. Но вместе с этим лекарка словно в ней оказалась, как при переходе. Лампа горит, но вокруг мрак. Глаза видят стены, но их будто и нет. Уши звуки воспринимают как обычно, но каждое сказанное богиней слово столь огромно и оглушительно, что просто не помещается в череп.

— Любить, значит, невозможно, а просить и даже требовать, запросто?!

— Не знаю, я не просила!

— Всё до разу, дорогая, — так же неожиданно, как и разгневалась, успокоилась богиня. Мир опять на ноги встал: стена оказалась всего лишь стеной, звуки звуками, а женщина, закутанная в чёрное, выглядела просто женщиной. Хотя как раз последнее впечатление было ошибочным. — Всё до разу. Рано или поздно, но ты тоже станешь умолять. Но вот вопрос: помогу ли?

— Какого ответа вы от меня ждёте? — устало спросила лекарка, в очередной раз чувствуя, что безумие очень близко.

Сумасшествие вообще с Тьмой об руку ходило.

Нет, как не крути, а общение с богами — это явно не её стезя. Ей и с простыми-то демонами не всегда общий язык находить удавалось.

— Ты думаешь, мне нужны твои ответы? — фыркнула Тьма. — А, впрочем, почему и нет? Хорошо, уговорила. Я тебе кое-что покажу, а потом спрошу. Иди сюда! Ну, чего мнёшься? Тебе не интересно, с чего наш красавец с рыжей расплевался? Или что, моральные принципы замучили, мол, подглядывать нехорошо? Так у меня их нет. Пойдём, сказала!

Если Арха и хотела возразить, то попросту не успела — воронка мрака засосала болотом, утянула на самое дно Бездны.

***

В недостатке привлекательности Шая никто и никогда не упрекал. Мальчишеские улыбки, озорные глазки и ямочка на подбородке действовали на женщин, как закупоренная бутылка с креплёной медовухой на пьяницу. То есть, рождали абсолютно определённые желания: немедленно раскупорить, выглодать до донышка и ни с кем не делиться. Но такое впечатление производил взрослый, уже созревший лорд Шаррах.

В этой же призрачно-настоящей реальности молоденький блондин…

За других Арха, конечно, ручаться не могла. Но у самой лекарки при виде юного кадета возникли совсем уж дикие желания: обнять, затискать, непременно присюсюкивая и причмокивая. Желания, безусловно, странные. Но что делать, если в юном Шае было что-то и от эдакого игривого котёнка, и от лопоухого щенка, и от пушистого цыпленка?

Короче, милоты ему при рождении отсыпали с избытком. Ну а чёрная с золотом кадетская форма и вовсе делала его похожим на фарфорового Кана, приятеля не менее фарфоровой Агнош, подруги всех девочек империи. В смысле, подруги девочек, обладающих папами, способными заплатить за Агнош, Кана, немалый гардероб, дом, карету, лошадей и прочее богатство, идущее с куклой в комплекте.