— А ведь это она о тебе, Малыш. Кто у нас прелесть, кто ангелочек? Ясное дело, ты! — сказал я брату во время очередного такого разговора.
Мы с ним сидели на кухне. С тех пор как родилась Сильвия, нас в комнату не пускают. Чтобы мы ее не заразили. Сидели мы там без всякого дела, и в животах у нас уже бурчало от голода.
— Чего ты пристал! Ты ведь тоже ей внук, — огрызнулся Малыш.
— Но она-то одного тебя называет «ангелочек миленький»!
— Больше не называет! У нее теперь других внуков нет, кроме малявки этой…
— А ты, Малыш, не ревнуй! Мне-то уже пришлось один раз это пережить. Когда ты родился.
— Ты меня ненавидел? — с интересом спросил Малыш.
— Нет. Жалел. Ты был ужас какой некрасивый.
Он не обиделся. Сейчас ему было обидней всего то, что «малявка» лишила его законного его места: теперь в родительской спальне спит она, Сильвия. А Малыша переселили к бабушке.
— Нашел о чем печалиться! Она же плачет ночи напролет! Кстати, ты никогда не плакал, — утешил я его.
— Вот видишь! — тотчас отозвался он хвастливо.
— Ты, скорее, мяукал, — продолжал я, расчувствовавшись. — Знаешь, я даже волновался: а вдруг ты какой-нибудь котенок, а вовсе не человечек.
Тем временем бабушка докладывала кому-то о Сильвии.
— Вес — три кило, — сказала бабушка и добавила: — Маловато, конечно.
По-моему, тоже. Наша собака, например, восемь килограммов весит. А ведь она просто приблудная и довольно хилая. Но бабушка совсем не печалилась, что Сильвия весит куда меньше.
— На моей стряпне живо поправится, — сказала она в телефон.
— Она, может, и поправится, — вздохнул Малыш, — а вот мы — наоборот. Полдень когда уж был, а обеда все нет. Они теперь только тем и заняты, что детское питание готовят. Уже столько его наготовили, что еще двух младенцев можно взять на прокорм.
— Тсс… как бы не услышали! А то и вправду надумают, — припугнул я брата.
— Давай хоть этого детского питания поедим немного, а? — предложил Малыш с горьким вздохом.
— Как тебе не стыдно! Объедать маленькую сестричку?!
— А что! Она же еще и сосет! Мама только и делает что кормит ее. Кормит и взвешивает. До еды, после еды…
— Так нужно, — заявил я с видом человека сведущего. — Чтобы знать, сколько она молока получила. Если мало, дают еще детское питание.
— Хорошенькое дело! Меню из двух блюд. А нам — ничего! — возмутился Малыш. И вдруг закричал во все горло: — Хо-тим о-бе-дать! Жи-вот ур-чит! Мы го-лод-ные! О-бед! О-бед!
Тотчас прибежала бабушка.
— Т-сс! Т-сс! Не шуми! Подумай о Сильвии!
— А что? Может, она нервная? — совсем распоясался Малыш.
— В самом деле, бабушка, такие малыши разве слышат? — поспешил я с вопросом, чтобы она пропустила дерзость брата мимо ушей. — И видят тоже?
— Ведь и у котят глазки открываются позже, — высказался Малыш.
Он у нас и по кошкам специалист. Потому и сказал, да только себе же на беду. Бабушка так и подскочила.
— Это с кем же ты сестренку сравниваешь! Бессердечный ты, вот что!
— Знаешь, бабушка, дело в том, что мы голодные, — заступился я за брата. — Дело в том, что уже второй час, а мы…
— Ой-ой, как бежит время! — удивилась бабушка. Она на минутку присела, повздыхала, но тут же вскочила и распорядилась: — Вот что, мальчики, вы уже большие. Позаботьтесь о себе сами!
— А что! Ведь я уже был поваром в лагере! Я умею картофельный паприкаш готовить, картофельный суп, жареную картошку…
Я старался вовсю, лишь бы разрядить атмосферу.
— Знать ничего не хочу! — объявил Малыш и отвернулся к стене, стал к нам обоим спиной. Теперь он сердился и на меня.
— Да-да, — проговорила бабушка задумчиво, словно не замечая Малыша, — придется все обязанности в семье распределить по-другому. Сильвия перестроит всю нашу жизнь.
— Мою жизнь она уже перестроила, — пробормотал мой бедный брат, глядя в стену. — Кровать мою переставили, места лишили. Вам теперь все равно, спи я хоть в чулане. Никому до меня нет дела…
— Вот что, Малыш! — строго сказала ему бабушка; видно было, что она по-настоящему сердится, у нее даже шея покраснела. — Вместо того чтобы дуться, уведи свою собаку. Я, кажется, ясно сказала: нельзя держать собаку в квартире. А уж когда в доме младенец, собаке здесь и вовсе не место!
— Собака здесь раньше жила, чем ваша Сильвия! — возмутился брат.
— Ах ты бессовестный! Ну так вот. Если ты сейчас же не найдешь собаке где-нибудь место, я выброшу ее на улицу. Выброшу, вот увидишь! Я не потерплю в квартире блох!
— Нет у нее блох. И она воспитанная. Не оставляет лужицы где попало. Не то что некоторые…
К счастью, зазвонил телефон. Бабушка была такая сердитая, что только рукой мне махнула — возьми, мол, трубку. А сама удалилась в комнату. Наверное, Сильвию потетешкать. За двоих. Жалко ей Сильвию, что брат у нее такой бездушный…
Звонила тетя Жофи. Бабушкина приятельница. Я, конечно, все ей рассказал. Я ведь по Сильвии теперь профессор. Наизусть все про нее знаю.
Тетя Жофи долго ахала и изливала восторги. Потом спросила, очень ли удивлялся Малыш, что аист принес нам ребеночка. Я сказал, что Малышу удивляться не с чего. Он знает, что Сильвию родила мама. Я уже давно сказал ему, что мама скоро родит нам брата или сестричку. Тут тетя Жофи бросила трубку. От возмущения. Мне, я считаю, просто повезло. Иначе «ахам» да «охам» вообще не было бы конца.
Я и так долго проговорил с ней. Когда я вернулся на кухню, Малыша там не было. И детского питания на столе тоже не было. Лежал только клочок бумаги, оторванный от газеты. На нем почерком Малыша было написано:
Я ушел буду искать собаке хозяина а домой больше не вернусь все равно я никому не нужен.
Бабушка очень испугалась. Я сперва радовался, что разобрал каракули брата. Но потом тоже испугался. Маме мы не сказали. Решили, что сами придумаем что-нибудь умное. Но у нас ничего не вышло. Бабушка придумала только поставить меня к стиральной машине пеленки стирать. Потому что она сейчас такая взволнованная, все кнопки перепутает.
Почему-то, когда я стираю, мне всегда хорошие идеи в голову приходят. Вот и тут я сразу вспомнил про Магди. Она же у Малыша звеньевая. Может, знает, что у него на душе? Куда, например, мог он податься? Я бросился ей звонить. Как назло — занято и занято! Хотя в их доме нет младшего брата. Наконец дозвонился.
— Магди? А это я говорю, — сообщил я: полагается ведь прежде всего представиться…
— Ой, а я тебе названиваю, но у вас все время занято, — закричала в трубку Магди.
— И у тебя занято. Слушай, Магди, мой брат…
— Он здесь, у нас. Я потому тебе и звоню. Собаку я беру себе.
— Только брата себе не бери. Пусть домой идет.
— Не пойду, — тотчас послышался голос Малыша. Значит, он подслушивал. И тут же взял трубку у Магди. — Я вообще не пойду домой. Никогда. Только если бабушка позовет.
Я сломя голову кинулся к бабушке. Ни дать ни взять почтовый голубь, который весточки взад-вперед носит! Подбегаю опять к телефону — бабушка, говорю, зовет тебя. Но брат не верит. Тогда бабушка сама взяла трубку. Ну, думаю, держись, брат, будет тебе сейчас взбучка! И опять не угадал.
— Представляешь, Малыш, что случилось сейчас, — самым обыкновенным своим голосом начала рассказывать бабушка. — Соседка на лестнице говорит почтальону: «Совсем я не рада этой Сильвии. Еще лишний источник шума в доме!» Подумай, она назвала твою сестричку «источник шума»! Мы должны как-нибудь защитить малышку. А вот кáк — ума не приложу. Мне бы сейчас тебя в подкрепление…
Малыш вернулся. И все наладилось. Он был как шелковый. Бабушка всем хвалилась, какой он хороший. «Что ж, — говорила, — большой уже мальчик!» И Малыш был доволен, сказал только, что есть у него одно-единственное желание: чтобы мы больше не называли его Малышом, а звали по-настоящему: Лайошем. Конечно, мы все обещали.
И с тех пор, как только бабушка позовет: «Лайош! Помоги, пожалуйста!» — папа и дедушка тотчас вскакивают. Они ведь тоже Лайоши. Но третий Лайош, Лайош-непоседа, и ухом не ведет.