— Что с тобой? — спросил красавчик Витя, забыв о новой фуражке.

— В чем дело? — сказал умный Миша.

И даже глупый Ванечка, хотя ничего не сказал, но приподнял на кровати свое могучее тело и участливо поглядел на Петю.

— Ой, ребятушки! — проговорил Петя растерянно и удивленно. — Ой, ребятушки-братцы!

И он рассказал, что на экзамене по химии познакомился с девушкой, что такой красавицы мы никогда не видели — ни в кино, ни на картинках, ни в жизни: она так стройна и легка, что всё время стараешься не дышать, чтобы она не переломилась и не улетела. И она не ходит по земле, как все другие девушки на свете, а скользит по воздуху, не касаясь земли подметками. А голос у нее такой певучий и мягкий, что стоит ей произнести самое простое слово, ну хотя бы «здравствуйте» или «до свидания», — и кажется, будто раздалась задушевная песенка, от которой хочется смеяться и плакать одновременно. А в глаза ей просто невозможно глядеть — голова кружится как у пьяного и земля плывет под ногами.

Ну и посмеялись мы над своим дружком! Откуда могла появиться такая красавица в нашей школе, где мы всех красавиц знали наперечет и среди них не было ни одной, которая уже не разбила бы сердце красавчика Вити? А если бы вдруг и появилась такая красавица, так за что бы она полюбила нашего долговязого, нашего большеухого, нашего скромника Петю Коржика?

Парень он, правда, хоть куда: и работает неплохо, и в шахматы играет, и школу скоро кончит, но кавалер самый никудышный. Восемнадцать лет на свете прожил, а танцевать так и не научился. И галстук завязать как следует не умеет. И подбородок всегда в чернилах. И главное — девушек боится. Как только незнакомую девушку увидит — поскорей в сторону. А если в сторону никак нельзя, так тут такое с нашим беднягой творится, что смотреть жалко: идет рядом с девушкой, слова не вымолвит, только глазами нам знаки подает: погибаю, мол, не покидайте!

Уж мы его учили-учили, — и все вместе и порознь. Красавчик Витя весь свой опыт ему передал — ничего не утаил. Умный Миша целую лекцию прочитал — научно доказал, что девушка, по существу, ничем не отличается от парня. Не помогло.

И как же он мог познакомиться с такой красавицей, да еще на экзамене по химии?

— Всё ясно, — сказал умный Миша. — Когда человек влюбляется, контроль рассудка ослабевает и явления внешнего мира могут отражаться в сознании с некоторыми искажениями. — И он поправил очки на своем ученом носике, похожем на маленькую кнопочку.

А красавчик Витя, комкая в руках новую фуражку, взволнованно убеждал:

— Уж поверь мне, уж мне ли не знать? Нет таких, чтобы земли не касались подметками! Соврал ты, Петя Коржик!

А Петя клянется, что он нисколько не соврал, и всё так и есть, как он говорит.

— Постойте, ребята, — сказал умный Миша. — Ясно одно: мы должны сами увидеть эту красавицу и решить — действительно ли она так красива, как нас уверяет Петя Коржик, или же он просто жалкий влюбленный, и слова его не заслуживают никакого доверия!

Сначала Петя Коржик ни за что не хотел назвать ее имени, но когда умный Миша сказал, что в таком случае он будет считать разговор исчерпанным и лучше займется изучением английского языка, бедняга сдался..

— Пожалуйста! — сказал он. — Глаша Парфенова! Угол бульвара Молодежи и переулка Светлых Надежд. Там дом строится. Там она работает.

На следующий день, сразу после работы, наспех умывшись, мы вскочили на велосипеды и среди потока автомобилей, автобусов и троллейбусов помчались к переулку Светлых Надежд.

Пети Коржика с нами не было. Он пошел в парикмахерскую подстричь свои космы, потому что вечером должен был встретиться с Глашей Парфеновой в парке культуры и отдыха.

На углу бульвара Молодежи и переулка Светлых Надежд действительно строился дом. Он был обнесен лесами, будто клеткой, и на разных этажах работали девушки в красных платочках и синих брюках.

Мы соскочили с велосипедов, задрали кверху головы; и, хотя нас толкали прохожие, мы стояли и разглядывали девушек, надеясь увидеть среди них ту, которая так поразила воображение Пети Коржика.

Но девушки были как девушки, не лучше и не хуже всех других девушек на свете: и все они касались подметками дощатого настила лесов; и каждой можно было поглядеть в глаза — голова не кружилась. Не было среди них ни особых красавиц, ни особых дурнушек, кроме, впрочем, одной — неуклюжей толстушки в мальчиковых ботинках, которая топала так, что доски под ней гнулись и грохотали, будто кто-то бросал на них булыжники.

Она проходила на высоте третьего этажа с ведром и кистью в руках и напевала таким голосом, что прохожие, которым даже в голову не могло прийти, что этот голос принадлежит девушке, говорили: «Уж если не могут исправить громкоговоритель, так лучше бы выключили его совсем».

— Эй ты! — закричал красавчик Витя. — Пожалей, пожалуйста, наши барабанные перепонки!

Услышав это, она перегнулась через перила, и мы увидели такие добродушно-веселые щелочки глаз и столько веснушек на несоразмерно маленьком носике, похожем на озорную морковку, что нам стало весело, как в цирке.

— Чего рты разинули, бездельники! — закричала толстушка. — А ну, марш отсюда, а не то я вас разделаю, как вот эту стену! — И она обмакнула кисть в ведерко с зеленой краской.

— Постой! Постой! — захчахал руками красавчик Витя. — Скажи, где тут работает Глаша Парфенова?

— А зачем вам Глаша Парфенова? — спросила она. — Зачем она вам, бездельникам, понадобилась? Я — Глаша Парфенова!

— Ты… Глаша Парфенова?

— Это… Глаша Парфенова?

— Она… Глаша Парфенова?

— Я— Глаша Парфенова!

Мы так и покатились со смеху. А Глаша Парфенова, глядя на нас, стала смеяться тоже. И смеялась она так, что доски под ней ходили ходуном и зеленая краска выплескивалась из ведерка и капала на белый верх новенькой морской фуражки красавчика Вити.

Всю дорогу мы хохотали. Ну и разыграл нас наш тихоня и скромник! И кто бы мог подумать, что он способен выкинуть такую штуку?

Когда мы вернулись, Петя Коржик был уже дома. В парикмахерской его подстригли, побрызгали одеколоном, галстук был завязан по всем правилам. Петя сидел всё над той же тетрадью, но решал, как видно, такую задачу, какой нет ни в одной школьной программе.

— Были у нее? — спросил он с тревогой. — Видели?

— Ой, были! — хохотал красавчик Витя.

— Ой, видели! — покатывался умный Миша.

А Петя чуть не плакал.

— Может, вы приняли за нее другую, — говорил он в отчаянии. — Может, там у них две Глаши Парфеновы?.. Пойдемте со мной, вы увидите сами, что я не приврал ни слова, что такой, как она, нет ни в кино, ни на картинках, ни в жизни.

И мы пошли вместе с Петей на свидание.

Свидание было назначено в парке культуры и отдыха, за музыкальной раковиной. Там, возле пруда, стоит одинокая скамейка, на которой вырезано сорок три мужских имени, и сорок три женских имени, и сорок три сердца, пронзенных сорока тремя стрелами.

Петя Коржик сел на скамью, а мы устроились на берегу пруда, свесив ноги с обрыва к белым кувшинкам, лежавшим на громадных листьях, и отсюда, сквозь деревья, нам отлично была видна скамейка и на ней наш дружок, тревожно всматривающийся в даль дорожки.

Мы заметили девушку почти в тот же момент, что и Петя. Он поднялся ей навстречу и быстро обернулся в нашу сторону, как бы желая сказать: «Ну, смотрите!»

И мы смотрели.

Нет, он не был обманщиком, наш тихий и скромный Петя Коржик. Всё так и было, как он говорил. Мы отлично видели прекрасную Глашу. Ее маленькие ножки не ступали по земле, а скользили над ней, не касаясь земли подметками. И была она так стройна и легка, что малейший ветерок, казалось, мог подхватить ее и понести вдоль дорожки. А глаза… Поглядел в них красавчик Витя — и зашатался как пьяный, и схватился за куст, чтобы не скатиться с обрыва в воду.

— Здравствуй, — сказала она ошалевшему от счастья и робости Пете. — Ты давно уже здесь?

Разве она сказала «здравствуй»? Разве она спросила — давно ли он уже здесь? А нам показалось, что где-то раздалась задушевная песенка, от которой хочется смеяться и плакать одновременно.