Он стоял передо мной, такой маленький, доверчивый и счастливый, что я не мог на него рассердиться.

— Ты славный палец, — сказал я, слизнув с него капельку крови. — Я очень рад, что на этот раз ты отделался только легким уколом, но я совсем не желаю когда-нибудь лишиться такого смелого пальца.

Поговорив так со своим пальцем, я снова потушил свет, и мы проспали до утра.

На следующий день, читая книгу, я заметил, что мои пальцы, думая, будто я не обращаю на них внимания, вели между собой странный разговор.

— Этой ночью, ребята, я понял, — говорил Указательный палец, — что пальцы вовсе не так уж зависят от человека.

Безымянный, старавшийся в это время разглядеть свое отражение в стеклянной чернильнице, сказал легкомысленно и небрежно:

— Мы зависим от него не больше, чем он от нас. Интересно, что бы он стал делать, если бы мы отказались умывать ему лицо и расчесывать волосы?

— Послушать вас, просто уши вянут, — вмешался толстяк Большой палец. — Если бы у вас под ногтями была хоть капля разума, так вы не воображали бы о себе, а понимали, что мы — это только конечности человека, и всё, и не о чем говорить.

Тут вступил в разговор Средний палец. Он перелистал за мою жизнь столько разных книг, что был весьма раздумчивым пальцем.

— А вам, ребята, никогда не приходило в голову, — спросил он, — как поступает человек в темноте? Он протягивает вперед руку, а рука протягивает пальцы. И мы ведем за собой человека.

Эта мысль была такой ошеломляющей, что все пальцы растопырились от удивления.

— Именно так! — закричал Указательный. — Мы ведем его за собой.

Мизинец был очень доволен.

— Вот так да! — смеялся он. — Кто бы мог подумать, что я веду за собой человека, да еще такого, который пишет сказки!

— Кто пишет сказки? — удивился Средний палец. — Разве он пишет сказки? Он сочиняет их, с этим я спорить не буду, но пишем-то всё-таки мы!

А Большой палец, этот толстобрюхий наглец, подтвердил:

— Это верно, пишем-то мы. Вон и сейчас еще у меня вся морда в чернилах!

Средний палец сказал:

— Так давайте сделаем вывод: мы имеем такое же право на независимость, как и сам человек.

— А зачем нам независимость? —  спросил Большой палец. — Что нам с ней делать?

— О, независимость! — воскликнул Указательный. — Я бы знал, что с ней делать!

Безымянный мечтал:

— Я бы сделал маникюр. Я бы покрыл свой ноготь лаком. Я бы купил перстень.

— Тьфу, — сказал толстяк, — просто противно слушать.

Но за Безымянный вступился Средний.

— Ты зря на него нападаешь. Ведь только для того и нужна независимость, чтобы делать всё, что мы пожелаем, — говорил он. — Захотим — будем делать маникюр, захотим — будем щипаться, захотим — чесаться. А если вдруг нам придет в голову устроить комбинацию из трех пальцев, так пожалуйста! Всё в наших руках!

— Это, конечно, очень заманчиво— делать всё, что вздумается, — сказал Большой палец, — но ведь это бесплодные мечты.

— Как сказать! — ответил Средний. — Если человеку объяснить как следует…

— А что? Может, попробуем? — перебил Указательный палец. — Давай, братишка, ты у нас такой начитанный, действуй!

И Средний палец стал действовать.

Для разговора со мной он выбрал такое время, когда я заканчивал одну из своих сказок. В этой сказке я, подобно другим писателям, довольно красноречиво рассуждал о независимости личности. Мне оставалось дописать только страницу, и я торопливо набрасывал строку за строкой, как вдруг Большой, Указательный и Средний пальцы, державшие перо, разогнулись, и перо выпало из руки, расплескав на бумаге кляксу.

— В чем дело, ребята? — спросил я.

Сначала мне никто не ответил. Большой палец, тяжко вздохнув, сделал какой-то знак Безымянному и Мизинцу, и все три пальца уткнулись в ладонь. Только Средний и Указательный стояли, не сгибая суставы, еще вымазанные после работы чернилами, взволнованные и бесстрашные.

— Ну? — спросил я у них.

Средний палец ответил:

— Ваша сказка почти дописана. А для чего? Разве она может принести кому-нибудь независимость?

— Нет, — сказал я, — но она может пробудить стремление к независимости.

Он спросил:

— А стремление к независимости — это такое же благо, как и сама независимость?

Черт возьми! Ну что на это ответишь? Не дай бог никому иметь на своей руке такой рассудительный палец.

Он смотрел на меня, как мне показалось, с усмешкой, этот маленький дьявол с чернильным пятном на боку.

— Чего вы хотите от меня? — спросил я.

Он сказал с достоинством:

— Независимости!

— Независимости! — восторженно повторил Указательный.

Мизинец, сгорая от любопытства, на секунду приподнял свой розовый смешливый кончик, взглянул на меня и сразу же опять свернулся колечком.

Пальцы ждали моего решения. Я разглядывал их, моих разумных помощников, моих маленьких верных товарищей, с ногтями, обкусанными в часы раздумий и неудач. Я вспоминал всю нашу совместную жизнь: когда мне было плохо — и им плохо; когда мне хорошо — и им хорошо. Я делился с ними всеми горестями и всеми благами. Как же я мог отказать им в том, что имел сам, — в независимости?

И я махнул рукой:

— Валяйте!

— Ура! — закричал Указательный. — Разогните спины, братишки! Больше мы не зависим от человека. Он сам по себе, а мы сами по себе.

Безымянный палец плакал от счастья. Средний бросился на грудь Большому. Мизинец отплясывал какой-то лихой танец. Указательный крикнул:

— А ну, ребята, щелчок в его честь!

И щелчок в мою честь прозвучал как салют.

Я подумал: «Так уж и быть, пусть этот день станет для них праздником. Сказку я допишу завтра, а сегодня не возьму в руки ни пера, ни книги — дам пальцам полный отдых: пойду гулять».

И вышел на улицу.

Мои пальцы выделывали черт знает что: они сжимались, разжимались, растопыривались, дергались, показывали прохожим фигу. А на углу Невского проспекта и Садовой улицы, в самом людном месте города, вдруг залезли за вырез рубашки и стали почесывать меня под лопаткой.

— Ну как же так, — уговаривал я их, — что вы, ребята, со мной делаете? Полезайте лучше в карман.

— Какая же в кармане независимость? — хохотал Мизинец.

А Указательный палец сказал:

— Нет уж, спасибо! Теперь вы в свой карман меня не заманите. Лучше я залезу в карман вон того прохожего. — И он весело потянулся к карману какого-то толстенького человечка, важно шествовавшего под соломенной шляпой.

Я закричал:

— Назад! Сейчас же назад!

Но он уже уцепился за чужой карман, а меня успокаивал:

— Мы только заглянем туда. Мы ничего не возьмем. Чего вы волнуетесь?

Я отдернул руку и отскочил от прохожего, чуть не сбив с ног какую-то милую девушку, которая с тяжелой кошелкой, по-видимому, возвращалась из магазина.

— Ах, извините, пожалуйста, — сказал я ей и в это время услышал голос своего Безымянного пальца.

— Какие пальчики! — воскликнул он. — Боже мой, какие пальчики!

И все мои пять пальцев стиснули нежные пальчики девушки.

Девушка закричала:

— Нахал! Как вам не стыдно?

Я закричал:

— Хулиганы! Сейчас же отпустите ее руку!

Где тут! Мой Безымянный палец уже обвился вокруг девичьего мизинчика. Большой палец прижался своим толстым брюхом к указательному пальчику девушки. И даже Мизинец, мой наивный малыш Мизинец, не желая отставать от других, игриво щекотал девичью ладонь.

Я опять отдернул руку, но мои пальцы не выпустили пальчиков разгневанной девушки. Ее кошелка метнулась над моей головой, и крупные картофелины посыпались на меня, как камни.

— Так его! — кричали прохожие. — Так его, нахала, чтобы рукам волю не давал!

Я потерял очки. Я не стал их искать. Я побежал прочь. Стыд и ужас бежали за мной. Я вскочил в трамвай, отдышался и только тогда сказал своим пальцам тихо, чтобы не слышали другие пассажиры:

— Ну, знаете… это черт знает что. Всё-таки вы должны хоть немного считаться со мной.