Криста уверяет, лучшие больные — это дети, так как они не знают, до чего может довести боль. Они не обременены, как взрослые, мыслями о тяжелых последствиях операции. Через неделю после сложнейшей операции они уже ползают в кроватке, в то время как взрослые утверждают, что не могут даже повернуться на бок. Дети обязательно хотят выздороветь. Из-за болезни сердца их до сих пор постоянно держали в отдалении от сверстников, они не могли играть с другими детьми, бегать, прыгать. Теперь они знают: когда я выздоровею, мне позволят все. Эта мысль придает им поразительную силу воли.
Должна ли уже Биргит кашлять? Как это возможно с только что наложенным швом на сердце, сжатой грудной клеткой? Как объяснить ребенку, еще не умеющему мыслить разумно, как взрослый, что, невзирая на боль, легкое должно свободно кашлять?
Эти разумные взрослые! Вчера вечером ее внезапно обуял страх. Ее терзала мысль, что перед операцией ей перекроют дыхание и вставят в горло трубочку, а ведь она знала, насколько смешно бояться столь несущественной детали при подготовке к самой операции.
Доктор фрау Розенталь объяснила ей действие наркоза, и когда к ней подошел доктор Штайгер, он был разочарован тем, что ей уже все известно.
Доктор фрау Розенталь и заведующий отделением Бург члены партии. Это она узнала от Кристы, они сами ни разу об этом не упоминали. Жаль, что она не знала этого раньше, приятно ощущать, что рядом с тобой товарищ по партии. Конечно, она не хочет никакого предпочтения, но одно слово, ободряющая улыбка, и здесь, в больнице, она почувствовала бы себя в еще более родной обстановке.
Но откуда вообще должны врачи знать, является ли больной членом партии? Здесь это не имеет никакого значения.
Марианне приходит на ум одно происшествие, связанное с Карлом. Во время отпуска они хотели навестить его друга в Болгарии. (Этот план также расстроила ее болезнь.) Тогда с соответствующим заявлением она отправилась в управление Народной полиции. Чтобы ускорить процедуру, Карл вынул из кармана свой партийный билет. Унтер-офицер, женщина, бросила на него уничтожающий взгляд.
«Уберите это сейчас же. И вам не стыдно рассчитывать на особое отношение к себе потому, что вы член партии? Мы живем в демократическом обществе, вам следовало бы знать это, и ко всем гражданам у нас одинаковое отношение».
Карл покраснел.
Карл тогда… Нет, сегодня она хочет думать только о хорошем, ибо завтра…
Профессор сам берется только за очень тяжелые операции. Будет ли ее оперировать заведующий отделением? Она хотела бы этого, невзирая на демократию. После профессора Людвига он в отделении самая большая величина, она едва ли осмелится к нему обратиться. Но могло бы случиться, что, окажись они вместе в одном семинаре в сети партийного просвещения, она занималась бы и отвечала лучше, чем он. Она представляет себе такое занятие кружка, и ей становится весело.
Завтра… Можно ли ей будет поставить фотографию Катрин на ночном столике в реанимационной?
Родители уже знают об операции, вчера утром она написала им об этом. Они так же мужественны, как и она…
Лишь после предварительных обследований в больнице Марианна сообщила матери о своем намерении развестись. Ей не хотелось подробно обо всем говорить, она только сказала: «Мы больше не любим друг друга».
Мать с ее богатым жизненным опытом сочла одну эту фразу недостаточной. В дополнение Марианна начала перечислять детали. Но ей самой показалось, что они не затрагивали самого существенного. Было бы глупо сказать: потому, что он не помогал мне по дому. Не произнесла она и следующих слов: даже уголь я должна была таскать сама. Если это основание для развода, половина браков должна быть расторгнута.
Доводы, которые она была бы в состоянии привести, были перечислением обычных трудностей, которые в общем-то случаются и должны быть преодолены. У нее тоже были свои недостатки. Сначала она слепо восхищалась Карлом, потом ее разочаровали в нем мелочи, с которыми более умные женщины быстро справились бы. Все ухудшила болезнь.
«Подожди, пока выздоровеешь, а затем попытайся еще раз», — сказала мать. Но не одна болезнь убила ее чувство, причина этого крылась в поведении Карла.
Если бы в приступе ярости он поднял на нее руку или завел возлюбленную, каждый признал бы ее право на развод. Но разве грубость, бранные слова, особенно в присутствии ребенка, не приносят столько же бед и причиняют меньшую боль, нежели пощечины? В заключение она сказала матери: «И ночи с ним стали для меня невыносимыми».
У матери, которая во время разговора не оставляла шитья, опустились руки.
Один только раз она прервала дочь: «Я думала, он хороший член партии».
Марианна удивилась.
«Да, он хороший член партии, это несомненно. И через некоторое время добавила: — Если бы ему потребовалась характеристика, в ней и как о педагоге, и как о члене партии нельзя было бы сказать ничего дурного. В ней все было бы только положительным».
Марианна хотела на несколько дней оставить ребенка у дедушки с бабушкой и съездить к Карлу. Мать ее не отпустила, так как врач требовал оградить больную от волнений. Она приготовила для дочери и ребенка постели, и с письмом Марианны отправилась к Карлу. Это была та самая мать, которая учила своих детей самим находить выход в сложных ситуациях.
Марианна не могла знать, о чем думала мать, едучи к Карлу. Мать сидела прямо, не прислоняясь к стенке, в углу купе, держа черную сумку на коленях.
Я так близка с детьми, что мне не нужно видеть их лица, чтобы знать, как они себя чувствуют; манера поведения, голос, даже то, как они едят, — этого достаточно. И тем не менее я не подозревала, что моя Марианна в замужестве так страдает. Возможно ли это? Что же я проглядела, или я была слепа?
Письма Марианны с первого места работы: «Один учитель здесь очень, очень милый». И вскоре после этого: «Мамочка, я влюбилась». Боже мой, можно было лишь удивляться, что с этой красивой веселой девушкой это произошло впервые. И несколько позднее: «Мама, я его люблю».
Субботу и воскресенье Марианна провела дома. Она много рассказывала про Карла. Мать тогда задумалась. Достаточно ли он добр, поймет ли Марианну, ее непосредственность, силу ее чувства, ее благородство?
Через несколько недель Марианна привела его с собой. Материнское сердце сжалось. Карл произвел впечатление трудолюбивого, умного, внимательного человека, хорошо выглядел, свое будущее ясно себе представлял. Мать крепко пожала руку другу своей дочери, накрыла на стол, предложила второй кусок пирога и прислушивалась к разговорам.
Ничего, решительно ничего не было в нем такого, что могло бы не понравиться, но, конечно, для твоей девочки любой недостаточно хорош, должен появиться прекрасный принц, чтобы ты сочла его подходящим для своей дочери. Будь же благоразумна! Дети выходят замуж не для того, чтобы сделать счастливой мать, а Марианна счастлива.
Со временем мать стала кое-что замечать. Всегда решал Карл, что пришла пора собираться домой, и никогда не спрашивал Марианну, хочет ли этого она.
«Ты это не поймешь», — услышала она однажды, как он сказал Марианне. Тогда она сдержанно спросила: «Почему же Марианна это не поймет?» Это был единственный раз, когда она возмутилась. Они любили друг друга, это главное. Вмешиваться она не будет, ни одному браку это еще не приносило добра. Да и Марианна не такой человек, как она сама. Какой смысл судить о семейной жизни дочери со своих личных позиций?
Но как же все-таки она не заметила, что их отношения ухудшились? И почему дочь не поделилась с ней раньше? Ее молчаливость, порой угнетенное состояние она приписывала только болезни.
Разве не было в школьном коллективе ни одного человека, с кем Марианна могла бы отвести душу, если она не хотела быть откровенной с матерью? Мы ведь, всегда говорим, что у нас никого не оставляют в одиночестве, но никто не заметил, что моя девочка нуждается в помощи, не поняла этого даже родная мать.
Или есть вещи, которые человек сам должен пережить до конца и сам решать? Было ли это решением, которое никто иной не мог принять за нее? Но возможно, это решение все-таки было чересчур поспешным? Разве нельзя было молодого человека чему-либо научить? Брак не игрушка, которую легко отбрасывают в сторону. И у них ребенок. Нет, такие вопросы не решаются слишком быстро.