Как заявил в одном из интервью генерал Дубровский, секвестрированные или конфискованные предприятия Саксонии переданы в ведение управления земли. «Дело немцев — использовать их на благо народа. Разумеется, мы надеемся, что эти предприятия, это имущество не будут вновь переданы военным преступникам и руководителям фашистской партии. На этом примере мы сможем убедиться, насколько немецкое население способно самостоятельно решать важные проблемы в демократическом духе»[144].

Успех референдума в Саксонии создал благоприятные условия для принятия аналогичных законоположений сперва в Тюрингии (24 июня 1946 г.), а затем и во всех других землях: провинции Саксонии (30 июля 1946 г.), в провинции Бранденбург (5 августа), в Мекленбурге (16 августа 1946 г.). В Берлине закон был принят 27 марта 1947 года, но вступил в силу в его восточной части только 8 апреля 1949, после раскола Берлина.

Таким образом, народным голосованием в Саксонии, а также решениями ландтагов других земель в собственность народа было передано восемь процентов всех цензовых промышленных предприятий советской зоны оккупации, производивших около 40 процентов всей промышленной продукции зоны.

В подготовительный период и в ходе самого референдума не все шло гладко. Но борьба противников референдума особенно обострилась после референдума, когда они перешли в наступление. Развернулась кампания против руководящих сил демократического обновления. Реакция стала прибегать к преступной подпольной борьбе — поджогам и саботажу. «С поджогами фашизм пришел к власти в Германии, — говорилось по этому поводу в воззвании блока антифашистских партий Саксонии, — в пожарах и развалинах войны он похоронен. Фашизм надеется с помощью поджогов начать свое воскрешение». Органы и войска МВД СССР, дислоцированные в Саксонии, боролись с этими фашистскими проявлениями.

Правы те авторы, которые утверждают, что отчуждение предприятий монополистов в пользу народа нельзя было решить лишь административными мерами такой «внешней силы» как СВАГ, без активного участия освобожденной от фашизма решающей «внутренней силы» немецкого народа. Но некоторые из исследователей, в том числе и бывшие сотрудники СВАГ, неправы в своей недооценке роли органов СВАГ в проведении этого мероприятия, имевшего далеко идущие как экономические, так и политические последствия. Прежде всего сотрудники СВАГ решительными мерами, включая и административные, пресекали всякие попытки противников отчуждения на его подготовительном этапе задержать процесс и вернуть предприятия их бывшим владельцам. СВАГ дезавуировала стремление противников реформы обосновать правовую несостоятельность подобной меры. С этой целью была развернута пропагандистская кампания в печати, в том числе и в органе СВАГ газете «Тэглихе рундшау» в пользу отчуждения.

В прессе и на радио с участием сотрудников СВАГ и функционеров СЕПГ излагался разработанный СЕПГ план экономического развития зоны на второе полугодие 1948 года и двухлетний план на период 1949 — 1950-х годов. Пропагандировался советский опыт стахановского движения. Так, на немецкой почве было организовано «движение активистов», инициатива которого в октябре 1948 года была приписана шахтеру из г. Эльсниц А. Хеннеке. Но методы этого «движения» были скопированы со стахановского «движения» в СССР. Результаты его были те же: поскольку оно было инспирировано сверху и не стало массовым, то и не могло серьезно повлиять на повышение производительности труда и на общий рост производства.

Инициатору движения немецких передовиков — шахтеров в декабре 1948 года было организовано письмо советского новатора в угольной промышленности А.Стаханова, в котором он призвал немецких горняков следовать его примеру, поскольку они трудятся на благо народа. «Иначе обстоит дело в Рурской области, — писал Стаханов. — Там нет такого движения, и я убежден, что его и не может там быть… Горняки трудятся, следовательно, не на благо трудящихся, и они, естественно, не заинтересованы в повышении производительности труда». В ответном письме А. Хеннеке пообещал, что немецкому рабочему классу удастся добиться такого же развития хозяйства, «которое в свое время… было достигнуто в Вашей стране».

После референдума правительство земли Саксония в декабре 1946 года обещало, что частная собственность будет охраняться законом, что свободная инициатива занятых в экономике людей получит полную свободу и планирование не будет ей препятствовать. Тем не менее все же утверждалось, что «экономическая политика основывается на идее детального планирования всех экономических процессов в земле…». Сомнительно, чтобы такая политика могла содействовать инициативе работников и чтобы она охраняла частную собственность. Жесткое планирование, которое считалось краеугольным камнем в экономической политике и государственном руководстве хозяйством в советской оккупационной зоне, являлось типичным примером того, как СВАГ проводила политику в этой области, противоречившую букве и духу Потсдамских решений. Оно было также шагом по пути к насаждению в Германии социалистических принципов хозяйствования.

Прошло несколько лет, и детальное планирование стало мощным деструктивным экономическим фактором в ГДР. В 1978 году в официальной истории СЕПГ будет признано, что «образование народного сектора означало возникновение в наиболее важной сфере экономики общественной собственности на средства производства как важнейшего элемента социалистических производственных отношений»[145].

Итоги экономических преобразований в советской зоне не могли не оказать известного влияния и на обстановку в западных зонах. В частности, американские власти в середине июля 1946 года передали секвестрированное у военных преступников имущество общей стоимостью в 7 млрд. марок немецким органам.

Меры, осуществленные на востоке Германии, могли иметь и другие серьезные политические и социально-экономические последствия, что сильно беспокоило буржуазные партии и немецких государственных деятелей в Западной Германии. В своих воспоминаниях первый канцлер ФРГ К. Аденауэр писал: «Если бы Потсдамские решения действительно были выполнены в западных зонах, то три западные оккупационные зоны, то есть вся Германия, стала бы коммунистической»[146].

* * *

Несмотря на резко выраженный индустриальный характер экономики Германии в ней сохранялся средневековый характер распределения земельной собственности, порождавший земельный голод в деревне. Широкое распространение приобрела земельная аренда. Куцая земельная реформа, осуществленная в период Веймарской республики, не могла решить эту проблему.

Численность занятого в сельском хозяйстве населения постоянно сокращалась. Если в начале века она составляла 27,4 процента, то в 1939 году — только 18,2 процента от всего населения страны. Тем не менее собственное сельское хозяйство было основным источником продовольственного снабжения. Сельское хозяйство имело в основном интенсивный характер при сравнительно высокой урожайности (в 1938 г. около 20 ц. с га зерновых).

Что же касается распределения земельной собственности, то оно было крайне разнообразным. В 1937 году государству и провинциальным органам принадлежало 12,6 процента земли, общинам — 6,9, кооперативам — 0,2, церкви — 1,6, и частная собственность составляла 70,1 процента. Типичными группами землевладения были площади 20–50 га, составлявшие 22,3 процента всей земли, 10–20 га — 11,7 процента и 5-10 га —11,7 процента. Но существовало разительное различие по отдельным землям. Так, например, в Мекленбурге хозяйства в 200 га и более составляли 3–5 процентов всех землевладельцев, но они были основой хозяйства этой земли[147].

Вот несколько разительных примеров социальной несправедливости на селе, существовавшей тогда в Германии. В Бранденбурге граф фон Брюльцу Пфёртен владел около 21.940 га земли, в провинции Саксонии князю Штольберг-Вернигероде принадлежало около 22.000 га, в Тюрингии князь Ройс-младший имел 10.800 га земли и т. д. В целом 16 крупнейших помещиков — дворян в Германии владели 550.221 га земли[148]. После разгрома фашизма на отчужденных землях были поселены тысячи новых крестьян[149].