Разве сам Бог спускался на Землю и, присев рядом с летописцем, диктовал ему свои заповеди и откровения? Хорошо, допустим, кому-то из них действительно было откровение… Но другой летописец говорит, что ему тоже было Божье откровение Однако верят почему-то первому, а второго предают анафеме.

Ах, да, ведь был же тот, кто первый получил такие наставления! И это был Моисей, который донес эти наставления до людей….. В том числе и слова об избранности народа Израиля с позволением последнему уничтожать другие народы, огнем и мечом расчищая жизненное пространство. Впрочем, это могла быть и инициатива более поздних интерпретаторов. Что, однако, не помешало претворять ее в жизнь Иисусу Навину, который не щадил ни стариков, ни младенцев…

Да полноте, что же это за образ кровожадного Бога? Не проще ли признать, что Моисей попросту голоса в своей голове (а это обычно выверты собственного подсознания человека) принял за голос Бога. Мало ли в более поздней истории было подобных примеров… Но почему-то признавали передатчиками Божьей воли только тех чревовещателей, что вторили Моисею и развивали дальше его учение. Вопрос — почему? Ответ: Моисей провозгласил один народ выше других народов. И чем он в таком случае отличается от других, точно также провозгласивших первенство своих наций?

Однако в ответ на это могут возразить: есть Новый Завет — и он имеет принципиальные отличия. Да, имеет. Он более человеколюбив. Он говорит о моральных ценностях, о любви Бога к людям, и о любви людей к Богу. Но он не настолько человеколюбив, чтобы брать его за эталон. Взять те же предупреждения об Ярости Божией и Гневе Божием. Причем, эти ярость и гнев предназначаются, прежде всего, за отказ почитать и любить Бога. А кто вознесет хулу на Бога, в словах либо в мыслях, тому вообще не будет прощения и вечно ему находиться в Геенне Огненной. То есть данное деяние не прощается, в отличие от всего остального. Впрочем, если признать, что это — собственные измышления и придумки некоторых апостолов, то все становится на свои места.

Но ведь есть еще и другие моменты, которые, при их критическом рассмотрении, также порождают вопросы не совсем лицеприятного свойства.

— Духовные ценности, отраженные в Библии в качестве моральных заповедей, вызывают сомнения в их реальности, так как человек настолько зависит от материальных условий своего существования, что он практически не в состоянии придерживаться всех заповедей на протяжении своей жизни. А главная заповедь «Не убий» вообще расплывчата: не убий кого? — подобного себе или любое живое существо? А убийство маньяка и душегуба — оправданно или нет? Или он является наказанием за наши грехи?

— Много говорится о свободе воли. Но так ли уж свободен человек в своих поступках? Свобода человека более сродни свободе актера на сцене, который может сказать свою реплику другими словами, но не в силах изменить сюжет пьесы.

И вот здесь появляется поле для довольно любопытных аналогий. Когда на сцене разыгрывается спектакль, возникает иллюзия реальности происходящего. Если пьеса интересна, а актеры талантливы, то зрителей увлекает разворачивающееся зрелище, они сопереживают, смеются и плачут вместе с героями. Но вот спектакль окончен, актеры вместе со зрителями расходятся по домам. А на другой день они играют уже новую пьесу, в силу своей талантливости настолько входят в образ, что не только заставляют зрителей поверить в реальность происходящего, но и сами впадают в иллюзию идентичности со своими героями. — И мы видим реальность происходящих нереальных событий, причем, если эти события полностью вымышлены, то они становятся вдвойне нереальными.

Не потому ли люди так любят в детстве играть в различные игры, да и с годами эта страсть в них не исчезает, не потому ли так часто в жизни они играют чужие роли, что в глубине души знают о нереальности окружающей их жизни. Но в них живет подспудное желание вспомнить свое настоящее лицо, и вот они пытаются перед зеркалом примерять на себя новые костюмы и маски, меняют интонацию голоса и образ жизни, надеясь, что вдруг мелькнувший неуловимый облик разбудит дремлющую память, и они, наконец-то, вспомнят, кто же они такие на самом деле.

А пока люди живут надеждой на лучшие времена и зарываются в рутину будней, чтобы не задумываться над той бестолковщиной, что их окружает. И когда совсем уж становится невмоготу, они прячутся в свои хижины, не сознавая и не понимая, насколько непрочны их стены: ведь контроль за ними не исчезает ни на мгновение. Они считают, что все свои интимные потребности отправляют вдали от любопытных глаз. Какая наивность! — Каждый всегда на виду. Существует лишь иллюзия таинств. Хотя даже за эту иллюзию приходиться быть благодарными: иначе жизнь в этом мире была бы вообще невыносима.

Во-вторых, рукопись наносит удар по теории божественности

Христос всего лишь называл Бога отцом. А это не совсем одно и то же, что позволило бы считать его единственным Божьим Сыном. И с этих позиций любой человек может назвать Бога своим отцом, не погрешив против истины. По той простой причине, что душа человека, заключенная в телесной оболочке, суть — божественная монада, сотворенная Богом.

Слова: «Я и Отец одно» (Ин.10:30) говорят именно о божественности монады и указывают на духовное родство Бога и человека. Однако христианская церковь истолковала их по-своему, приравняв Христа к Богу, что абсолютно неправомерно. Но в результате еще один абсурд был возведен в ранг канона. Оставим это на совести церковных иерархов, хотя в более широком плане они действительно сделали шаг вперед в познании истины, сами того не понимая.

Именно с этих позиций учение Христа, оставленное две тысячи лет назад, кроме явных своих сторон, имеет еще грани, не высвеченные столь ярко. Самое главное в его учении, как было уже сказано выше: человек — сын Бога. Не только сам Христос — божий сын, но и каждый человек. Но в то время это говорило о таком высоком предназначении человека, такие высокие требования предъявляло к нему, что главная суть учения немедленно была извращена. Ответственным за всех людей был избран один — Христос. «Люди, вы слабы, и если ваши грехи не могут быть оправданы, то они могут быть искуплены, и даже уже искуплены — кровью Христа». Результатом же, вместо приоритета моральных ценностей, явилось усиление негативной стороны. Постулат: «Покайся в грехах — Бог простит», — открыл дорогу порокам. Покаяние — это лицемерие. Отпущение грехов — это разврат человека, поощрение его на любые поступки. А индульгенцию на отпущение грехов дают те же самые грешащие люди, только облеченные в священческое одеяние — причем, по большому счету, этого права им никто не давал. Конечно, в этом плане православие стоит как бы обособленно, когда священник и отвечает страждущему: «Бог простит». Но это частность, и общего правила она никак не отменяет.

Виктор понимал, чем он рискует. Но все же у него был хоть и слабый, но аргумент: «Не спешите обвинять меня в святотатстве: когда я говорю о человеке, как о «боге», я пишу это слово с прописной буквы. Этим я подчеркиваю существенную разницу. А дальше додумайте сами».

«Итак, что же, в конце концов, определило божественность Иисуса Христа? Это — его воскресение и вознесение. Да, факт воскресения, вроде бы, не подлежит сомнению. Если не допустить, что на кресте умер другой человек, двойник, которого просто похоронили ночью. И тогда сцену воскресения разыграть было довольно легко. А последовавшее за этим вознесение — следствие оптической иллюзии или гипноза апостолов, находящихся в состоянии стресса.

Никто и никогда не задал себе вопрос, для чего Иуда Искариот обнял и поцеловал Иисуса Христа в Гефсиманском саду? Согласно евангелистам, этим он должен был показать стражникам, что это именно тот, кого надо арестовать. Но, позвольте, разве они и так не могли его опознать, тем более, что вместе с ними пришли и иудейские священники, которые очень хорошо знали Христа в лицо, поскольку до этого он немало им принес неприятностей. Поэтому поцелуй Иуды — это всего лишь знак, кого именно надо арестовать, чтобы не произошло ошибки. Да и сам арест проходил в стороне от будущих апостолов. — Они не должны были видеть, кого фактически арестовывают.