-- Будемъ ѣсть шоколадный пирогъ... а ты его тоже любишь?

-- Очень!-- блаженно вздохнула Соня, жмуря глаза и прижимаясь къ отцу граціознымъ движеніемъ ласкающейся кошечки.

Слѣдствія этого новаго положенія вещей оказались очень скоро. Лидія Андреевна легко, съ видимымъ удовольствіемъ и, притомъ, съ большимъ мастерствомъ принялась разыгрывать свою новую роль. Она относилась къ Аникѣеву такъ предупредительно и любезно, какъ не относилась къ нему никогда, даже въ самое первое время послѣ свадьбы. Она часто упрашивала его, вмѣстѣ съ Соней, спѣть имъ что-нибудь, и, если онъ былъ въ музыкальномъ настроеніи и садился къ роялю, слушала его со всѣми признаками эстетическаго наслажденія. А когда онъ прерывалъ свою игру или пѣніе, она глубоко вздыхала и у нея вырывалось:

-- И такой талантъ не пользуется европейской извѣстностью!

Одинъ разъ она ему сказала:

-- Я увѣрена, мой другъ, что если бы вы рѣшились дать нѣсколько концертовъ за границей: въ Вѣнѣ, Парижѣ, Лондонѣ и Берлинѣ, то вернулись бы въ Россію съ большою славой и большими деньгами.

-- Не поздно ли объ этомъ думать, если до сихъ поръ я не сдѣлалъ этого,-- отвѣтилъ онъ, насмѣшливо взглянувъ на нее.

-- Ничуть не поздно, напротивъ, мнѣ кажется, что теперь именно самое время. Вашъ голосъ въ полной силѣ, ваши импровизаціи восхитительны. Прежде вы находили, что не имѣете нужды извлекать деньги изъ своего таланта... ну, а теперь деньги начинаютъ становиться очень не лишними... Я совѣтую вамъ серьезно подумать о моихъ словахъ...

Если бъ это было сказано въ другое время, можетъ быть, Аникѣевъ и подумалъ бы о словахъ ея. Но за часъ передъ тѣмъ она просила у него значительную экстренную сумму на какіе-то совсѣмъ фантастическіе расходы «для Сони»,-- и ея дружескій тонъ поднялъ въ его нервахъ знакомое раздраженіе...

Между тѣмъ Лидія Андреевна такъ хорошо играла свою роль, что ей даже захотѣлось похвастаться собою передъ добрыми знакомыми,-- и вотъ Аникѣевъ сталъ заставать у нея, будто случайно, ея интимный, дружескій кружокъ. Съ нимъ всѣ, конечно, были любезны и дѣлали видъ, что ничего не знаютъ и не замѣчаютъ, но и менѣе чуткій, менѣе впечатлительный человѣкъ почувствовалъ бы себя не въ своей тарелкѣ среди такихъ собраній...

Лидія Андреевна, иной разъ даже съ подчеркиваньемъ, представлялась добродѣтельной жертвой. Ея предупредительность и ласковость, ея грустное лицо, подавленные вздохи, напускная, тутъ же остывающая и смѣняющаяся грустью, веселость -- все это выставлялось напоказъ, находило себѣ откликъ въ присутствовавшихъ дамахъ, которыя своею строгой, изысканной любезностью очень внятно говорили Аникѣеву, что онъ негодяй -- и ничего больше.

Онъ объявилъ Лидіи Андреевнѣ о своемъ нежеланіи встрѣчать у нея кого-либо и опять сталъ проходить прямо къ Сонѣ.

Но Лидія Андреевна не могла допустить этого; она всякій разъ вызывала его подъ видомъ дѣлъ и, перемѣнивъ тонъ, раздражала его своими требованіями и совѣтами до того, что онъ переставалъ владѣть собою. Словомъ, началось именно то самое, отъ чего онъ бѣжалъ, и что совершенно отравляло его жизнь многіе годы, до и послѣ его «грѣхопаденія», то есть исторіи съ Алиной.

Маска снова снималась, какъ только они оставались вдвоемъ. Глаза Лидіи Андреевны уже не ласкали своимъ грустнымъ взглядомъ. Ея губы ужъ не повторяли: «мой другъ, теперь, когда все кончено между нами, мы можемъ говорить безъ раздраженія о томъ, что одинаково важно для насъ обоихъ -- о Сонѣ».

Лидія Андреевна вдругъ позабыла, что они чужіе другъ для, друга. Она обращалась къ Аникѣеву такимъ тономъ, будто онъ былъ преступникъ, котораго слѣдовало подвергнуть смертной казни, и которому только благодаря чрезмѣрному снисхожденію судей оставлена жизнь подъ условіемъ вѣчной каторги. Она не упускала рѣшительно ничего, что могло больно задѣть его, оскорбить, а главное -- довести до нервнаго возбужденія. Она хорошо знала всѣ его больныя мѣста, а потому всегда попадала мѣтко. Наконецъ, она, уже безъ всякихъ стѣсненій, требовала отъ него такихъ денежныхъ средствъ, какими онъ не располагалъ.

При первомъ же словѣ о деньгахъ онъ обыкновенно, какъ и въ прежніе годы, вынималъ свой бумажникъ и отдавалъ ей все, оставляя себѣ нѣсколько рублей. Но ей этого было мало. Она принималась стонать и плакать, плакать такъ, какъ будто съ нею случилось самое ужасное несчастіе.

Онъ хорошо зналъ, что она никогда не можетъ тратить всего получаемаго ею, что она «откладываетъ». Эта комедія доводила его до сердцебіенія и удушья. Тогда ея слезы превращались въ глухія рыданія.

-- Безсовѣстный, извергъ, убійца!-- тихо произносила она сквозь рыданія и, внезапно возвышая голосъ, закатывалась:-- несчастная я, несчастная! лучше убейте меня сразу... только не ломайтесь надо мною!... не тяните изъ меня душу... что я вамъ сдѣлала? за что вы погубили и меня, и бѣдную Соню?..

Его охватывало бѣшенство. Онъ блѣднѣлъ и шепталъ:

-- Ради Бога тише... успокойтесь... вѣдь, Соня слышитъ... пожалѣйте ее!..

Но ей именно и надо было, чтобы Соня слышала. Она рыдала и причитала все громче и громче. Соня сидѣла въ сосѣдней комнатѣ и тоже рыдала, дрожа всѣмъ тѣломъ..

Онъ схватывалъ себя за голову и убѣгалъ, а потомъ лежалъ дня два, три, совсѣмъ разбитый, съ истерзанными нервами.

Послѣ нѣсколькихъ подобныхъ сценъ онъ рѣшилъ, что никогда не переступитъ порога Лидіи Андреевны, такъ какъ это убійственно не только для него, а прежде всего для Сони. Онъ просилъ прислать ему Соню. Но Лидія Андреевна написала:

«Этого никогда не будетъ. Если хотите видѣть дочь,;-- пріѣзжайте ко мнѣ, а къ вамъ я ее не отпущу, потому что вовсе не желаю, чтобъ она встрѣчалась съ разными женщинами, которыя у васъ хозяйничаютъ и съ которыми вы ее познакомите, не признавая въ этомъ ничего для нея вреднаго и дурного».

Онъ жилъ одинъ, въ гостиницѣ, со своимъ вѣрнымъ, никогда не покидавшимъ его Платономъ Пирожковымъ, и Лидія Андреевна отлично знала, что никакихъ женщинъ у него не бываетъ.

Первымъ его движеніемъ, по полученіи этого письма, была рѣшимость взять Соню, отнять ее, украсть и уѣхать съ нею какъ можно дальше. Но онъ сейчасъ же и понялъ, что это неисполнимо, что это значило бы подвергнуть бѣднаго ребенка цѣлому ряду новыхъ, потрясающихъ впечатлѣній. Ему оставалось одно: опять бѣжать, и онъ бѣжалъ за границу, даже не простясь съ дочерью, такъ какъ чувствовалъ, что не выдержитъ этого прощанія, нейдетъ въ себѣ силы оторваться отъ Сони...

ХXIV.

Лидія Андреевна вздрогнула и даже поблѣднѣла, услыша рѣзкій звонокъ и понявъ, что черезъ нѣсколько мгновеній ея мужъ будетъ передъ нею.

Она увѣряла своихъ пріятельницъ и сама себя увѣряла, что «долго-долго, страстно и безумно любила его, что была ему примѣрною женой, что онъ истерзалъ и погубилъ всю ея жизнь».

Теперь, когда прошло столько времени и когда онъ нанесъ ей послѣднее оскорбленіе, то-есть окончательно разорился, она, конечно, имѣла право его презирать и ненавидѣть. Но она была добродѣтельная женщина, она была христіанка, а потому роль самоотверженной жертвы, не способной на озлобленіе и все еще хранящей нѣжную память о далекомъ, погибшемъ счастьи, представлялась ей естественной и пріятной.

Она такъ давно не видала Аникѣева, такъ соскучилась по «объясненіямъ» съ нимъ, вошедшимъ въ ея плоть и кровь и оставившимъ послѣ себя ничѣмъ незамѣнимый пробѣлъ въ ея существованіи.

Наконецъ, ее разбирало любопытство: ей сказали, что онъ будто бы очень измѣнился за послѣдніе годы, постарѣлъ, не имѣетъ уже прежняго, покорявшаго всѣ сердца вида. Она же ничуть не постарѣла, напротивъ, пріобрѣла пріятную полноту и свѣжесть спокойной духомъ и тѣломъ женщины, вступившей въ зрѣлый возрастъ. Она считала себя болѣе привлекательною, чѣмъ когда-либо.

Ну, такъ вотъ, ей очень пріятно было показаться во всей своей новой красотѣ передъ постарѣвшимъ Аникѣевымъ и подразнить его хорошенько этой красотой.

Она взглянула въ зеркало, поспѣшно оправилась, приняла въ креслѣ граціозную, печальную позу.