— Слушай, друг, верно говоришь, — сказал Батырбек. — Сам вижу: плохой ты, совсем плохой, на ногах не держишься. Здесь останешься — голодно, пропадешь. На Дальний Восток поедешь — далеко очень, тоже пропадешь.
— Должно быть, пропаду, — покорно согласился Ли.
— Зачем пропадать? Не надо пропадать! — бурно заспорил Батырбек. — Пока у человека товарищ есть, человек никогда не пропадет. А мы один хлеб ели, на одном морозе мерзли, от одних княжеских холуев неприятности имели. Значит — товарищи, значит — помогать друг другу должны. Как думаешь?
Ли в знак согласия часто закивал головой.
— Правильно думаешь, друг. — Батырбек поощрительно хлопнул Ли по плечу. — Мы так сделаем: я тоже домой еду, вместе поедем. Я во Владикавказ и ты во Владикавказ. Владикавказ, знаешь, какой город… Никто не стреляет, никто не воюет, никто ни в каких очередях не стоит. Там тепла сколько хочешь, фруктов много, баранина копейки стоит. Два раза в день шашлыки будешь есть, через неделю сильным станешь. Поправишься — отправляйся куда хочешь. От нас море близко, морем до Китая доберешься.
Решили не шашлыки, решила возможность не быть одному. Ослабевшего Ли пугала мысль двинуться в далекий путь, не имея рядом никого, на чью поддержку можно было бы рассчитывать. Да и перспектива добраться до родины морем казалась достаточно реальной.
Ли Чен-тун поехал с Батырбеком. Неподалеку от Владикавказа к ним присоединился еще один китаец. Звали его Ли Сан-тин, был он из той же Мукденской провинции, что и Ли Чен-тун, ехал с юга, где работал на строительстве Черноморской железной дороги.
Стали друзьями Батырбека два Ли. Одного он, чтобы не запутаться, называл Ли старший, другого, нового, который был помоложе, — Ли младший.
Ли младший бойко говорил по-русски, умел читать, разбирался в политике лучше своего сородича и лучше Батырбека.
10. У речки Камбелеевки
Ли старший честно пытался разобраться во всей этой невообразимой путанице, но не мог и упрямо твердил свое:
— Когда бедный осетин, — говорил он, — идет против богатого осетина, я понимаю, это — революция. А когда бедный осетин идет против бедного ингуша, я не понимаю, это не революция.
— А, не о том толкуешь! — горячился Батырбек. — Ты, наверно, сто лет проживешь и не поймешь, что такое осетин, что такое ингуш, что такое балкарец. Большая разница есть!..
Ли виновато молчал. Разницы он не видел.
Но Ли напрасно чувствовал себя виноватым. В споре с Батырбеком был, оказывается, прав он, а не его приятель.
Поддержал Ли не кто иной, как Сергей Миронович Киров. Благодаря Кирову Ли, собственно, и вернулся на тот правильный путь, от которого он отклонился после болезни.
Это было в марте 1918 года. На Тереке становилось все беспокойней. Вражда между осетинами и ингушами, углубляясь, перерастала в настоящую войну.
Особенно невыносимой стала жизнь в двух ближних к Владикавказу селах — ингушском Базоркино и осетинском Ольгинское. Села-соседи, которых разделяли только сады и речка Камбелеевка, превратились в два враждующих между собой лагеря, ощетинились друг на друга пулеметами. Люди словно опьянели от жажды крови, от слепой вражды. К речке по воду нельзя было выйти, не рискуя попасть под чью-то пулю.
Однажды возбужденный Батырбек прибежал домой, застал там мирно беседовавших между собой обоих Ли и закричал им:
— Идемте в Ольгинское, туда, говорят, Киров собирается. С ним несколько делегатов областного съезда Советов. Хотят помирить осетин с ингушами. Только ничьего у них не выйдет.
Китайцы слышали, что Киров — один из главных большевиков в городе, но больше о нем ничего не знали.
В Ольгинское пошли Батырбек и Ли младший. Старший, все еще не оправившийся от болезни, остался дома.
Настроение в Ольгинском, куда приятели добрались на попутной повозке, было выжидающее. Таясь за земляными укрытиями, люди посматривали в сторону Базоркино и время от времени открывали стрельбу, оповещая тем самым, что спуску никто давать не собирается. А базоркинцы, окружившие себя, как и ольгинцы, окопами и брустверами, тоже притаились, тоже выжидающе посматривали, тоже стреляли.
Прошло некоторое время, и Ли, выглядывая из-за укрытия, увидел, что на «ничейной» территории, на той самой неширокой полосе земли, которая залегла между селениями и обстреливалась с двух сторон, появилась группа людей. Впереди шел коренастый, среднего роста человек с открытой головой. В руках он держал фуражку.
— Вон — Киров, — сказал Батырбек.
За Кировым шагал черноволосый человек в коричневом пальто, державший в руках длинный шест с прикрепленным к нему белым парламентерским флагом. Это был, как узнал позже Ли младший, балкарец Султан Гамид Калабеков.
С тех пор, как началась вражда, никто еще не ходил вот так. на виду двух сел. Это казалось безумием — идти под перекрестным огнем.
Все происходившее выглядело до того необычно, что пальба ретивых охранителей Базоркино и Ольгинского на какое-то время прекратилась.
Наступила тишина. Весенний ветер полоскал легкую белую ткань на шесте. Тишина казалась невыносимой, более невыносимой, чем выстрелы. Ли почти физически ощущал ее. Он понимал: не может так продолжаться, что-то должно произойти…
И «что-то» произошло. В полной тишине раздался одинокий выстрел. Невозможно было разобрать, с какой стороны стреляли — то ли со стороны Ольгинского, то ли с Базоркино.
Человек в коричневом пальто покачнулся, сделал неуверенное движение вперед и упал.
Ли видел, как Киров, подхватив шест с белым флагом, наклонился над товарищем, положил ему под голову фуражку, постоял, как бы раздумывая мгновение, а потом, упрямо тряхнув головой с непокорными прядями волос, выпрямился и уверенно, не торопясь, пошел дальше.
Киров шел, приближаясь к базоркинцам. Когда до их окопов оставалось несколько шагов, он остановился, стал говорить.
Ингуши сначала слушали, не поднимаясь из-за укрытий. Но вот встал один человек, другой, третий, десятый… Скоро вокруг Кирова стояло, должно быть, все мужское население Базоркино.
Не глядя в сторону ольгинцев, пренебрегая опасностью, базоркинцы внимательно слушали человека с фуражкой в руках.
Переговорив с ингушами, Киров пошел к осетинам. И тут Ли близко увидел человека, чье правдивое слово было сильнее пули.
Говорил Киров образно, метко, но в то же время предельно просто, доходчиво. Он призывал прекратить междоусобицу, объяснял, кому выгодна национальная рознь, в чьих интересах она разжигается.
Ольгинцы слушали Кирова, и Ли видел, как люди задумывались, как прояснялся их взор. Будто кровавая пелена спадала с глаз. Не поддались ли они наговорам общих врагов?
Да, поддались. Что разъединяет трудящихся осетин и трудящихся ингушей? Ничто. Им нечего делить. А что объединяет их? Общие интересы. И те, и другие заинтересованы в том, чтобы не вернулись старые царские порядки, чтобы земля, отнятая у помещиков, осталась в руках тех, кто ее обрабатывает, чтобы все народы России жили свободными в свободной стране, не испытывая вражды друг к другу.
Раз так, то почему же осетины и ингуши не могут сговориться между собой? Только потому, что враги Советской власти, являющиеся также врагами осетинского и ингушского народов, мешают этому. Сергей Миронович напомнил ольгинцам притчу об отце, который предложил своим ссорящимся сыновьям сломать веник. Те, как ни старались, не могли. Тогда отец развязал веник и без всякого труда переломил прутик за прутиком.