Бабушка бросила пакет с покупками на стол — пластиковая бутыль кефира уныло оперлась о корзину с райскими фруктами.

Ольгерд коротко представился и извинился за позднее вторжение самым вежливым и почтительным тоном, который, однако, ничуть не умалил его достоинства и мало смягчил некоторую сухость, сквозившую в бархатном голосе. Подобным обращением бабушка была просто поражена и ошарашена. Но это отнюдь не помешало ей наброситься с упреками на внучку, как только незваный гость их покинул. Тем более на прощание молодой человек позволил себе возмутительнейшую вещь — он поцеловал Соне руку! Но при этом одарил зардевшуюся дурочку таким зовущим взглядом, что у бабушки дух сперло.

— Что ты себе позволяешь?! — возмутилась прародительница, едва захлопнулась дверь.

— Ничего не было, — отозвалась внучка угрюмо, тихо, устало.

— До инфаркта меня довести хочешь? Совсем совесть потеряла? Только я за порог — ты уже на всё готова?

— Ничего не было.

— Потому что я помешала! Уж так невтерпеж? Уж так охота, что головой думать забываешь? Хочешь тоже одна остаться с орущим ребенком на руках?! Как твоя мать одна осталась, как я осталась? Ради одной ночки — всю жизнь себе сломаешь?

— Ничего не было!

— Сколько раз я тебе говорила? Что я тебе всегда говорила? Ну-ка повтори сейчас же, что я тебе говорила!

— Без кольца… на пальце… и пальцем чтоб не трогал…

— А ты не реви! Не реви, я сказала! Это я реветь должна! Воспитывала тебя, воспитывала, да так ничему и не научила! Видать и впрямь не вложишь свой разум в чужую глупую голову! Ничему-то тебя наш с матерью пример не научил! Не желаешь ты на нашем опыте учиться — свой хочешь лоб расшибить! Вот и расшибешь, вот и наиграешься! Вот и останешься одна, никому не нужная. И будешь растить вот такого же неблагодарного оглоеда, который только и будет твоей смерти ждать, чтобы квартиру и сберкнижку с пенсией получить в наследство!

— У меня с ним ничего не было! — взвыла Соня в слезах, срывающимся голосом. — У меня еще ни с кем ничего не было!

У нее не осталось сил слышать голос бабушки. Но она знала, что в подобном настроении ту уже ничем не остановить, никакими словами, ни уверениями, ни клятвами. Ни перечить, ни пытаться докричаться — всё бесполезно, бабушка ничего не поймет, не захочет услышать. Оставалось только терпеть и молчать.

Но Соня и без того чувствовала себя виноватой. Слишком она оказалась слабой, слишком податливой, безвольной. Она не должна себя так вести! Не должна позволять так с собой обращаться! Он ей всю душу взбередил… У нее сердце колотилось как сумасшедшее, мысли в голове путались. От бабушкиного непрестанного крика, от разноса по полной программе с доморощенным психоанализом хотелось выть и рыдать! А от горящих следов на коже под пижамой, от прикосновений его нежных, прохладных ладоней в животе всё сжималось — и слезы сами собой текли ручьем.

В три часа ночи, не в состоянии больше выносить непрекращающийся поток нравоучений, Соня убежала в свою комнату, утирая нос рукавом. Хлопнула дверью, рухнула на кровать, уткнулась зареванным лицом в подушку.

Но бабушке не нравилось орать через стену из другой комнаты. Она пришла в комнату к ней, встала в дверях, сложив руки на груди, неодобрительно покачала головой:

— Чего ревешь-то? Кто ж тебе еще правду скажет, кроме родной бабушки? Я ж тебе только добра желаю, глупая. Защитить тебя хочу, уберечь. Где ты хоть эту свою фотомодель подцепила?

— Я не подцепляла! — глухо прорыдала Соня из-под одеяла.

— Угу, еще скажешь, он первый на тебя набросился. Погляжу, губа у тебя не дура, Сонечка. Ни я бы, ни мать твоя в твои годы к такому красавцу и близко подойти не осмелились бы. А ты ничего, и на шею вешаешься, и домой привела. Так где вы познакомились?

— На работе…

— О как? Хорошо, ничего не скажешь. И манеры, и на мордашку смазливый. От такого и залететь не обидно будет. Дурой будешь, если меня послушаешься и не воспользуешься моментом!

— Он мой начальник! Ничего не было! И не будет!

— Ну и дура. Раз на роду написано незамужней мыкаться, хоть к теплому местечку пристроит. Пусть замуж не возьмет, зато обеспечит и тебя, непутевую, и ребенка.

— Я уволилась!!!

— Господи, за что же мне такая внучка-наказание?.. — посетовала бабушка, закрывая за собой дверь. Соня слышала, как она, скорбно вздыхая, прошаркала на кухню. Пошла лечить растрепанные внучкой нервы рюмкой корвалола.

После всех этих разговоров Соня сумела уснуть только под утро. Проснулась поздним днем, совершенно разбитая, в глубокой депрессии. Оделась и ушла из дома. Даже не поев. Какой тут аппетит…

Собиралась снова обойти больницы-морги. Но вспомнила обещание Ольгерда — и вздохнула с облегчением. Хватит с нее опознаний. Действительно, она уже сделала всё, что было в ее силах. Он, со своими связями и возможностями, сможет сделать куда больше…

И Соня отправилась в контору, оформлять увольнение по собственному нежеланию находиться поблизости от типа, от которого у нее всякий раз будто лихорадка мозга случается. Нет, достаточно с нее и таких стрессов тоже…

Дело это много времени не заняло. Соня не без оснований подозревала, что своим уходом сделала отличный рождественский подарок своим бывшим коллегам. Тигрицы с такой сердечностью выстроились в очередь, чтобы ее расцеловать на прощание, что пришлось потом помаду с щек оттирать с мылом в офисном туалете. Соню снабдили зарплатой, причитающейся за отработанные дни, сверх того — щедрой предновогодней премией и наилучшими пожеланиями. Соня пожала плечами, от премии отказываться не стала. И поспешила откланяться до прихода шефа, мечтая в жизни этот серпентарий больше не встретить.

С неплохой суммой в отяжелевшем кармане она решила пошататься по праздничному городу, потолкаться в магазинах, подыскать себе подарок. Домой возвращаться не было никакого желания. Бабушке покупать что-то не имело смысла — и это не из-за вчерашнего разноса, а по обидному опыту прежних попыток. Под бурую искусственную елочку с мятым древним серпантином лучше положить конверт, чем снова нарваться на нравоучения о грехе транжирства и наутро пойти сдавать покупку назад в магазин.

В сумерки улицы наполнились радостной толпой оголтелых от предпраздничной суеты горожан. Засверкали разноцветными лампочками высоченные елки на площадях, заиграли огоньками гирлянды, перекинутые над бульварами. Под низким фиолетовым небом, под золотистыми звездами фонарей снова повисла плотная пелена снежных хлопьев, словно занавес из нанизанных на нитку белых бусин и пушинок. Будто обсыпанные блестками искрились воротники и шапки прохожих.

Атмосфера праздничного города и шопинг помогли понемногу исправить настроение. Может и вправду все кажущиеся сейчас неподъемными проблемы обернутся завтра пустячными неприятностями, не стоящими нервов и внимания? Тем более вон какое замечательное вечернее платье она себе отхватила с ошеломительной скидкой! И еще белый пушистый пуловер тоже украсит ее скромный гардероб. Главное, не думать, куда она в этих обновках не пойдет — ни в театр, ни в кино, ни в гости не пойдет, потому что билеты дорогие и не позовет никто. Будут висеть наряды в шкафу, спрятанные от бабушки, и покрываться дырами от моли. Растравив себя такими мыслями, Соня в приступе безумия разорилась на комплект красивого, дорогущего, но всё же в меру приличного нижнего белья. Уж белье-то она сможет иногда носить, по праздникам, пряча под обычной одеждой. Постирать тайком не проблема, а вот как потом сушить, чтобы не влетело…

И всё же она заставила себя купить — ради тренировки чувства собственного достоинства, ради повышения самооценки. Ради мечты о том, кто никогда этот комплект с нее не снимет… Пока выбирала, всё в голову глупости лезли. Щеки просто горели, кажется, ярче алой звезды с ёлки. Соня даже убоялась, как бы кто из продавщиц ненароком не догадался о ее тайных порочных мыслях. И блестя глазами, будто клептоманка, сама себя стесняясь, бочком пробралась к кассе, бережно неся свои сокровища.