Гости стали расходиться. Когда Жюльен собирался откланяться, к нему подошла Лючия Валантен.

— Проводите меня?

Она занимала небольшую студию на верхнем этаже городского особняка Данини. Из окна весь как на ладони был виден город. Было шесть вечера, над городом по-прежнему поднимался гул. На набережной у дворца остановились подвыпившие американцы.

— Ненавижу американцев, — прошептала Лючия.

Они легли в постель. Когда он обнимал ее, она была неподвижной, холодной. А ведь тело ее было одним из самых прекрасных, которыми когда-либо обладал Жюльен. Он удивлялся своей везучести. Однако сомнение все же закралось в него: что, если все это подстроила Диана Данини? Рука Лючии легла ему на затылок. Она была широкой и тяжелой. Девушка закурила и, нагая, подошла к окну.

— Ненавижу американцев, — вновь проговорила она и уронила сигарету за окно.

— Я думал, ты родилась в Америке.

— Ну и что? — пожав плечами, ответила она, не поворачивая головы.

Она была все так же прекрасна в своей наготе, но, кроме желания ласкать прекрасное тело, отдавшееся ему, Жюльен ничего не чувствовал. Она уже одевалась. Теперь Жюльен знал наверняка: она потому попросила проводить ее и так легко отдалась ему, что об этом ее попросила Диана.

Ему вспомнилась печаль Марии Терезы. Он не стал долго задерживаться у Лючии, ни она, ни он не пожелали встретиться еще раз.

Наступил вечер. Толпа стала еще более густой, чем утром. На Ратушной площади танцевали фарандолу, но веселье было каким-то ненатуральным. В криках приезжих слышались грубость, необузданность. Один молодчик, не прячась, мочился прямо у подножия огромной статуи Дианы — символа города. Повсюду валялись бутылки, промасленная бумага.

Жюльен с удивлением поймал себя на мысли: «Ненавижу американцев».

Немцы, англичане хором завели модную песню. Он поднялся к себе.

К своему удивлению, он обнаружил дома Анджелику: она гладила. Поскольку квартира была невелика, она установила гладильную доску в гостиной среди полок с книгами.

— Накопилось много белья, а сегодня вечером я ничем особенно не занята... — объяснила она, зардевшись.

Впервые Жюльен был с ней один на один в такое время суток. Он не знал, должен ли пригласить ее поужинать. На его предложение она ответила отказом. Он стал настаивать, она согласилась, но во все время ужина не могла отделаться от робости. Неприятный инцидент, случившийся с ними в ресторане, лишь усугубил ее природную стеснительность.

В двух шагах от дома был ресторан, завсегдатаем которого стал Жюльен, правда, хозяин всегда держался с ним подчеркнуто любезно. В этот вечер небольшой зал был битком набит туристами, и Жюльен встал в дверях, ожидая, что хозяин пригласит его с дамой на пустующие места за вешалкой. Видя, что никто не обращает на него внимания, он пошел по залу, ведя перед собой Анджелику. Когда они были уже в двух шагах от незанятого столика, к нему со свирепым видом подлетел хозяин.

— Кто вам разрешил сесть?

Оскорбленный Жюльен возмутился. Разговор продолжался на повышенных тонах, и в конце концов Жюльену пришлось уйти; к его возмущению примешивалось еще и недовольство тем, что этот ресторан был под рукой, а теперь придется думать о другом. Было воскресенье, большинство ресторанов было закрыто, и они очутились в скверном бистро на Ратушной площади. Вокруг слышалась американская, английская, французская и вновь американская речь.

Жюльен пытался разговорить Анджелику, но она ограничилась лаконичными ответами. Он понял, что ей не хочется этим вечером возвращаться домой по причинам, о которых она молчала. По тем же причинам пришла она и к нему, проведя, как обычно, несколько часов у своей монахини. Он стал понастойчивее; не испугалась ли она чего-то? Она покраснела еще сильней и окончательно замолчала.

Затем он повел ее в кафе «Риволи». Опасаясь встретить там знакомых, иногда заглядывающих по воскресеньям в это привилегированное заведение, Анджелика вся сжалась в комок. В углу зала сидела галдящая компания парней и девчонок. Проходя мимо, Анджелика отвернулась; Жюльен понял: она не хочет, чтобы ее узнали. В кафе тоже было полно туристов и, кроме того, — это впервые бросилось ему в глаза — не было привычных лиц, словно н-ское общество спасалось от наплыва чужестранцев.

Они посидели, поговорили. Потом Жюльен предложил Анджелике проводить ее домой. Она опять покраснела и попросила разрешения переночевать у него.

— Вам не понять... — начала она, да так и не кончила.

Он и впрямь ничего не понимал. Но больше задавать вопросы не стал. Весь обратный путь они молчали. Дома она сама достала из шкафа белье и постелила себе на диване в гостиной. Затем уединилась в ванной комнате, где провела всего несколько минут. Вышла она оттуда в ночной сорочке до пят, которую захватила особой из дома. Под толстой тканью едва угадывались ее формы, однако худенькой ее назвать было нельзя. Отчетливо выделялась лишь грудь. Из-под рубашки виднелись ноги в чулках. Желая ей спокойной ночи, Жюльен чуть было не обнял ее по-отечески, как маленькую девочку, но в последний момент удержался. Ему казалось, что он может оттолкнуть, испугать ее.

Долго еще не спалось Жюльену в ту ночь. Он больше не вспоминал ни о самом преступлении монстра, ни о молчании, которым оно было окружено в свете. Не приходила на память и Лючия, с которой он переспал несколько часов назад. Мысли его были заняты Анджеликой. Он прислушивался к шорохам в соседней комнате, пытаясь уловить ее дыхание, но все заглушал уличный шум. В какой-то миг все стихло, он замер, но ничего не услышал. Сердце его билось. Он чуть было не встал. Увидеть, только увидеть, больше ничего. И вновь раздались громкие голоса, скорее вопящие, чем распевающие песню на мотив рока. Это были американцы, он еще раз подумал о том, что ненавидит их, и наконец заснул.

Когда он проснулся, завтрак был уже готов. Анджелика в фартуке сновала по квартире. Видимо, она не решилась еще раз воспользоваться ванной, и от нее слегка пахло потом, это взволновало Жюльена. «Белокурая и розовая», — подумалось ему. Он выпил три или четыре чашки очень крепкого чая и ушел на службу, не осмелившись поинтересоваться, останется ли она и на следующую ночь.

Консульство было взбудоражено до предела. Преступление на страстную пятницу занимало умы служащих — м-ль Декормон, шофера Джино и г-на Бужю — в гораздо большей степени, чем умы остальных жителей города. В страшном волнении пребывала г-жа Танкреди, француженка, вдова бывшего н-ского муниципального советника, которую Жюльен уже встречал в комнате своей секретарши. Она подошла к Жюльену, протянула к нему руки и воскликнула, что, если последуют новые преступления, она будет просить защиты у французского консульства. Из ее бессвязной тирады следовало, что она желает завещать Франции свою виллу на холмах со всеми коллекциями, но что завещание ею пока не оформлено и еще не поздно изменить решение.

— Я уже предупреждала однажды господина де Жуаньи: если вы ничего не сделаете для меня, я в свою очередь ничего не сделаю для вас. Но у бедняги своих забот был полон рот!

Жюльен попытался успокоить ее. В конце концов м-ль Декормон объяснила ему причину подобного волнения: оказывается, первое свое преступление, положившее начало последующим, садист совершил на дороге, пролегающей мимо имения г-жи Танкреди. Поскольку г-н Танкреди оказался первым на месте преступления, его некоторое время держали под подозрением. Позднее бывший муниципальный советник утверждал в личной беседе, что, если бы его хорошенько расспросили, он мог бы о многом рассказать. Власти же предпочли наброситься на несчастного мужа убитой.

— Бедняга Айгер, как будто он способен на такое!

Жюльен выразил удивление, услышав фамилию Анджелики. Тут на него изумленно воззрилась м-ль Декормон.

— А вы не знали?

Так Жюльену стало известно, что первой жертвой монстра оказался не кто иной, как мать Анджелики; до этого он думал, что та погибла в результате несчастного случая. Так, значит, отец Анджелики, булочник Айгер, и был тем человеком, которого подозревали и посадили на несколько месяцев в тюрьму! Самым трагичным во всей этой истории было то, что именно Анджелика — в ту пору ей было четыре года, она спала на заднем сиденье машины, в которой были убиты ее мать с любовником, — позвала на помощь, позвонив в дверь Танкреди.