В светлой холодной воде под тщетой коркой декабрьского льда лениво Шевелились гнилая листва и водоросли. Недалеко от берега, под сучковатой корягой, подернутой густым налетом тины, виднелась небольшая кучка мелкой гальки, речного мусора и зернистого песка.

В полдень, когда солнце падало на лед, на гладкие, не занесенные снегом, места, и играло косыми лучами на дне, — под корягой резвились молодые окуньки, плотва и шелесперы. Каждый из них по-своему был рад солнцу. Окуньки задумчиво поводили желтой оторочкой глаз, осторожно заплывали под сучья коряги и, обнюхивая тину, забавно вытягивали нижнюю губу. Некоторые из них, не уплывая далеко от коряги, копались в гнилой листве и старых водорослях.

Юркие плотички, всегда веселые и беззаботные, поблескивали мелкой серебристой чешуей, то-и-дело ныряли под корягу и быстрыми поворотами плавников сбивали с сучьев мутный тинистый налет. Иногда они подплывали к берегу и останавливались в солнечных лучах, глядя на блестящую ледяную покрышку.

Предусмотрительнее и пугливее всех были шелесперы. Они играли недалеко от берега, всегда были настороже и ничем не увлекались. При малейшем шуме или чуть приметном толчке воды шелесперы стайкой летели к берегу, скрываясь среди частых стволов примерзшего камыша.

Иногда мимо коряги, покачиваясь, медленно проплывал сазан. За ним, блестя ячейками медной брони, скользил любопытный карась. Они важно обходили друг друга, спугивали копошащихся у берега окуньков и, пренебрежительно замутив хвостом воду, так же важно уплывали.

Нередко в заводь заскакивали щурята. Влетев в нее откуда-нибудь сбоку, они находу подхватывали двух-трех плотичек и живо ускользали в сторону, в осоку.

После их налета у коряги долгое время никто не появлялся. Плотва испуганно билась о гальки, шелесперы, не двигаясь, стояли в камышах, окуньки прятались под камнями и сучьями коряг…

У старой коряги, под кучей гальки, речного мусора и песка, начиналась новая жизнь… Эта куча осенью, в конце сентября, была заботливо сложена кетой-самкой, укрывшей в ней сотни оранжево-красных икринок.

Когда солнце в первый раз, в конце декабря, сквозь лед заглянуло на дно реки, в икринках стали появляться первые признаки жизни. Сквозь тонкую оболочку проглянули две черные точки — глазки. Через неделю в икринке начал обозначаться смутный контур рыбьего тельца, а еще через неделю образовалась головка и слабо забилось сердце будущей рыбки.

С каждым днем, с каждым лучом солнца икринки увеличивались в размере; их оболочка все больше растягивалась; все яснее обозначались контуры рыбок. Наконец в один светлый день, когда лед начал трескаться, икринки лопнули, из них выползли уродливые рыбешки прозрачно-серого цвета. Под животом у них болтались оранжевые мешочки.

От появления такого количества рыбешек вода в ямке заходила ходуном. Тонкий слой льда, прикрывавший яму, треснул, и в рыбье гнездо ворвалось несколько холодных струй. Мальки испуганно завертелись, прижались к камням, съежились, присмирели…

Наверху жизнь шла своим чередом. Солнце с каждым днем все выше залезало на небо, все прямее бросало лучи на лед; мало-по-малу в реку прорвались грязные весенние таежные ручьи, и вода в ней замутилась..

Между тем у коряги картина переменилась: теперь там уже не было плотвы, окуней и шелесперов. Как только ледяная кора зашевелилась и полая вода стала заливать берег, эти рыбки перекочевали в прибрежную траву, где было безопасней и сытней. За мелкотой туда же пробрался и карась. Попробовал было за ним сунуться и сазан, но, неудачно, возвратился обратно, — для него было мелко…

Когда река сбросила лед и, сердито пенясь, понесла его к морю, под корягой у новорожденных рыбешек появились новые желания. До ледохода они тихонько сидели в своей ямке, почти не двигаясь. Вылезать наверх им не было нужды. В их оранжевых мешочках под животиком имелся запас продовольствия на целых три месяца. Время шло. Мешочки опустели, рыбешки вытянулись, подросли, им захотелось есть. Сначала они не понимали, чего хотят, к тому же боялись выходить из своего убежища. Наконец голод заставил мальков отправиться на розыски пищи.

Первым двинулся в поход длинный самец. Оторвавшись от камня, он устремился к отверстию ямки. Однако он был еще нерасчетлив в своих движениях. Ударившись об острый конец сучка, бедняга перевернулся вверх животом. Из-под сучка на него хлынула струйка холодной воды, подхватила его и оттащила обратно к камню. Постепенно он пришел в себя.

На следующий день самец повторил свою попытку. Осторожно раздвинув мордочкой мусор, он пролез между сучьями и выбрался в свежую воду. За ним потянулись и остальные рыбешки. Когда они, собравшись в небольшую стайку, закачались в речных волнах, их было трудно отличить друг от друга. Только длинный самец оказался с отметиной. В наказание за неосмотрительность острый конец сучка заклеймил его спину около самой головы черным треугольником.

Не успели наши мальки проплыть и десятка метров, как перед ними появилось зеленое чудовище. Заметив стаю рыбешек, оно раскрыло огромную пасть и одного за другим проглотило до двух десятков кетовых мальков. Уцелевшие кинулись врассыпную. Однако они не потеряли друг друга и вскоре выплыли к береговой отмели. Эта отмель спасла их от следующего нападения зеленого чудовища— сома.

Треугольника спасла случайность. Он был почти в самой пасти сома, но, к счастью, прилип к слизистой губе чудовища. Проглотив добычу, сом от удовольствия взмахнул хвостом и, блеснув перед испуганными рыбешками желтоватым животом, исчез в глубине реки. Последнее порывистое движение сома оторвало Треугольника от его губы. Почувствовав себя свободным, Треугольник несколько минут вертелся на месте, освобождаясь от слизи, потом бросился к своей стайке. Догнал он ее около узкой песчаной косы в низовьях реки Уссури, в которую впадала его родная речка Бикин.

В Уссури мальки встретили несколько десятков таких же молодых рыбешек, перемешались с ними и, поблескивая чешуей, поплыли вниз по течению.

По пути они пожирали водяных личинок, хватали случайно попавших в реку насекомых, жевали водоросли. Днем мальки почти не отходили от берега. С наступлением ночи, придерживаясь зарослей камыша и осоки, они стремительно неслись по реке.

С первых часов своей самостоятельной жизни эти неопытные рыбешки каким-то внутренним чутьем умели угадывать, опасности. Враги их подстерегали у подводных камней, у коряг, в прибрежных зарослях, в густых водорослях. Как только стайка мальков увлекалась преследованием личинок или игрой и попадала в открытое место, на них тотчас разевали пасть прожорливые сомы, щуки, сазаны, сиги и мальмы[21]). Однако мальки ловко увертывались от врагов.

Спустившись по Уссури, Треугольник со своей стайкой подплыл к Амуру. Он достигал уже десяти сантиметров в длину и был самым осторожным мальком во всем выводке. Очутившись в краснобурых амурских волнах, рыбешки растерялись. Стремительный поток подхватил их, завертел и отбросил назад, к устью Уссури.

В родной реке мальки быстро пришли в себя, разбились на мелкие стайки и вновь попытались подойти к мутному Амуру. На этот раз они были осторожнее. Подплыв к негостеприимной реке, они долго стояли на месте, удерживаясь плавниками. Наконец им показалось, что в Амуре вода стала светлее, течение медленнее, и они, партия за партией, осторожно вошли в мощную реку. Амурские воды подхватили их и стремительно понесли вниз по течению. Мальки не заметили, как проскочили у города Хабаровска опасный утес с рядом острых подводных камней. Они не слышали шума пригорода, грохота и свиста товарного поезда, который проходил над их головой через двадцатипролетный амурский мост. Только за мостом мальки несколько освоились с рекой и, быстро перебирая плавниками, двинулись по течению.