И Ногай — доблестный Ногай, заставлявший когда-то трепетать даже Византию, был разгромлен. Возможно, именно из-за коварства сыновей, от которых он не ожидал нападения, хотя ему и сообщили разведчики, что один из туменов ведут именно они, его чада.

Во время сечи он был ранен, а после боя на глазах у всех Дюденя тихо, подойдя к нему сзади, исполнил тайный приказ Тохты — срубил Ногаю голову царской саблей, да так, что тот ничего не увидел и не почувствовал. Не всякий достоин такой части и благодати.

А в это время на Руси города и веси быстро отстраивались, земля засевалась. Люди благодарили Бога за мир и урожай, за детей, за счастье. А вспоминая Орду, говорили почти одно и то же: «Да пусть они там друг дружке хоть все башки пооткручивают». Что делать? Злое пожелание, но заслуженное.

11. СВАДЬБА МИХАИЛА

Как и сговаривались, ростовский князь Дмитрий Борисович сам привез свою дочь в Тверь. Невесту и ее родителей поместили в правом крыле дворца, состоявшем из нескольких горниц. В тот же день Ксения Юрьевна поручила старой Михеевне готовить сенник для новобрачных.

— Ты, матушка, знаешь все обычаи, приготовь молодым ложе, как по старинке положено.

— Приготовлю, княгинюшка, не боись. Только дай мне с пяток девок да парней добрых.

Михеевна сама выбрала во дворце горницу для сенника и первым делом послала парня на потолок.

— Взгляни, не насыпана ли там земля.

Тот, забравшись туда, крикнул:

— Земля есть.

Тут же Михеевна отправила к нему еще двух парней, наказав:

— Всю землю с потолка убрать и подмести чисто.

— Зачем, Михеевна?

— Тут, чай, не могила, а ложе для новобрачных готовится.

Трех парней наладила Михеевна отправляться на гумно:

— Привезите тридевять снопов, а посля четыре кадки — одну с пшеницей, другую с овсом, третью с ячменем, четвертую с рожью.

Притащили в горницу широкое низкое ложе, которое сначала пришлось разобрать: не проходило в дверь. Лишь внеся, снова собрали, сколотили в горнице.

Затем на ложе было ровным слоем расстелено двадцать семь снопов, поверх них положен ковер и уж на него — две пуховые перины, а на них — подушки. Перины покрыли шелковыми простынями, а сверху накинули теплое одеяло на дорогом меху.

Кряхтя, парни втащили четыре кадки, Михеевна велела поставить их у ложа.

— Что ж вы не полные-то? — возмутилась старуха.

— Так полные-то тижало,— оправдывались отроки.

— Сейчас же натаскайте, чтоб все с верхом были — и полба, и овес, и ячмень.

Затем во все четыре угла горницы были воткнуты четыре стрелы и на каждой вздеты «сороковки» соболей.

Над дверью — и с внутренней и с внешней стороны — были прибиты кресты, а также и над окном. На лавку поставлена корчага с медом и две обливные кружки.

— Ну, кажись, все,— оглядела удовлетворенно Михеевна покои новобрачных и уж направилась было к двери, да, оглянувшись напоследок, спохватилась: — Ахти мне батюшки, заметило голову-те. Сенька, беги в поварню, притащи четыре калача.

Отрок принес калачи. Михеевна, вздев на левую руку, сама пошла и на каждую стрелу, воткнутую в угол, осторожно накинула по калачу, поправила «сорочки», отряхнула ладони. Перекрестилась.

— Вот теперь все.

Отправилась к княгине, доложила умиротворенно:

— Сенник готов, матушка княгиня.

Венчал молодых сам епископ Андрей в новом первом каменном соборе Святого Спаса, построенном стараниями и содержанием молодого князя Михаила Ярославича. Епископ, обвенчав их, соединил руки и провозгласил мужем и женой, велев поцеловаться.

После этого он вручил Михаилу деревянную чашу с вином.

— Испейте, дети мои, из единого сосуда.

Михаил сделал глоток, передал чашу Анне, она, глотнув, вернула ее ему. И так до трех раз. После третьего отпития князь кинул чашу на пол и, наступив на нее ногой, раздавил. Вместе с ним наступила на нее и ножка жены.

Михаил молвил при этом:

— Пусть будут так растоптаны те, кто будет сеять меж нами раздор и нелюбовь.

— Пусть,— повторила тихо жена.

Присутствующие стали поздравлять молодых. Дружка Сысой, вынув засапожник, разрезал на блюде каравай. Епископ освятил хлеб и сказал:

— Отнеси родителям новобрачных, дабы вкусили они эти хлебы как символ будущего свойства и родственной приязни, и дабы были меж собой людьми одного стола и хлебосольства, и жили дружно, как зерна единого колоса.

Сысой помчался во дворец с хлебами, где уже ждали его Ксения Юрьевна и князь Дмитрий Борисович с женой. Все они взяли по кусочку этого хлеба и, умакнув в соль, съели. И поздравили друг друга с породнением, и трижды поцеловались.

При этом Ксения Юрьевна отчего-то не сдержала слез.

— Что с тобой, сватья? — спросил тихо князь Дмитрий.

— Да так,— махнула рукой княгиня, хотя причина была: жаль ей стало сына, что не благословлен он на женитьбу отцом. Сирота.

На выходе из церкви дружки осыпали молодых хмелем и мелкими монетами, которые раскатывались по земле и тут же подхватывались веселыми зрителями.

На дворцовом крыльце, куда молодые проследовали по дорожке, устланной камкой, их встретили родители и благословили на супружескую жизнь.

Свадебный стол был накрыт в самом большом зале дворца, молодые сели во главе его, и начался пир. И хотя перед новобрачными ставились самые вкусные блюда и лучшие меды и вина, они ни к чему не притрагивались. Только слюнки глотали.

Во дворе пировали мизинные, там меды были покрепче и закуска попроще — калачи да рыба в разных видах,— но все равно было весело, даже веселее, чем во дворце.

И когда гости выпили по третьей чарке, а на стол принесли жареных лебедей, то перед молодыми поставили блюдо с жареной курицей. Они еще не успели насладиться запахом ее, как тут же подскочил Сысой с камчатной скатертью, схватив курицу, завернул ее и, подмигнув Михаилу, тихо шепнул:

— Я еще вам одну приволоку.

И, обратившись к родителям новобрачных, громко попросил:

— Благословите вести молодых опочивать.

— Благослови Бог,— поднялись из-за стола родители новобрачных.

Ксения Юрьевна направилась к сеннику, но Дмитрий Борисович проводил молодых только до дверей. Здесь он взял за руку дочь и сказал, обращаясь к Михаилу:

— Сын мой, Божьим повелением и родительским благословением нашим и матери твоей княгини Ксении Юрьевны велел тебе Бог сочетаться законным браком и поять нашу Анну Дмитревну, прими ее и держи, как человеколюбивый Бог устроил в законе нашей христианской веры и святые апостолы и отцы заповедали.

С тем князь Дмитрий передал руку дочери ее мужу. И они пошли в сенник, держась за руки, а впереди них шел свечник и дружка Сысой с завернутой в скатерть курицей.

В сеннике, положив ее на лавку, Сысой успел шепнуть Михаилу:

— За подуш-шкой.

И молодожены остались одни. Наконец-то при свете единственной свечи Михаил смог без помех рассмотреть свою жену.

— А почему твоей сестры на свадьбе не было?

— Им Переяславль вернули, а там одни головешки. Обустраиваются.

— А-а. Знаю. Князь Федор постарался. Чего стоишь? Садись.

Анна присела на краешек лавки, притихшая, вроде даже испуганная, беззащитная.

В сердце мужа явилась нежность, и, чтобы снять оцепенение с юной жены, он сказал:

— Есть как волк хочу. А ты, Анница?

Она кивнула головой утвердительно: да. Михаил развернул скатерть и достал курицу.

— Ты что любишь? — Он стал отламывать ножки, крылышки.

— Грудку,— негромко сказала Анна.

— Сейчас.

Он оторвал мягкую грудку, протянул в горсти жене.

— Ешь.

Сам стал обгладывать ножки и крылья. Наголодавшись за день и во время пира, на котором им не полагалось ни пить, ни есть, они очень скоро управились с курицей. Михаил спросил:

— Наелась?

— Угу.

— Ох, обманываешь мужа,— засмеялся Михаил,— Нехорошо. А я б так еще столько съел бы.

— Сказал бы мне,— молвила тихо Анна,— я бы не стала есть, потерпела.