Закурдаев помотал головой:

— Сделаешь сам. Ориентируйся на сердечную недостаточность. Все.

В горле Отца слышались хрипы. Лоб его был сухим и походил цветом на свинцовые белила. Бесконечность готовилась поглотить умирающего, а он, изнуряя себя, говорил и говорил, словно хотел наверстать то, что по молчаливой и скрытной природе своей упустил за время двукратного пребывания на суетной земле. Выносливость, которую он выказывал, если не поражала, то уж во всяком случае трогала. Он говорил. А свидетели его агонии видели, что его слова предназначались не им, а кому-то огромному, непостижимо далекому, находящемуся по другую сторону гор. Дама-олень достала из машины сифон с минеральной водой. Вода не потребовалась: умирающий не чувствовал жажды.

— Твой талант, Пархомцев, излишен на этот раз. Я запрещаю трогать меня.

Ростислав вздрогнул: мысли Отца совпали с его собственными. Только в отличие от раненого он думал о том, что не сумел бы помочь последнему, даже если бы захотел. Не хотел.

— Я считаю: нельзя менять природу. Уходя — уходи! Зачем человеку вторая жизнь? Подсчитывать ошибки первой? Ни вторая, ни третья жизнь не сделает человека счастливее, не сделает мудрей. Наша мудрость, как и наше счастье, — разовый капитал... И десять жизней не вытравят страха перед концом. Что ж. Лучше отбояться единожды. Но навсегда. Мне нечего завещать. Я лишен права что-либо оставлять после себя. Разве может малая часть завещать целому? Ведь я — лишь часть того праха, который где-то покоится. На мне вина перед тем Отцом, который был до меня. Однако главная вина на тебе, Пархомцев... Живое в мертвом, мертвое — в живом! Страшно!.. Две жизни — это две смерти! Помни...

— Бредит, — не то спросила, не то охнула, жалеючи умирающего, обладательница теперь уже не роскошной, а в грязи и пробоинах от пуль машины.

— Он не бредит, — никого не стесняясь рыдал Ростислав. Вдалеке протрещали автоматные очереди. В районе боя пару раз гукнуло. Стало понятно, что на тракте сработали гранаты. Прямо над головами со звоном промчался вертолет с синей полосой и латинской буквой «р» на фюзеляже. Верхушки берез рвануло током воздуха; из гнезд на пузе металлической «стрекозы» просыпались газовые снаряды, с шипом унеслись к месту схватки.

Веки Отца сомкнулись. Поднесенная к его губам ладонь не ощутила тепла...

«Уазик» ворвался на поляну, словно выпущенный из пращи. Юзанул. Осел на бок, хлопнув истерзанной покрышкой. Кабина «уазика» представляла собой дуршлаг. Траектории пуль, пронизавших кабину, пересекались внутри ее столь часто, что безопасного пространства попросту не оставалось. И все-таки водитель изрешеченной машины был невредим. Он выпрыгнул наружу на ходу. Приземлился на корточки. Не вставая, и удерживая оружие наизготове, он зыркнул глазами по окрестностям. Глянул вверх, опасаясь вертолета.

— Ни черта хорошего!

Потом коротко выругался.

— Там этих чурок и хохлов набилось столько — «градом» не прошибешь.

Тут он заметил мертвого Отца. Рассвирепел. Схватился за автомат. В третий раз за истекшие сутки страшное дульное отверстие глянуло в лицо Ростислава.

— Тебе что было сказано?!

Ростислав тоже обозлился:

— Заткни свою железку себе в зад!— смутился прорвавшейся грубости, но вовсе не из-за Володи. — Так решил он. Не тебе решать за него, и... за меня.

— Он правда так хотел?

Дама-олень кивнула. С каждой минутой она все внимательней приглядывалась к Ростиславу. Временами ею овладевал испуг, хотя она выглядела уверенней, чем это удавалось ее спутнику.

— Ну вот что. Моим колесам, — Володя пнул расхристанную покрышку, — каюк.. На вашем же ландолете далеко не уедешь. — Он ловко сменил обойму, швырнув разряженную, в кусты. — Спасибо полиции. Часа два три засранцы из Службы будут утирать сопли и слезы после газовой атаки. Попытайтесь проехать березняком на другую сторону гряды. Проберетесь в лощину, а там проходит дорога... Возможно вам удастся объезд. Терять все равно нечего.

Проходя мимо Пархомцева, он взвился:

— Пристрелить бы тебя!

Обернулся к телу Отца, перешел на деловой тон:

— Точно пристрелю, если тебе повезет и ты выскочишь из этой мясорубки живым, но забудешь похоронить Его.

— Прежде чем убить меня, — огрызнулся невесело Ростислав.

— Я-то уцелею. Я обязательно уцелею. Зато дружку твоему бывшему долгой жизни гарантировать не могу.

Спустя минуту разодранная на левом плече Володина кожаная куртка скрылась среди камней и деревьев...

Дорога за грядой была. Не дорога — парная колея, приметная лентами короткорослого, словно прикатанного, подорожника.

Ростислав оглянулся. Каким-то чудом неразворотливая машина одолела подъем, усыпанный валежником, а затем сползла по противоположному склону, протискиваясь между корявых стволов, сминая березовый и осиновый подрост. Местами колеса глубоко проседали в прелом грунте. Примерно на середине спуска двигатель запсиховал, загоняя автомобиль между плотно сбежавшимися друг к дружке деревьями.

Дорогой голова Отца покачивалась, слепо указывая направление, которого следовало придерживаться. В какой-то момент тело его зависло, налегло на спинку переднего сиденья, так что остывший лоб ткнулся меж лопаток водительницы.

— Да положи ты его!— не выдержала дама. Резко подалась к рулю, содрогаясь от мерзкого ощущения мертвой головы у себя на спине.

Ростислав, неловко развернувшись и морщась, толкал мертвеца в грудь до тех пор, пока чугунно-тяжелый торс не опрокинулся вбок, и не лег вдоль сиденья. Следом за падением мертвеца послышался отчетливый звук соприкосновения его головы с металлом. «Вот он мой крест!»— подумал чудотворец.

На первом бугре машина встала.

— Что случилось?

— Мы что — поедем с ним до конца?— Тонкий палец с вишневого цвета ногтем показал назад. — Оригинально — наткнуться на полицию, имея в компании бездыханное тело. И не просто бездыханное, а с двумя пулевыми отверстиями в животе. Куда как интересно. Если не забывать, что смертную казнь за убийство пока не отменили.

— Не мы же убили его...

— Этот несущественный факт нам придется доказать.

Дама-олень поморщилась:

— Я уж молчу о твоем обязательстве, данном знакомому нам Володе.

— Гм... — Он смутился.

— Темпераментный молодой человек. — Уточнила. — Этот самый Володя, обещавший тебя пристрелить.

На такую характеристику «кожаной куртки» Пархомцев отреагировал кисло. Ответствовал расплывчиво:

— Да уж...

— Не да уж. Постарайся быть объективным. У знакомого нам Володи вероятно имелись веские основания недовольствовать бродягой вроде тебя... — Ростислав саркастически поклонился Она ответила ему тем же.

— Я не буду доискиваться, что это за основания. Суть не в них. Будь я на месте Володи, обязательно припомнила бы и некий газовый баллончик. Он этого не сделал. Напротив — выхватил нас из лап ребят Службы Профилактики. — Два последних слова она произнесла гораздо тише. — Скажи теперь, что «кожаная куртка» — не джентльмен. А коснуться его внешности...

— Не надо... касаться.

— О, о, о! Какие нежности при нашей бедности. Подвезла его, называется! Меня дважды чуть не убили... Продырявили мой автомобиль... С десяток раз напугали до смерти... Наконец — посадили на мою шею труп. И после всего я не должна касаться приятных тем. Увольте, дорогой попутчик. Дальше потрюхаешь один. А я желаю, чтобы тебя пристрелили, и как можно быстрей. Только тогда я поеду спокойно.

Оскорбительное «потрюхаешь» обидело его. Почему он должен «трюхать»?

— Нашли могильщика...

— Полезному никогда не вредно учиться. Или бросим Его на дороге? Под первым попавшимся кустом?

Со стороны их разговор мог показаться диким. Но всегда ли плачут на похоронах? Откуда люди взяли, что чья-то смерть — важнейшее событие для всех? Для Ростислава, например? Для его попутчицы? У которых впереди вырисовывалась возможность оказаться в положении Отца?..

Могила получилась мелкой. На большее у Пархомцева не достало ни сил, ни умения. Лопатка, валявшаяся в багажнике, годилась на что угодно, но только не для рытья могил. Чему случайный пассажир даже не удивился. Если сам автомобиль сошел с конвейера в одном из западных Штатов, то инвентарь при нем отдавал отечественной придурью.