По получении доноса полковник Познанский, воображение которого воспламенилось под влиянием и негодования, и страха, в своих поисках за автором доноса видит во всякой вещи, во всяком, по-видимому, ничтожном прошедшем факте, не имевшем прежде в его глазах никакого смысла, доказательства несомненной виновности Жюжан не только в составлении доноса, но ив отравлении сына.

Правда, экспертиза почерка признала, что при сличении писем Жюжан с почерком доноса сходство их заключается только в отдельных буквах, а также в подчеркивании отдельных слов, а при сличении надписи на конверте доноса, адресованного на имя бывшего градоначальника Трепова, с такой же написанной Жюжан по приказанию судебного следователя, обнаружено их взаимное сходство; но не следует, однако же, упускать из виду, что улики посредством почерка во многих случаях бывают весьма обманчивы, так как почерки у разных лиц бывают сходны вследствие того, что лица эти учились писать у одного и того же учителя или намеренно подражали друг другу. Вот почему, если бы даже допустить сходство почерка Жюжан с почерком анонимного письма, подобное сходство едва ли может быть признаваемо за доказательство того факта, что анонимное письмо написано именно обвиняемой, тем более, когда удостоверение экспертизы основывается лишь на некоторых общих приемах письма подсудимой с теми, какие замечены в анонимном письме.

Я не стану утомлять внимание ваше, господа присяжные заседатели, повторением доводов, какие уже были приведены мной во время производства судебного расследования в подтверждение неосновательности экспертизы. Достаточно напомнить, что экспертиза почерка нашла сходство анонимного письма с письмами обвиняемой, признавая сходство трех букв из тысячи, которые попадаются в письмах Маргариты Жюжан, несмотря на то, что" буквы эти и по характеру своему, и по роду принадлежат к разным почеркам. Что же касается до экспертизы стиля, которая вообще, по свойству своему, едва ли может что-либо доказать, то она удостоверила в данном случае, что слог или стиль анонимного письма неправилен, но встречаются совершенно французские выражения, причем неправильные обороты речи и грамматические ошибки сделаны как бы умышленно. Между тем, те же эксперты признают, что в анонимном письме вместе с чисто французскими фразами попадаются и такие, которые никогда не употребляются французами. Относительно же сделанного экспертами замечания, что в анонимном письме встречаются буквы такой формы, какую дают им только одни французы, то этот довод, по моему мнению, ничего не доказывает. Выше, говоря вообще об экспертизе почерка, я заявил, что сходство и своеобразность в изображении некоторых букв весьма часто сообщается учителями ученику, а потому нисколько не будет удивительна такая своеобразность и сходство, если лицо, писавшее анонимное письмо, имело учителем каллиграфии природного француза. Этим предположением отчасти объясняется и то, что в анонимном письме наряду с французскими фразами попадаются и русские обороты речи и русское заключение. Но, кроме выводов экспертизы, на подсудимую указывают как на автора анонимного письма еще и потому, что в тексте этого письма сообщаются факты, которые могли быть известны только одной М. Жюжан. Несостоятельность такого довода становится очевидной, если принять в соображение, что упоминаемые в анонимном письме факты никогда не были и не могли быть семейной тайной, известной только одной подсудимой. И в самом деле, разве можно назвать тайнами такие, например, факты, что у покойного был химический шкаф, что он занимался химией, участвовал в домашних спектаклях, присутствовал на пирушках и в собраниях товарищей?! Мне кажется, что по отношению к анонимному письму, тайной может быть признано одно только имя автора, которым не может быть Маргарита Жюжан, как по основаниям, мной изложенным выше; так и по отсутствию причины или повода к такому поступку со стороны обвиняемой.

Мне остается перейти теперь к последнему, но вместе с тем и к главному обвинению, направленному против подсудимой, то, есть к обвинению ее в. отравлении Николая Познанского.

Господа присяжные заседатели! Я признаю, что отравление существует, хотя бы мог с успехом оспаривать у экспертизы некоторые факты, на которых она основывает свое заключение. Я мог бы выбросить из числа доказательств правильности химического анализа ту склянку с лекарством, которая, будучи, взята с комода в день смерти покойного матерью его, была где-то ею спрятана и представлена врачам только через два дня после смерти Николая Познанского… Равным образом, я имею серьезные основания сомневаться в правильности анализа и той части внутренностей покойного, которые, по неизвестной мне законной причине, взяты были лечившим Николая Познанского доктором Николаевым к себе на дом. Но обхожу молчанием все эти упущения судебно-медицинского исследования, так как интересы подсудимой вовсе не находятся в зависимости от факта преступления, между которым и обвиняемой, по моему глубокому убеждению, не существует никакой причинной связи.

Подсудимой приписывают отравление покойного Н. Познанского, во-первых, потому, что, за несколько дней до смерти, Жюжан уверяла родителей, родственников и знакомых покойного, что он опасно болей, и таким образом как. бы подготовляла почву для безнаказанного совершения своего будущего преступления, и, во-вторых, потому, что сама созналась в том, что давала покойному последний прием лекарства, оказавшегося впоследствии отравленным. Мне кажется, что уверение подсудимой об опасном болезненном состоянии покойного Николая Познанского объясняется той обыкновенной заботливостью и теми попечениями, какими М. Жюжан постоянно его окружала и которых он, к сожалению, в действительности был лишен от других. Но, сверх того, разве распространением слухов о болезни Николая М. Жюжан создавала факт, на самом деле не существующий?! Разве Николай Познанский был здоров? Не она ли первая обратила внимание отца и матери, что у Николая, кроме краснухи, оказалась опухоль лимфатических гланд, чему подсудимая придавала особое значение, ввиду золотушного свойства покойного?! Не она ли просиживала все время с больным и, желая его развлечь, бегала за Обруцким и умоляла прийти посетить покойного. Наконец, разве сама Познанская не пугалась необыкновенного выражения глаз сына?!

Вот основания, по которым распространению слухов о болезни Николая Познанского я не придаю значения улики и вполне уверен, что если бы подсудимая действовала иначе, то есть скрывала положение больного, то по установившемуся, к сожалению, обыкновению обращать в улику против человека, который имеет несчастье сидеть на скамье подсудимых, не только его действия, но и бездействие — в на молчание Маргариты Жюжан прокурорская власть указывала бы вам, как на обстоятельство, доказывающее ее виновность!

Проследим, однако же, как действовала эта умная и хитрая, по словам товарища прокурора, женщина при самом отравлении Н. Познанского и как она выполнила заранее составленный и обдуманный ею план для совершения преступления…

Имея полнейшую возможность отравить покойного при первом приеме лекарства и тем возбудить предположение, что отрава последовала от ошибки аптеки, смешавшей медикаменты, так как в ней приготовлялось для семейства Познанских одновременно несколько лекарств, в том числе одно с морфием, Маргарита Жюжан дает отраву в последнем, шестом приеме. Но мне возразят, что позднее отравление следует объяснить отсутствием у подсудимой морфия, который она могла похитить у Познанского лишь накануне самого отравления, вечером. Неосновательность подобного предположения обнаруживается из взаимного сопоставления следующих обстоятельств. Морфий постоянно хранился, по показанию полковника Познанского, под ключом в его спальне, и весь вечер накануне отравления свидетель безвыходно находился в этой комнате, из которой отсутствовал временно, когда, вместе с сыном, свидетелем Польшау и М. Жюжан, должен был перейти в столовую для ужина, и потом с теми же лицами возвратился в спальную обратно, где оставался до следующего дня. Далее, если подсудимая была настолько тактична и сообразила не только все свои действия, которыми обусловливалась возможность совершения преступления, но и обдумала заранее все средства к сокрытию следов этого преступления, то почему она на следующий же день, при общем недоумении о причине скоропостижной смерти Николая Познанского, сама заявляет родителям и знакомым покойного, что давала последний прием лекарства, и, наконец, почему обвиняемая не уничтожила самой склянки с лекарством, а, напротив, поставила ее в комнате покойного на таком видном месте, что склянка эта была немедленно замечена. Эта склянка послужила одним из главных доказательств того, что смерть Николая последовала от отравления морфием! Такого рода действия подсудимой, поражающие своей необдуманностью, еще ничто в сравнении с поведением Маргариты Жюжан в, квартире Познанских со дня смерти покойного до дня его погребения. Вот что передавали нам по этому поводу свидетели. Лишь только свидетель Бергер сообщил обвиняемой о смерти Н. Познанского, как она поспешила в квартиру Познанских, настолько подавленная известием, что Бергер решился сопровождать ее на извозчике. По прибытии в квартиру покойного Жюжан уже не покидает ее и проводит все дни в кругу несчастного семейства, разделяя его горе. Во время панихиды она стоит у гроба покойного и усердно молится об упокоении его души, а остальное время просиживает в той комнате, в, которой умер Николай Познанский. Как объяснить такое поведение обвиняемой, которая не страшится упреков совести, которая не бежит из дому, куда она внесла такое горе и осквернила ужасным преступлением, а, напротив, остается в нем?! Воображение человека так прихотливо, ответят мне, что некоторые и преступлением способны гордиться… Нет, господа присяжные заседатели, я наблюдал за подсудимой во время моих с ней объяснений, как защитник и судья, и по впечатлению, произведенному ею на меня, подобное предположение, по меньшей мере, неуместно… Только спокойная и чистая совесть, только безупречное прошлое, только сознание своей невиновности могут создать такую уверенность в самом себе, которая никогда не покидала Маргариту Жюжан и которая приводила в изумление всех окружающих ее, пытливо следивших за каждым ее движением, за каждым почти ударом ее пульса, чтобы обнаружить в ней убийцу.