Мрачный и подавленный, управитель опустился в кресло, не замечая, что холодный осенний ветер забрался под распахнувшийся шлафрок.

Агапыч опять прильнул к трубе.

Так прошло еще полчаса. Покосившись на двор, Шемберг увидел, как к домнам начали сползаться кучки людей. Сливаясь вместе, эти кучки образовали уже большую толпу. Управитель не выдержал, вскочил, заметался по площадке, как затравленный зверь. И вдруг остановился, затих, схватившись руками за сердце.

На шихтплаце надтреснуто зазвонил обеденный колокол…

— Едут! Ей-богу, едут! — взвизгнул Агапыч. — Они, спасители наши, едут!

Управитель ударом плеча чуть не перекинул Агапыча через перила, оттолкнув его от трубы. Горы, тайга танцовали у него перед глазом. Наконец, он увидел их. Верстах в десяти от завода, там, где тракт нырнул в просеку, чернела плотная масса, изредка вспыхивавшая металлически-блестящими искрами. Приладив окуляр по глазу, Шемберг разглядел и отдельные, ритмически подпрыгивавшие на крупной полевой рыси фигурки гусар. Пыль стлалась за отрядом…

— Слафа погу! Это они! — поднял от трубы голову Шемберг. И сразу стал серьезным. — Господин шихтмейстер, поезжайте к ним нафстречу и проводите к воротам. А как только я махну платком, — пускайте их на шихтплац. Шиво!

Агапыч загрохотал вниз по лестнице, а за ним медленно начал спускаться и Шемберг. Внизу, в комнатах, его встретил дрожащий, перепуганный камердинер-немец.

— Ваша милость, — сказал он по-немецки, — люди требуют вас немедленно к себе. Но я умоляю вас спрятаться. Эти азиаты взбунтовались, они убьют вас.

— Ничего, Фриц, — улыбнулся насмешливо Шемберг, — мы сейчас обрубим руки, которые хотят нас убить. Дайте мне поскорее одеться.

Словно нарочно, чтобы еще более разъярить рабочих, Шемберг надел дорогой французский кафтан из золотистой парчи, башмаки с высокими красными каблуками и серебряными пряжками. Густо напудренный и завитой, как пасхальный барашек, парик, манжеты из алансонских[25]) кружев и такое же жабо дополняли его щегольской костюм. Полюбовавшись на себя в зеркало, Шемберг двинулся к выходу в сопровождении камердинера, несшего за ним серебряную табакерку и трость. Со стороны можно было подумать, что управитель собрался на званый обед…

Нестройный многоголосый крик встретил появление на крыльце пышно разодетой фигуры управителя. Это было слишком даже для Шемберга, приготовившегося ко всему, и он испуганно отшатнулся назад. Шихтплац, словно низкий берег в половодье, затопила масса работных и мастеровых людей. Тут можно было видеть и сухих, словно насквозь высушенных, литейщиков, и «рудокопцев» со впалой, чахоточной грудью, и углежогов с воспаленными от смоляного дыма глазами. Между взрослыми шныряли, радуясь неожиданному празднику, детишки, мальчики-«заслонщики», поднимавшие заслонки у плавильных; печей. Не смешиваясь с. остальными, жалась к крыльцу небольшая кучка мастеров плавильных, ковальных, пушечных и угольных цехов. Эти не «бунтовали». Эти боялись потерять свое привилегированное положение…

Общий гул толпы прорезывали отдельные выкрики, и казалось, на них-то, как на веретено пряжа, накручивался прочий негодующий и злобный, рев, Шемберг понял, что эти выкрики относились к нему:

— Ишь, вырядился, чортова кукла!..

— Трутням праздник и по будням!

— Наехали из Неметчины на Русь кровь нашу пить!

— На шее, чай, креста нет, а табакерка серебряная!

— На сук его, жеребца, на сук!

Шемберг поднял руку, показывая, что он хочет говорить. Гул постепенно начал стихать и вскоре замер последним всплеском в задних рядах.

— Кто хотель меня фидеть? — звонко и вызывающе крикнул Шемберг. — Фот я! Ну?

Передние ряды зашевелились, раздались, освобождая кому-то дорогу. Беловолосый кудрявый парень выдрался из толпы и быстрыми шагами направился к господскому крыльцу. Камердинер, взглянув на вымазанное углем лицо подходившего, тихо ахнул и испуганно шарахнулся к дверям. Шемберг, поколебавшись минуту, остался на месте. Кудрявый подошел к крыльцу и, поставив ногу на нижнюю ступеньку, взглянул на управителя дерзкими голубыми глазами.

— Кто ты? — спросил Шемберг.

— Человек божий, обшитый кожей, — откровенно издевался кудрявый. — А коль взаправду хошь знать, — изволь, Павлом Жженым зовусь.

— Ах, ты и есть Шшеный? — с любопытством уставился на него Шемберг. — Чего ж ты хочешь? Пример?

— Немалого хочу! — насмешливо дернул губами Павел. — Вот што, барин, довольно лясы точить. Батюшка, наш государь, тебе повелевает, — коль не хочешь в петле качаться, покорись волей, а завод ему отдавай.

— Какой, косударь? — надменно спросил; Шемберг. — У нас есть косударынь, а косударь нет.

— Не валяй дурака, барин! — злобно ответил Жженый. — Будто не знаешь, — государь-анпиратор Петр Федорович…

Шемберг выпрямился и вскинул голову:

— Я, Карл фон-Шемберг, знаю только императриц Катрин Алексеефна и больще нишего!

— Иди ты к лешему со своей Катриной! — крикнул Жженый. — А ежели какой пес — оглоблю ему в рот — нашего царя не признает, то с ним разговор у нас иной будет!..

Кружева от негодования запрыгали на груди Шемберга:

— Молщать, холоп! Запорю, сукин сын!

— Я не сукин сын, а ты вот такой, — ответил спокойно Жженый. — Кнутобойничать-то ты мастер, знаю. Пороть меня хошь? Так не удастся это тебе, и кому еще бог поможет…

Шемберг вырвал у камердинера трость и концом ее ткнул Павла в плечо:

— Под караул его! В кандалы!.. В Сибирь!..

Мастера схватили Жженого за плечи.

— Чего, братцы, глядеть? — заревела толпа. — Бей немца, вяжи мастеров! Ура-а!..

Толпа бегом бросилась к крыльцу. Шемберг выхватил из кармана платок и, подняв его высоко над головой, взмахнул три раза. Передние ряды уже добежали до крыльца, и десятки рук потянулись к парчевому кафтану Шемберга. Управитель, попрежнему спокойный, лишь чуть побледневший, не шелохнулся, не подался назад даже на шаг. А когда чья-то рука уцепилась за подол его кафтана, он сильно ударил тяжелой тростью по первой подвернувшейся голове. Толпа вскрикнула, навалилась, затрещали сломанные перила крыльца…

В этот момент с ржавым визгом растворились тяжелые заводские ворота, и эскадрон черных гусар на взмыленных лошадях втянулся на шихтплац…

Толпа на мгновение замерла, а затем отхлынула от крыльца обратно к домнам. Шемберг победно улыбнулся, поправляя чуть сбившийся набок парик.

Тихо стало на громадном заводском дворе. Замерли обе стороны. Лишь одна гусарская лошадка звонко фыркала и трясла головой, звеня удилами. Но гусар, сидевший на ней, как будто сконфуженный, что она нарушает тишину, сердито дернул поводьями, и лошадь перестала фыркать.

Стадо снова тихо-тихо…

Командующий отрядом офицер спрыгнул с лошади и, неуверенно переставляя затекшие от долгой езды ноги, поднялся на крыльцо. Приложив к каске руку, отрапортовал:

— Господин колежский асессор, прибыл в ваше распоряжение по приказанию коменданта Верхне-Яицкой фортеции..

— Плагодарю фас, господин офисер, — протянул ему руку Шемберг. — Фы прибыли фофремя, еще бы один секунд, и мне, как гофорит пословиса — капут был. Фидите? — обвел он широким жестом угрюмо молчавших рабочих.

Офицер повернулся лицом к ним и крикнул грубо:

— Эй, холопье, сейчас же выдать заводчиков[26])! А ежели вы, воры и шельмецы, ждете к себе Пугача и припасаете ему корм и припасы воинские, то буду я вас казнить, вешать за ноги и за ребра, пытать крепко, а также носы и уши обрежу. Знайте то, воры, и ужасайтесь!..

Где-то в глубине толпы родился неясный гул, он нарастал, крепчал и вдруг взвился к нему многоголосым воплем: