- Ну так и скажи. И тогда прямо сегодня я повторю свое предложение уже начисто, как положено. С коробочкой.

- А если нет?

- Ну… тады – ой, - я постарался как можно более похоже скопировать ее интонацию.

- Тады… да.

- Йес! – заорал Ванька, да так, что люди вокруг шарахнулись в испуге, а пасшиеся у мусорного контейнера голуби с шумом взлетели на карниз второго этажа. – Только вот одного не могу понять. И что ты нашла в этом придурке?

62.

Видимо, мы попали в какой-то удачный промежуток, в вагоне метро было на удивление мало народу, и нам даже удалось сесть. Поезд несся с чудовищным свистом и скрежетом, разговаривать было невозможно. Ванька просматривал рекламную газету, которую ему всунул в руки мальчишка на входе. Женя дремала, положив голову мне на плечо, – или делала вид, что дремлет.

Я чувствовал себя странно. Не было какой-то бурной радости или еще каких-нибудь ярких эмоций. Скорее это напоминало состояние после успешно сданного трудного экзамена. Усталость, облегчение – и сонный покой. А может, я просто еще не осознал, что только что, второй раз за короткий промежуток времени, моя жизнь кардинально изменилась. Надо же, я – жених. Дурацкое и смешное слово. А потом буду мужем. У меня будет жена. Жена Женя – забавно. И дети будут. Рехнуться можно…

Впрочем, в состоянии сонного покоя я пребывал недолго. Снова всплыли в голове Ванькины слова, которые мне удалось отогнать ночью и с которыми было никак не справиться сейчас.

«А что, если он любил твою тетку, а твоя мама ее убила?» - сказал он.

Все тот же закон парных случаев. Сколько раз уже я наблюдал его в действии за последнее время. И сейчас мне почему-то не давала покоя странная мысль, что разгадка тайны совсем близко. Более того, совсем недавно произошло что-то такое, что давало ключ к этой разгадке. И это произошедшее было никак или почти никак не связано с мамой. Это просто был второй случай пары.

Бред, сказал Ванька. Элементарный вопрос фиксации. Две одинаковые рыбы, проплывшие мимо иллюминатора батискафа. Ну, пусть даже так. Пусть бред. Я согласен. Лишь бы этот бред помог мне узнать правду. Беда в том, что сейчас я не вижу этих рыб. Потому что сижу к иллюминатору спиной. К тому же рыбки эти одинаковые проплывают не взявшись за ручки, а с интервалом лет так в двадцать.

Я снова и снова мысленно прокручивал события последних недель, пытаясь хоть как-то сопоставить их с известными мне фактами из прошлого. Но ничего не получалось.

- Выходим, - открыла глаза Женя.

Станция называлась «Пионерская», и я снова вспомнил рассказ знакомого эмигранта про пионерский галстук. Интересно, насколько я знал, пионеров в России давно уже не было, а вот станция метро, названная в честь этой организации, осталась. Впрочем, Ленинградская область вокруг Санкт-Петербурга – это было еще загадочнее.

Если в центре я еще худо-бедно ориентировался, в основном благодаря карте, то новые районы наводили на меня тоску своими огромными пространствами и непостижимой одинаковостью. А вот Женя оглянулась, что-то сообразила, и через несколько минут мы уже сидели в маршрутке, а еще через пятнадцать уже вышли у новых домов с зелеными крышами.

- Нам туда, - Женя уверенно махнула рукой в сторону крайнего дома, и я снова пожалел, что ее не было со мной, когда я бегал, высунув язык, в поисках клиники, где работала батина сестра.

- Наверно, здесь тебе лучше самому, - сказал Ванька, когда мы оказались у нужного парадного.

- Да, Мартин, иди один, - поддержала его Женя, падая на скамейку и вытягивая на дорожку ноги в своих жутких ботинках. – А мы здесь посидим. Только не говори, что ты – сын. Скажи…

- Скажи, что ты дальний родственник. Из-за границы, да? Приехал – и вот ищешь родню, а найти не можешь, - предложил Ванька.

Я набрал на домофоне номер квартиры. Раздался противный писк.

- Кто? – спросил старческий голос.

- Я ищу Пушницких, - прокричал я в решетку переговорного устройства. – Они здесь живут?

- Живут. А вы кто?

- Я родственник Вероники Аркадьевны Закорчевской, вашей бывшей соседки. Хочу с вами поговорить.

- А откуда я знаю, что вы не налетчик? – помолчав, вполне резонно поинтересовался голос. Я не знал, что ответить. – Хорошо, стойте там, я спущусь.

Вопрос был резонный, а вот действие – не очень. Что помешало бы, как он выразился, налетчику выманить его таким образом из квартиры, подкараулить в парадном, отобрать ключи и обчистить квартиру?

Ванька с Женей с интересом смотрели на меня.

- Пошли вон, - зашипел я. – Испугаете деда. Идите на другую скамейку.

Они встали со скамейки и с оскорбленным видом пошли к детской площадке. Во мне шевельнулось легкое облачко ревности, но я тут же его прогнал.

Через несколько минут дверь открылась, появился высокий подтянутый старик с пышной гривой совершенно седых волос. На нем были темно-синие джинсы и клетчатая рубашка. В руках он держал связку ключей и футляр с очками.

- Это вы? – спросил он, усаживаясь на скамейку.

- Я.

- Садитесь, - старик похлопал сиденью рядом с собой. – Значит, вы родственник Вероники Аркадьевны? И чем я могу вам помочь? Мы не виделись с ней с тех пор, как она переехала. Уже семнадцать лет. Я и не сообразил даже сразу, кто это.

- Скажите, - я вдохнул поглубже и словно в реку с обрыва прыгнул, - вы знаете, что случилось с ее дочерьми?

63.

- Скажите, чтобы купить вот этот охотничий нож, нужно какое-то разрешение?

Могучих габаритов парень нехотя оторвался от красочного каталога:

- Охот-билет? Разрешение на охотничий огнестрел?

- Да-да, конечно, сейчас, - он похлопал себя по карманам, нахмурился. – Черт, в куртке оставил. Придется завтра.

- Приходите, - равнодушно кивнул продавец и снова погрузился в каталог.

Он вышел на улицу. Смешно. Для покупки небольшого охотничьего ножа нужно сначала вступить в охотничье общество, получить разрешение на приобретение гладкоствольного или нарезного оружия и только потом… А в соседнем магазине лежит кухонный нож, которым слона можно завалить.

Разумеется, никакого охот-билета у него не было. И в магазин он сунулся из чистого любопытства. Опасаться? Чего? Теперь ему уже никто и ничто не помешает. А что будет потом – какая разница?

Нож, которым он убил Камила, года три назад ему всучил на улице сумочный торговец. Пристал, как репей: купите, рекламная акция, скидка, незатупляющийся нож. Он и купил зачем-то. Это было какое-то… предзнание: нож понадобится.

Почему нож? Почему не пистолет? Он ведь умел стрелять, даже неплохо, в университетских соревнованиях участвовал когда-то. Но ведь пистолет надо было еще найти. Деньги заплатить, которых у него никогда не было. Потому что уходили почти полностью на оплату съемной конуры, в которую пришлось переехать, когда вернулся с зоны мамочкин муж. Его третий по счету отчим. Правда, предыдущие были неофициальные, а этого мама почему-то нежно любила. Еще до его отсидки зарегистрировалась с ним в загсе и даже в комнату прописала. А тот, откинувшись, быстренько ее в гроб свел своими пьянками и дебошами. И ему посоветовал держаться подальше, если жить хочет. Вот и снимал он на 7-ой линии крохотную квартирку во флигеле, настоящую «тещину комнатку» с видом на глухую стену соседнего дома, уже пятый год.

Да и потом нож… В этом был какой-то почти мистический смысл. Ведь то, что сделала Ольга, разрезало его жизнь на две неравные части – «до» и «после». Как ножом разрезало.

Зачем, спрашивается, он бросил тогда нож к ногам мальчишки? Сколько ни задавал он себе этот вопрос, ответа на него так и не смог дать. Теперь надо было искать новый - не тот жалкий складной ножичек, который он носил в кармане. Он не мог позволить себе еще раз ошибиться – как с Ольгой.

Сегодня он будет ждать ее сына у калитки. С ножом в рукаве. Просто подойдет и приставит лезвие к его боку. Странное дело, какими сговорчивыми становятся люди, почувствовав на коже холод стали. К тому же парень – трус, он прочитал это в его глазах, когда тот стоял и молча смотрел, как убивают его мать и отца, не в силах пошевелиться. Ольга уже не в реанимации, ее перевели в обычную палату. Вот туда они и пойдут. Вместе. Даже если там есть охрана – что они могут сделать? Ведь не захотят же они смерти заложника, правда? Он зайдет с парнем в палату, запрет дверь. И убьет – сначала его, потом ее. А потом… А не все ли равно, что будет потом? Наверно, опухоль разрушила в его мозгу тот участок, который отвечал за самосохранение. Он боялся только одного – не успеть. Не смочь. А смерть – что ж, он ждал ее. И, может быть, потом, когда они оба, Ольга и ее сын, будут мертвы, он взмахнет рукой и легко перечеркнет все. Наверно, это будет больно. Но недолго…