— Это мне?

— Только вам, душа моя, — ответил вместо онемевшего родителя портной. — Сиятельный диар лично высказал пожелания насчет вашего подвенечного наряда. Агнара Берлуэн, столь богатого платья не было ни у одной невесты в нашем диарате, уж можете мне поверить. Ну, примерьте же его!

— Можно? — со священным трепетом спросила я.

— Нужно! — рассмеялся инар Рабан.

Моя усталость была забыта в одно мгновение. Стоит ли говорить, с каким восторгом я возвращалась в примерочную комнату? Почти не дышала, когда девушка-горничная надевала его на меня. И выходила к папеньке и портному, ступая с острожным благоговением, не зная, куда деть руки. Прижать пышные оборки мне казалось кощунством.

— Божественно! — воскликнул инар Рабан, всплеснув руками. — Просто восхитительно. Как же я угадал с покроем! Душа моя, вы будете лучшей из невест, уж я-то знаю, о чем говорю!

— Дочь, — гулко сглотнул папенька, — ты просто…

— И вы совершенно правы, агнар Берлуэн, — портной сцепил пальцы под подбородком. — Ах, как все чудно вышло. Во только тут чуть подправим…

А дальше все было уже более прозаично. Почтенный мастер снова поправлял что-то видимое лишь ему. Я терпеливо выстояла, не сводя взгляда с большого напольного зеркала в позолоченной раме, и думала, что в день свадьбы я буду настоящей красавицей, хотя бы один раз в жизни, но непременно буду. Снимала я этот наряд с особой неохотой. И светло-зеленое платье для прогулок, в котором приехала в мастерскую, уже не казалось мне столь шикарным, как раньше. Устыдившись самой себя и обвинив в неблагодарности, я вновь улыбнулась своему отражению, когда горничная вернула шляпку на прежнее место.

Мы спустились вниз, инар Рабан опять лично провожал нас. Он даже вышел на улицу, продолжая разговор с папенькой. Я с наслаждением вдохнула свежий после дождя воздух. Осторожно переступила через лужу, подобрав подол. Настроение вновь поднялось, но усталость никуда не делась, и мне не терпелось присесть. Предупредив папеньку, что иду к коляске и, попрощавшись с милым мастером, я огляделась и направилась на другую сторону улицы, где стоял наш экипаж.

Я уже прошла широкую дорогу наполовину, когда послышался конский топот и грохот колес по мостовой. Чья-то карета неслась во весь опор, разбрызгивая воду из луж. Экипаж приближался, а я застыла, опешив от испуга.

— Флоретта! — надрывно закричал папенька.

Какой-то мужчина бросился ко мне, ухватил за руку и резко дернул в сторону. Не устояв на ногах, я полетела в огромную лужу. Грязная вода хлынула в нос и раскрытый в крике рот, и я, захлебнувшись, отчаянно закашлялась. Экипаж сбавил скорость, а из открытого окна до меня донеслось злое:

— Вот теперь ты на своем месте, выскочка. — И карета помчалась дальше

Мужчина, спасший меня, помог подняться на ноги, протянул платок и что-то говорил успокаивающее, но я не понимала слов, захлебываясь слезами обиды. Папенька подбежал ко мне, прижал себе, и я стиснула его, ища защиты в самом родном для меня человеке.

— Как же я испугался, маленькая моя, — шептал отец, гладя меня по рассыпавшимся волосам.

Шляпка плавала в луже, безнадежно испорченная, как, наверное, и платье. Рядом причитал инар Рабан, подходили люди, ставшие свидетелями безобразного инцидента. Они переговаривались, с любопытством и сочувствием рассматривая меня.

— Идемте, — наконец, очнулся портной. — Сейчас мы что-нибудь придумаем.

Папенька обнял меня за плечи и повел назад к мастерской. Я прятала лицо в ладонях, до того было стыдно за произошедшее. На глазах всего города полетела в лужу… Испортила такое замечательное платье, похожа на перепачканного поросенка, хороша будущая диара. И д’агнар Альдис так и не увидел плоды своих стараний. А мне так хотелось услышать хоть короткую похвалу из его уст. Хотя бы легкое оживление в холодных серых глазах. Несмотря на то, что меня устраивало его желание иметь супругу-друга, все-таки по-женски нравиться, хотя бы капельку, очень хотелось. И вот… Я мокрая грязная курица, от прически осталось одно воспоминание. Никакого очарования… Да еще и эти обидные слова, брошенные мне в спину тем самым нежным голосом, который принадлежал агнаре с красивыми синими глазами. И я зарыдала с новой силой.

— Что тут произошло?! — гневный возглас заставил папеньку остановиться.

Я обернулась, увидела диара, спрыгнувшего из седла на мостовую, и снова спрятала лицо за ладонями. Мой жених стремительно приблизился к нам, сунул отцу букетик, который держал в руке, и, взяв меня за плечи, развернул к себе.

— Что произошло? — повторил вопрос диар в воцарившейся тишине.

— Ваше сиятельство, покушение, — опередил всех тот самый мужчина, который вытащил меня из-под колес. — Экипаж несся на агнару. Думаю, целью было не сбить ее, но унизить, потому что брызги из-под колес летели во все стороны. Но агнара замешкалась, и едва не попала под копыта лошадей. Я попытался помочь, но рывок вышел слишком сильный, и девушка упала в лужу.

— Кто посмел? — ледяным тоном спросил д’агнар Альдис.

— Агнара Керстан, — подсказал инар Рабан. — Ее карета.

— Ясно, — только и сказал диар. После обнял за плечи, совсем как папенька несколько минут назад, и повел к портняжной мастерской. — Идемте, дорогая, вам надо успокоиться и привести себя в порядок. Об остальном думать не стоит, это моя забота.

В мастерской д’агнар Альдис передал меня в руки инара Рабана, и он увел меня во внутренние помещения. Здесь меня вновь передали, но уже на попечение горничных. Вскоре принесли таз, ведро с горячей водой и кувшин. Смыв грязь, я переоделась в новое белье, которое мне успели найти, мое было насквозь мокрым. Затем надели готовое платье похожего светло-зеленого оттенка, но оно уже не порадовало меня, как не порадовала и новая шляпка. Настроение было безвозвратно утрачено, и обида душила с новой силой.

Лицо опухло от слез, влажные волосы расчесали, заплели косу и скрутили ее на затылке, от прежней кокетливой прически не осталось и следа. Но все это было мелочью по сравнению со словами злой женщины, не выходившими из моей головы. В чем я провинилась перед ней? В том, что выхожу замуж за хозяина всего диарата? Так не я уговаривала его вести меня под венец, не умоляла наряжать, не упрашивала инара Рабана шить для меня наряды. Так в чем же моя вина?

Вспомнились папенькины предупреждения о злых языках, но я не думала, что столкнусь с людской подлостью так быстро. Это невозможно удручало, и теперь являться на бал, который собирался дать в честь нашей помолвки диар, было совсем страшно. Что ждет меня там? А если я оступлюсь в танце, они будут смеяться в голос? Тыкать пальцами? Или же сразу закидают камнями? Ох, как же все это неприятно и тяжело…

К папеньке и своему жениху я выходила задумчивой и хмурой. Мне хотелось вернуться домой под защиту родных стен, где есть близкие мне люди, которые любят меня просто за то, что я есть, и которых я люблю всей душой. Город мне больше не нравился. И хоть я понимала, что это простое малодушие, но пока ничего не могла с собой поделать.

Стоило мне появиться в кабинете инара Рабана, где находились мужчины, как диар поднялся со своего места, жестом остановив моего родителя, подошел ко мне, взял за руку и поднес ее к своим губам, не сводя взгляда с моего лица.

— Вы очаровательны, агнара Флоретта, — сказал он, а я… я взяла и расплакалась с новой силой, надрывно всхлипывая, как малое дитя. Стыдилась ужасно своего поведения, но остановиться не могла. Мой жених поджал губы, о чем-то думая, после обернулся к папеньке:

— Агнар Берлуэн, не будете ли вы столь любезны и не попросите инара Рабана, чтобы он распорядился насчет успокоительного чая?

— Конечно, — с небольшой заминкой ответил папенька. Он снова посмотрел на меня и покинул кабинет.

— Присядем, — сказал д’агнар Альдис.

Он подвел меня к месту хозяина кабинета, усадил за стол, сам обошел его и придвинул стул к противоположной стороне стола. Сел, протянул руку и накрыл ладонью мои пальцы, чуть сжав их. Сейчас я даже порадовалась, что уже красная от слез, и диар не видит, как в очередной раз смущаюсь.