Изменить стиль страницы

— Ты могла выйти на минуту позже. Почему?

— Что? — я оторвалась от созерцания его губ и заглянула в глаза, в которых плескался не менее неприятный холод, чем холод, сковавший мои руки.

— Почему ты вышла именно сейчас?

— Пять минут, ты дал мне пять минут, если помнишь, — я начала оправдываться, чувствуя приближение чего-то серьёзного, чего-то, что изменит его решение по поводу моей свободы, чего-то, что принёс с собой тот мерзкий незнакомец, так пристально меня изучавший.

— Ты даже не представляешь, во что влипла, — мистер сама привлекательность безнадежно помотал головой и сделал шаг назад, возвращая мне личное пространство, а заодно хоть какую-то долю уверенности.

— Что это значит? Просто отпусти меня, ты обещал. Я уйду, и никто, никогда не узнает ни о тебе, ни об этом месте. Я никому не скажу, правда... я ведь ничего не видела, ты просто прыгнул в мою машину. И всё, — я говорила это ему в спину, тупо следуя за ним и пытаясь достучаться до него, но он лишь шёл вперёд, к кухонной стойке, на которой лежал чёртов пистолет и большой желтый конверт, уже распечатанный, без почтовых штампов и марок. Обыкновенный желтый конверт, принесенный, по-видимому, тем самым типом. Блядь, да плевать на этот конверт, меня интересовал лишь пистолет, лежащий рядом с ним, к которому и шёл мистер тысяча настроений. — Эй, ты слышишь меня?

Я задела его за предплечье, всего на миг коснувшись кожи, но незнакомец, не обращая на меня никакого внимания, сел на высокий стул, как раз напротив пистолета, а я не нашла ничего лучше, чем сесть по другую сторону стойки, на такой же высокий стул с неловкой спинкой.

Он устало посмотрел на меня, будто совершенно не зная, что со мной делать, и потянулся за полупустой бутылкой Hennessy, часть внутренностей которой плескалась в стоящем рядом стакане. Он ему не понадобился, потому что мудак предпочел выпить прямо из горлышка, я же посчитала это приглашением и бессовестно допила остатки в стакане.

Быть может, если я буду чуть пьяна, умирать будет легче?

— Знаешь, что это? — Наконец, он оторвался от бутылки и положил ладонь на конверт, при этом чуть ли не продырявливая меня саркастическим взглядом. Лишь сейчас, при этом освещении и так близко, я заметила тени под его глазами, усталость, сквозящую в каждой черте лица, бледность, придающую ему несколько болезненный вид.

— Нет, — я помотала головой, в этот раз пряча руки между ног и пытаясь хоть как-то согреть их. Страх тонкой змейкой двигался вдоль по позвоночнику, замирая где-то на шее и вызывая вполне ощутимый озноб. Теперь я не боялась пистолета, спокойно и безмятежно лежащего на поверхности стола, — я боялась конверта, прижатого ладонью незнакомца. Длинные пальцы поглаживали край бумаги, голубые глаза почти не мигали, и напряжение становилось невыносимо тяжелым.

— Это мой самый легкий заказ...

Глава 4

Он кинул эту фразу легко и сухо, а я отказывалась верить, по-детски глупо надеясь, что все мои догадки окажутся лишь вымыслом, моим вымыслом, необоснованным и неподтвержденным фактами, хотя факты — вот они, налицо, кружатся вокруг меня, отражаясь в его глазах, пристально следящих за моей реакцией. Наверное, такая надежда присуща всем людям, когда они боятся верить в происходящее, когда они хотят думать, что всё это неправда, когда они хотят спрятаться от реальности и не видеть очевидного, когда они не желают чувствовать страха, боли, отчаянья. Когда они предпочитают закрыть глаза, чем видеть пропасть под своими ногами.

Я тоже хотела закрыть глаза, но не могла оторвать взгляда от его пальцев, ласкающих плотную желтую бумагу. Меня раздражала его медлительность, будто он специально дразнил меня, издевался, наслаждался своей властью, но напротив, он скорее выжидал, что-то обдумывал, на что-то решался, но никак не ловил кайф от своего положения.

— Как ты думаешь, почему?.. — его пальцы на мгновение скрылись в нутре конверта, и на стол полетела фотокарточка, на которой красовалась я, выходящая из магазина и смотрящая по сторонам. Это было недели две назад, когда мои волосы ещё были ярко-рыжего цвета и не такие длинные, как сейчас. Это было четырнадцать дней назад, когда я только вернулась с Лондона. Это было триста тридцать шесть часов назад, когда я вновь решила начать новую жизнь, после чего перекрасила волосы, пересмотрела свой гардероб и даже сменила машину.

Я не знала, что ответить, и лишь пожала плечами, вдруг почувствовав дикую усталость. Рассматривала себя на снимке, одновременно знакомую, но совершенно другую, а потом просто легла корпусом на стойку, подложив под голову руку и уставившись в пустую белоснежную стену.

Я, на удивление, была совершенно спокойна, отчего-то точно зная, что он не пустит пулю в мой затылок, не поступит как трус, не убьёт исподтишка.

— Который сейчас час?

— Три часа ночи. — Вновь зашуршал конверт, и мистер сама привлекательность затих, изредка переворачивая бумаги, по-видимому содержащие информацию об объекте, или как это у них называется? Жертве? В общем, обо мне. Даже интересно, как много он узнает из этого досье, как много деталей там прописано: быть может, мой распорядок дня, которого на самом деле нет совершенно, быть может, мои привычки, мои связи, мои увлечения, мои счета и отношение к религии.

Как глубоко изучают объект, прежде чем пустить его в расход?

— Ты поэтому назвал меня дорогой? Потому что тебе хорошо заплатили за мою смерть? — не то чтобы мне хотелось говорить об этом, но вдруг стало интересно, для чего вообще нужна была эта комедия, раз он уже знал, что лежит в конверте. Как, впрочем, и тот незнакомец, который принёс его.

— Нет, хотя второй твой вопрос близок к истине. Тейт не должен знать, каким образом ты оказалась в моём доме, пусть лучше думает, что ты моя девушка. — Странно, но только сейчас я заметила одну маленькую закономерность: голос незнакомца был всегда одной тональности, без резких скачков и звуковых перепадов — спокойный и размеренный, с легкой, едва уловимой хрипотцой. Наверное, таким голосом владеют люди, которые точно уверены в том, что их всегда услышат, даже без повышения интонации.

Чёртов мудак мог бы быть менее идеальным, но даже его голос располагал к себе.

— Разве он не знает, что в конверте?