Перспективы продать что-либо им в ближайшие пять-десять лет нет никакой. Они просто ждут, когда он окончательно разорится, и вынужден будет отдавать всё за гроши… Она вежливо покивала, сочувственно осуждая их хищнические наклонности.
Усомниться в её искренности было абсолютно невозможно!
Затем вернулась к теме деяний славных предков фонРозенбергов – судя по описанию те ещё были… драчуны и задиры. Это она и поставила им в заслугу… Как и то, что вотчину своему потомку они все-таки оставили вполне процветающей.
К её счастью, похоже, тема этих самых прошлых заслуг и подвигов была возведена в своего рода культ: все дворяне арийских кровей кичились благородными вояками и коварными придворными интриганами так, словно те не были теми же бандитами, жуликами и шлюхами, только в другой одежде и за другие деньги. Судя по рассказам, выходило именно так, если отбросить романтику и «благородную» мишуру… Однако уж эту мысль она попридержала при себе.
В конце визита, когда барон был сыт и вполне ублажён, она, подумав, что честно сделала всё, что могла, поднялась и стала прощаться, помпезно поблагодарив за «чрезвычайно интересно проведённое время».
Уже на выходе из пиршественной залы, она вновь вернулась к коллекции доспехов, гобеленов и прочей дребедени оставшейся от славных предков, и попеняла, что они нуждаются в реставрации… ну, или чем-то такого типа.
Барон снова сослался на отсутствие наличности. Тогда она равнодушным тоном заявила, что земли ей, в настоящий момент, конечно, не нужны, но только из уважения к благородным предкам и славному их наследию, могла бы выделить барону за них некоторую сумму именно в наличных – по счастливой случайности у неё есть деньги, и вложить их в землю, оказав помощь столь достойному рыцарю было бы, как ей кажется, достойным применением для этого презренного металла…
Однако, всё же исходя из реального положения на столь… сильно запущенных пространствах пустующих земель, разумной ей представляется несколько другая, более трезвая оценка их фактической стоимости. Мгновенно оживившийся в бароне сутяга-крючкотвор попросил сказать, во сколько же она оценила бы столь древние и славные земли.
Помявшись, она выдавила, что не хотела бы обидеть столь славного хозяина её представлением о цене этих пусть древних, но нуждающихся в хозяйской руке, и явно приличных последующих вложениях, земель. Барон настаивал.
Ну, она позволила себя уговорить, и назвала эту сумму. Слегка пьяный, но быстро трезвеющий барон, почесав лысеющую голову, признал всё же, что из его соседей уж точно никто столько не предложит. Однако он спросил, как же думает благородная дама распорядиться столь запущенными угодьями. На это она ответила домашней заготовкой – дескать, давно мечтала, разумеется, если не передумает, устроить себе летнюю резиденцию, на те столь жаркие на родине месяцы, что она будет проводить здесь, поправляя подпорченное здоровье целительным горным воздухом, и услаждая взор прелестями пейзажей…
ФонРозенберг, полностью сражённый её низким декольте, располагавшимся (случайно!) в непосредственной близости от его лица, стройным станом, слабым здоровьем и перспективой иметь такую соседку (с расчётом, наверное, на своего «обаятельного» сынка), согласился, даже не сделав попытки поторговаться ещё. Что дало ей убедительнейшее доказательство того, что даже в казалось бы закоренелых крючкотворах и склочниках, дедушка Фрейд со своим учением неизменно находит потаённый закуток, лазейку…
И при соответствующих условиях свою дань с человека возьмёт. А вдвоём с прагматиком-американцем они вообще непобедимы – особенно, если их применять грамотно и спокойно…
Нарисовав не слишком довольную (впрочем, тут же воспитанно убранную) гримаску на лице, словно она не слишком-то рада, что барон выкинул такой финт, и чуть ли не навязал ей сомнительное приобретение, она, впрочем, быстро «овладела» собой. И на вопрос обеспокоенного хозяина ответила, что нет-нет, всё, мол, в порядке! Просто она рассчитывала не так быстро расстаться с почти всеми своими деньгами, а ещё немного погулять на них в столице Империи – Вене…
На любезнейшее предложение барона, она ответила, что не привыкла вот так сходу менять принятые решения, и отказываться от договорённостей с милейшими людьми – да и не хотелось бы поставить в неудобное положение столь любезно пошедшего ей навстречу хозяина!
Словом, после нескольких тактических любезностей с её стороны и улыбок, и мягких нажатий маленькой ладошкой на костлявую руку, барон остался в убеждении, что он истинный рыцарь, милый хозяин и благородный благодетель.
Хорошо, что он не видал лица Марии, стоявшей за его спиной. Впрочем, после характерного движения в её адрес брови хозяйки, няня поторопилась убрать это выражение, пока никто посторонний не заметил.
Оформить сделку договорились завтра в полдень.
Слуги фонРозенберга с факелами проводили их кавалькаду почти до самого замка Кирхштайн. В мерцающем свете пламени его серая громада показалась ей ещё романтичней и таинственней, чем обычно. Но налёта тайны и ощущения чего-то недоброго уже не было.
За ужином Карл фонХорстман был явно заинтригован её частыми и длительными отлучками, однако напрямую спросить стеснялся – боялся, наверное, со своим обычным тактом, поставить милую гостью в неловкое положение. Она сама поведала ему то, что считала нужным. Естественно, скрыв самую важную стратегическую информацию.
Барон-то, конечно, не проговорится, но ушей в замке полно: ей совершенно ни к чему, чтобы через слуг какие-нибудь посторонние узнали о деле, задуманном ею.
Ела и пила она с удовольствием, потому что в гостях почти ни к чему не притрагивалась, разыгрывая придирчивую избалованную леди. (Да и корсет хренов мешал! Зато уж стан стройнил – нужно отдать ему должное!..)
Не то, чтобы она опасалась яда – нет, противоядие Марты она уже допила. Да и маловероятно, чтобы даже враг попытался убить её, не сделав попытки приспособить её к своим целям – хотя бы с тем же сынком… Тем более, что хотя крючкотвор фонРозенберг был и со стажем, что-то рыцарское в нём всё же осталось – это чувствовалось и было заметно даже невооружённым глазом – недаром даже Карл отдавал ему должное…
Скорее, не ела она ещё и потому, что сильна была ещё приверженность неписанному закону о трапезе в доме врага. Хотя главного врага уже не было.
49
Итак, к полудню они с Гюисмансом, Пьером, Гансом (взятым для солидности – детина он здоровый!) и ещё двумя конюхами, захваченными исключительно для симметрии эскорта, прибыли к зданию мэрии.
Не то, чтобы они опасались разбойников. Если понадобилось бы, они с Пьером и вдвоём сумели бы защитить деньги. Просто Катарина не хотела, чтобы окружающие увидели, на что она способна при необходимости. Это могло бы неподготовленной местной широкой публике показаться… несколько странным. Дамам ведь больше подходит имидж слабых, наивных и беззаботных созданий. Она хотела, чтобы вера в это фонРозенберга и других сохранялась. Так что эскорт взяли исключительно для престижности.
Барон, конечно, уже был тут. Они поприветствовали друг друга как старые знакомые.
После обычных вежливых и ничего не значащих фраз, Катарина спросила, почему же сын мессера барона не прибыл на такое важное мероприятие, и когда она, наконец, будет иметь удовольствие познакомиться с ним. На что барон сокрушённо признался, что до сих пор «негодного сорванца» не могут нигде найти.
Выразив вежливое сожаление по этому поводу, она спросила дражайшего барона (разумеется, со всей возможной тактичностью и извинениями), не передумал ли он.
Так как тот, протрезвев, конечно, всё заново обдумал, она счастлива оказалась узнать, что проделанная накануне работа принесла свои плоды: он не передумал, и даже, несколько обиженно, несмотря на её извинения, сообщил ей не без доли высокомерия, что фонРозенберги никогда не изменяют раз данному слову.