Эномай, суровый германец, волею случая превратившийся в заботливую сиделку, не знал, что делать, и растерянно смотрел на своего друга. Осторожным, мягким движением, не вязавшимся с его мощным торсом, он взял руку Спартака и, тихонько приподняв ее, откинул рукав туники. Оказалось, что рука сильно вздулась, опухла, и Эномай подумал, что сейчас нужно было бы подвесить кисть на перевязи. Он тотчас же приступил к делу и, опустив руку товарища, стал отрывать край своего коричневого плаща. Но, когда вывихнутая рука соскользнула с колена, Спартак, вздрогнув, застонал и открыл глаза; мало-помалу сознание вернулось к нему.

От боли он лишился чувств и от боли пришел в себя. И как только пришел в себя, он посмотрел вокруг и, собравшись с мыслями, насмешливо воскликнул:

— Ну и герой!.. Клянусь Юпитером Олимпийским, Спартак превратился в жалкую бабу! Наших братьев убивают, наше дело гибнет, а я, как трус, падаю в обморок!

С трудом Эномай убедил фракийца, что все вокруг спокойно и они придут вовремя, чтобы вооружить гладиаторов; обморок длился не больше двух минут, но рука была в плохом состоянии.

Крепко забинтовав руку Спартака, германец обвязал длинный конец повязки вокруг шеи фракийца и придал руке горизонтальное положение на уровне груди.

— Вот теперь тебе будет не так больно. А Спартаку хватит одной правой руки, чтобы быть непобедимым!

— Лишь бы нам удалось достать мечи! — ответил фракиец, быстро направляясь к ближайшему дому.

Вскоре оба гладиатора вошли туда: передний зал оказался пустым. Пройдя через него, они вышли во двор.

Там стояли молча, разделенные на когорты, пятьсот гладиаторов. При неожиданном появлении Спартака и Эномая раздался дружный крик радости и надежды.

— Тише! — крикнул Спартак своим могучим голосом.

— Тише! — повторил за ним Эномай.

— Молчите и стойте в порядке; сейчас не время для восторгов, — добавил фракиец.

И, как только настала тишина, он спросил:

— А где трибуны, центурионы, руководители?

— Рядом, в школе Авроры, совещаются, как действовать дальше, — ответил декан, выходя из рядов. — Школа окружена римскими когортами, а склады оружия охраняются многочисленными отрядами легионеров.

— Знаю, — ответил Спартак и, повернувшись к Эномаю, сказал: — Идем в школу Авроры.

Затем, обращаясь к пятистам гладиаторам, собравшимся во дворе, он произнес громко, так, чтобы все слышали:

— Ради всех богов неба и ада, приказываю вам соблюдать порядок и тишину!

Выйдя из Старой школы (так называлось здание, в котором они пробыли несколько минут), Спартак отправился в другую, носившую название «школа Авроры», налево от которой находилась школа Геркулеса; до школы Авроры он дошел очень скоро, по-прежнему в сопровождении Эномая.

Они вошли в фехтовальный зал, где собралось около двухсот предводителей гладиаторов, считая трибунов, центурионов и руководителей Союза угнетенных; при свете немногих факелов они обсуждали план действий, который следовало принять при таком опасном положении.

— Спартак! — воскликнули тридцать голосов при появлении бледного, измученного фракийца.

— Спартак! — повторили остальные, и в голосах их звучали изумление и радость.

— Мы погибли! — сказал председательствовавший на собрании гладиатор.

— Нет еще, — ответил Спартак, — если нам удастся захватить хотя бы один склад оружия.

— Да разве мы сможем?

— Мы безоружны!

— И скоро римские когорты нападут на нас!

— Изрубят всех в куски!

— Есть ли у вас факелы? — спросил Спартак.

— Есть триста пятьдесят или четыреста факелов.

— Вот наше оружие! — воскликнул Спартак, и глаза его засияли от радости.

Через минуту он добавил:

— Среди всех десяти тысяч гладиаторов, собранных в этой школе, вы, несомненно, самые смелые, доблестные воины, и ваши товарищи по несчастью не ошиблись, избрав вас начальниками. Сегодня вечером вы должны доказать это своей отвагой и мужеством. Готовы ли вы ко всему?

— Да, готовы, — единодушно и твердо ответили все двести гладиаторов.

— Готовы ли вы сражаться даже безоружными против вооруженных и пасть в сражении?

— Мы готовы ко всему, мы готовы на все, — повторили с еще большим подъемом гладиаторы.

— Тогда скорей… все факелы сюда. Удвоим, утроим их число, если это возможно. Зажжем их и вооружимся ими. Мы бросимся на стражу ближайшего склада оружия, обратим ее в бегство, подожжем дверь этого склада и получим столько оружия, сколько нам понадобится, чтобы одержать верную и окончательную победу. Нет, клянусь священными богами Олимпа, не все потеряно, когда остается вера; не все потеряно, пока есть мужество; напротив, победа обеспечена, если мы все решили победить или умереть!

И бледное лицо Спартака в этот момент как будто озарил сверхъестественный свет: так сверкали его глаза, так прекрасно было его лицо; вера и энтузиазм воодушевляли этого человека, чьи физические силы как будто уже истощились. Его энтузиазм, словно электрическая искра, проник в сердца собравшихся тут гладиаторов; в мгновение ока все бросились в комнатку, в которой предусмотрительный Спартак посоветовал собрать факелы, имевшиеся не только в школе Авроры, но и в остальных семи школах. Там были факелы из пакли, пропитанной смолой и салом, пучки смолистой драни, вставленные в трубки с воспламеняющимся веществом, факелы из скрученных веревок, пропитанных смолой, и восковые факелы. Гладиаторы размахивали этими факелами, как мечами, затем зажгли их и, полные ярости, решили при помощи такого, казалось бы, жалкого оружия добиться спасения.

А в это время центурион Попилий, усилив все сторожевые посты у ворот города, привел к школе гладиаторов триста легионеров и передал их под начало трибуна Тита Сервилиана. Одновременно к Фортунатским воротам подошло около семисот солдат капуанской городской стражи, находившихся под командой своих центурионов и непосредственно подчиненных префекту Меттию Либеону.

Меттий Либеон был высокий, тучный человек лет пятидесяти; на его свежем, румяном лице запечатлелось желание покоя и мира, стремление к непрерывным эпикурейским наслаждениям в триклинии за чашей и трапезой.

Уже много лет Меттий состоял префектом Капуи и широко пользовался привилегиями, предоставляемыми его высоким и завидным постом. В спокойное время круг его обязанностей был крайне ограничен и не доставлял ему особых хлопот. Гроза застигла префекта врасплох, поразила как человека, еще не вполне пробудившегося от приятнейшего сна: растерявшийся чиновник запутался в событиях, как цыпленок в куче пакли.

Но серьезность положения, чреватого опасностями, необходимость принять безотлагательные решения, страх перед наказанием, энергичные настояния жены, честолюбивой и решительной матроны Домиции, и, наконец, советы отважного трибуна Сервилиана взяли верх, и Меттий, еще не вполне сознавая, что происходит, решился наконец кое-что предпринять, сделать кое-какие распоряжения, совершенно не представляя себе, к чему все это может привести.

В конце концов непредвиденным последствием всех его действий было то, что спешно собравшиеся и плохо вооруженные семьсот солдат городской милиции Капуи потребовали, чтобы их повел в бой сам префект, которому они доверяют как высшему начальнику города. Перепуганный Меттий, обуреваемый страхом, энергично отказывался удовлетворить просьбу отряда, выдвигая различные извиняющие его обстоятельства и придумывая отговорки: твердил, что он человек тоги, а не меча, что он не был с детства обучен искусству владеть оружием и заниматься военным делом, уверял, что его присутствие необходимо во дворце префектуры, чтобы все предусмотреть, обо всем позаботиться и распорядиться. Но под давлением просьб капуанских сенаторов, требований солдат и упреков жены несчастный принужден был покориться, надеть шлем, латы, перевязь с мечом и двинуться с солдатами по направлению к гладиаторской школе, но не как военачальник, который, возглавляя войско, идет сразиться с неприятелем, а как жертва, влекомая на заклание.