Но все эти мысли я держал при себе. Наше дело – ловить. И чем быстрее – тем будет лучше. Для всех – в том числе и для меня.

Я прикурил новую сигарету – хрен уже знает какую за сегодняшнюю ночь – и посмотрел на настенные электрические часы. Судя по всему, Поливалов должен быть уже на озере. Я старался не думать о том, что он там обнаружит. Но мысли все равно возвращались к этому – что там?..

И, словно отвечая на мой мысленный вопрос, в эту секунду зазвонил телефон. Я сорвал трубку, одновременно другой рукой выдергивая из запищавшего принтера отпечатанный лист.

– Слушаю.

– Товарищ майор, Поливалов на связи. По третьему каналу, – услышал я в трубке взволнованный баритон Алексея Горлова, сегодняшнего дежурного по ОВД.

Я взял со стола портативную рацию и нажал кнопку.

– Ну, что там у тебя, Саша? – спросил я нарочито спокойно – не мог же я в присутствии Михайлишина гнать волну.

– Все в порядке, Петр Петрович, – ответил бодрый Сашин голос сквозь легкое потрескивание помех. – Москвичи живы-здоровы, все семеро. И еще четверо местных, включая Скокова. Все будь здоров поддатые. Пытались побуянить слегка, но я их успокоил. Устно, естественно. Дочка Шаповалова тоже здесь, вместе с ними. Я ей ничего не сказал про отца. Да и остальным ничего не стал объяснять.

– Правильно, – сказал я.

– Сейчас мы их вместе со всем барахлом грузим в машины. И сразу к нам.

– Добро, – ответил я, чувствуя, как отлегло от сердца. По крайней мере, хоть эти молокососы живы. И на том спасибо. – Вокруг как следует пошукал?

– Конечно, – слегка обиженно ответил Саша. – Вроде ничего подозрительного. Хотя ночью разве как следует все осмотришь, Петр Петрович? Вы ж сами понимаете – лес он и есть лес. Темнотища сплошная.

– Ребят опросил?

– Да как их опросишь, Петр Петрович? Они все, считай, упились до положения риз. Ни черта не соображают. Может, попозже заговорят, когда протрезвеют.

– Ладушки. Давай их сюда побыстрее. Своих на месте не оставляй, не надо. Утром повнимательнее там все посмотрим. Действуй, я тебя жду.

И с этими словами я отключил связь.

Вставил второй лист бланка в принтер и допечатал протокол. И только потом посмотрел на понуро сидящего в стороне Михайлишина.

– Ну, сынок, на этот раз пронесло, – сказал я ему. – Но ты, надеюсь, понимаешь: не было никаких гарантий, что он на них там не наткнулся… И что тогда, сынок, а? Это же гора порезанных ребятишек!

– Да я…

– Я! Я! Вижу, что ты… Давай, зови младшую Бутурлину, – сказал я, вытаскивая отпечатанную вторую страницу протокола из принтера.

Михайлишин выглянул в коридор и покликал свою барышню. Я протянул ей листки:

– Ладушки, Станислава Федоровна. Прочтите, пожалуйста. Если все записано с ваших слов верно, то подпишите.

Она через пятое на десятое прочитала протокол и быстро подписала. Осторожно пододвинула листки по столу ко мне. А все время на меня косилась. Видать, все же крепко я ее напугал. Хотя, конечно, у меня и в мыслях не было ее привлекать – просто мне непременно надо было выудить у нее правду, и я это сделал. Как обычно, впрочем. А то, что таким способом, – ничего страшного. Бог простит. Да и она поумнее будет, надеюсь.

Я посмотрел на нее:

– Пока все. На сегодня вы свободны. Но прошу в ближайшие дни никуда из поселка не отлучаться. Договорились, Станислава Федоровна?

Она молча кивнула и вышла из кабинета.

И как раз в этот момент в открытое окно послышался звук двигателей: во двор въезжали машины. Я подошел к подоконнику и посмотрел вниз. Ребята деловито выгружали из джипов и вели в здание целый взвод любителей ночных посиделок. Не могу сказать, что огневая молодежь очень радовалась внезапной экскурсии к нам в контору – шум и возмущенные вопли пьяных малолеток наверняка уже перебудили жителей всех окрестных домов.

– Пойдем, сынок, успокоим их, – сказал я Михайлишину и пошел из кабинета. – А потом съездим еще разок на участок к Шаповаловым. Пошукаем у них в саду. И вообще. Может, ты чего и пропустил в горячке.

Тот попытался что-то сказать. Но я уже заранее знал – что. И опередил его:

– Не морщись, не морщись – такое с каждым может случиться. Кстати, если его жена пришла в себя, то надо ее непременно допросить. По горячим следам.

Михайлишин упрямо мотнул головой:

– Но по моему мнению, она еще…

– Можешь засунуть свое мнение себе в задницу, старлей! – оборвал я его, открывая дверь. – Второй покойник на твоей земле, сынок. Рыть! Рыть надо. Как экскаватором! Ох, чую, полетят у нас головы! Как пить дать полетят!

Я вышел в коридор и увидел славную семейку Бутурлиных, обступившую несчастное чадо.

Михайлишин догнал меня и протянул забытую в кабинете кепку:

– Вы оставили…

– Она мне без головы не понадобится, – буркнул я, но кепку, конечно, взял.

Глава 29. СТАСЯ

К чертовой матери!

Меня всю просто трясло. И из-за кошмарных событий сегодняшней ночи, и из-за невероятной злобы на мерзкого тупоголового мента. Это меня-то он решил за решетку упечь, дубина деревенская?! Он что – меня, Станиславу Бутурлину, запугать надумал? Может быть, еще и подписку о невыезде хочет взять? Или в его воспаленном микромозгу родилось бредовое предположение, что это я убила бедного дядю Игоря? Ведь судя по всему я была последним человеком, который видел его живым. А что, с этого ментовского придурка вполне станется такое придумать! Я еще вчера днем, когда этот неряшливо одетый пень заявился к деду, все про него поняла. Тупой, невежественный и самонадеянный служака. Ну просто какой-то городовой: "Держать и не пущать!" И этому болвану доверено поймать убийцу? Да он дальше своего носа ничего не видит, какой там убийца! Ему надо не выеживаться, не заниматься самодеятельностью и не хватать ни в чем не повинных граждан, а вызвать из Москвы настоящих профессионалов, коль у самого мозгов в башке не хватает. А Антон? Он ведь даже рта не раскрыл, чтобы меня защитить! Тоже мне, ухажер: все они только на словах храбрые. При начальстве мигом поджал хвост да в кусты. Как последний трус.

Все эти мысли буквально в мгновение ока пронеслись у меня в голове, когда я, злая как собака, выкатилась из кабинета этого ублюдка в пропахший сапожным кремом и дешевым одеколоном коридор. Навстречу поднялись папа и дед, а мама тут же бросилась ко мне, обняла, запричитала, как будто я чудом вернулась с того света, а не с тривиального допроса.

Не мешкая, мы все четверо пошли прочь от кабинета этого тупого мента. При этом я одновременно рассказывала про этот жуткий допрос, возмущалась и отвечала на вопросы моей перепуганной родни. Но тут, уже спускаясь по лестнице, я увидела замечательное зрелище, которое отчасти подняло мне настроение, – значит, не одна я пострадала в эту ночь.

В большую, насквозь прокуренную комнату внизу, там, где за стеклянной загородкой рядом с зарешеченной дверью в каталажку восседал дежурный, невозмутимый, словно Будда, в сопровождении милиционеров-автоматчиков вваливались с рюкзаками в руках все мои московские гости. Включая бедного (и бледного) Андрюшу, который лыка не вязал. Вид у всех у них был весьма и весьма растерзанный – такое впечатление, что их только что выдернули из спальных мешков.

Что, наверное, соответствовало действительности.

Ребята размахивали руками и, перебивая друг друга, что-то возмущенно говорили милиционерам. Больше всех, естественно, старалась моя милая подружка: Алена так и напрыгивала на здоровяков-милиционеров, словно храбрая маленькая собачка на стадо невозмутимых зубробизонов. Шум поднялся просто невероятный. А посреди всего этого бедлама невозмутимо, уперев руки в бока, пеньком стоял мой болван-городовой, который, пока мы четверо шли по коридору, спустился, видимо, по другой лестнице, обогнал нас и был уже тут как тут. В шаге за ним стоял Антон Михайлишин.

– Боже мой, что я вижу? – раздался у меня за спиной изумленный мамин голос. – Ведь это же Аленушка Маканина!.. Стасенька, это она?