— С чего вдруг? — не выказав удивления, риторически спросила девушка.

Латорф, загадочно улыбнувшись, лишь руками развёл, обозначая тем самым определённую границу, дальше которой не может распространять свои откровения.

3

Напоследок родина норовила загрузить память Софи яркими впечатлениями.

Наскоро втиснутая в новейшее, сшитое специально для первого представления перед русской императрицей платье из розового шёлка, Софи была привезена в королевский дворец, где её радушно встретил и принялся отчаянно обхаживать Фридрих, оказавшийся совсем не молодым, как о том говорила её мать. Среднего роста, среднего возраста, с не вполне чистым лицом и мягкими руками, император несколько напоминал девушке тех французов, которых одно время собирала у себя незабвенная Бабетик.

Галантный, великолепно одетый, часто улыбающийся Фридрих весь вечер и значительную часть ночи разыгрывал кавалера Софи. Он откровенно ухаживал за ней, частил комплиментами, играл и подчас переигрывал, особенно когда дело доходило до шуток. Шутки его, чрезмерно откровенные, хотя и с поволокой, напоминали остроты Больхагена. В случае, когда внимание императора оказывалось отвлечено, ухаживать за Софи принимался красивый, с тяжёлой челюстью и голубыми глазами принц Фердинанд Брауншвейгский.

Если бы кто сказал, что два таких влиятельных человека будут когда-нибудь ухаживать за ней, Софи не поверила бы. Далее, если бы возле неё был один только принц или один только кайзер, — девушка не посмела бы глаз поднять, не то что слово молвить в их присутствии. Но император и принц Фердинанд — этого оказалось для Софи слишком много: хотя воспринимала она всё вокруг не вполне отчётливо, реагировала тем не менее ладно, складно и даже с некоторыми вкраплениями юмора, чем очень понравилась.

Пила девушка из бокалов малюсенькими глотками, однако же с непривычки, от волнения и смешения различных вин почувствовала себя не вполне твёрдо, когда Фридрих объявил ей о том, что в её честь начинается бал. Но справилась, справилась девушка, следует отдать ей должное. Как ни кололи глаза чужие бриллианты, как ни полыхали, добавляя духоты, свечи, Софи достойно справилась, протанцевав с императором, принцем, затем ещё раз — с императором.

Усаживаясь вновь за стол, Софи обнаружила рядом с собой всё того же Фридриха, догадалась о нарочитости подобного размещения, о чём и заявила принцу брауншвейгскому.

— Вам не нравится соседство его величества? — с хмельным западанием согласных поинтересовался принц.

   — А что, собственно, тут может нравиться? — воскликнул император. — Говорят, что этот кайзер...

Остаточная высочайшая острота оказалась погребённой в водовороте пьяноватого и оттого лишённого привычной подобострастности смеха. Смеялась и Фике, чтобы продемонстрировать своё чувство юмора. Голова её наполнилась лёгкостью прямо-таки необыкновенной, затем как-то враз стронулась и поплыла на середину стола.

   — Я очень вас прошу, графиня Рейнбек, — вежливо сказал ей на ухо император.

В тот момент Софи оказалась решительно не в состоянии объяснить себе, откуда ей известно это имя — «Рейнбек». Однако то, что Фридрих перепутал её с какой-то другой дамой, сразу же, сделалось очевидным и Софи. С грехом пополам восстановив прежнюю свою целостность, то есть почувствовав голову опять наверху, на плечах, она засмеялась и погрозила императору пальцем, — а в следующее мгновение как по мановению волшебного жезла куда-то безвозвратно исчезли королевский дворец, весёлая ночь, скопище нарядно разодетых гостей. Было серое, с морозной поволокой, раннее утро, и Софи сидела напротив матери в стылой карете, направлявшейся теперь на восток от Берлина, судя по указателю. Притихшая, с нехорошим ощущением в желудке, девушка тряслась в противном ознобе, который при желании можно было расценивать как передающуюся через жестокие крепления кареты обыкновенную дорожную тряску. От сидевшей напротив, лицом к движению, матери сильно попахивало духами и чуть слышно — остренькой рвотой. В преддверии ежемесячной женской пытки («этих дел» — по домашней терминологии) у Софи обыкновенно обострялось обоняние, и оттого соседство упорно молчавшей, дурно пахнувшей матери было нестерпимым.

Всякая дальняя дорога тягостна и грустна — как болезнь, как старость, как позиционная война. Уже через несколько часов однообразной тряски тело устаёт, а конечная цель начинает представляться практически столь же недостижимой, как Луна, герцогский титул или звёзды над Хрустальными островами, про которые ей рассказывала Бабет. При воспоминании о мадемуазель, от мысли, что незаслуженно обидела свою самую верную подругу, при этой мысли сами собой навернулись слёзы.

— Распусти тут ещё нюни! — слабым голосом отозвалась мать. — Сначала она, видите ли, напивается, потом сопли распускает...

В диалог с матерью, а уж тем более в спор вступать не было никаких сил. Софи выпростала из крошечной муфты порядком уже закоченевшие руки, фалангой указательного пальца промокнула глаза... Насколько замечательно чувствовала она себя в королевском дворце, настолько же паршиво было ей сейчас. И особенно угнетала её мысль о том, что никакие уговоры, просьбы, мольбы не в состоянии остановить эту раз навсегда пущенную машину Большой Политики, влекущую её к русской границе. Отсрочить бы эту поездку хоть на год, или на пару месяцев, или хотя бы на сутки. Боже... Этим русским, скорее всего, наплевать, приедет она днём раньше, днём позже — да и приедет ли вообще. В случае чего, найдут себе другую кандидатуру, мало ли крошечных княжеств разбросано по Европе. И почему это судьбе было угодно ткнуть перстом именно в тихий, никому не делавший ничего плохого Цербст?

Иоганна-Елизавета сидела скучным кулём, не находила повода для вымещения своего нехорошего состояния и оттого мрачнела ещё больше. Эпизодически она вытаскивала из жаркого мехового тепла руки, то одну, то другую, изучала безукоризненно обработанные ногти и как бы невзначай, лёгким движением, прикасалась кончиками пальцев к губам. Вид у новоявленной графини Рейнбек (придумал же Брюммер имечко!) был ужасающим: круги под глазами, жёваное лицо, воспалённая розоватость на крыльях носа. Возраст, он возраст и есть, как ни говори...

Вчерашние переговоры с его императорским величеством оставили по себе досаду и некоторую даже обиду. И ведь началась приватная их беседа вполне, что называется, в доверительном тоне, Фридрих внимательно слушал и несколько раз бегло касался её руки. Был даже один такой момент, когда Иоганне-Елизавете показалось... Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения. Очевидно, разговоры о мужской слабости кайзера имеют-таки под собой определённые основания. Тем более обидным показался принцессе антураж начала их беседы. Будучи привержена максималистскому отношению к встречам тет-а-тет, Иоганна придерживалась той точки зрения, что либо мужчина оказывается состоятельным именно с мужских позиций, либо вовсе не следует заигрывать с чужими жёнами. А когда настраивают на одно, а получается затем совершенно иное, бывает весьма обидно.

Фридрих же, судя по всему, придерживался совершенно иной точки зрения.

Да, но как он задвигался, как заинтересовался, едва только появилась Софи! Вот уж принцесса никогда бы не подумала, что сопливая девчонка способна у царственной особы вызвать какие-то чувства. Неожиданный успех дочери потряс Иоганну-Елизавету не на шутку, тем более что пришёлся на редкостный неуспех самой принцессы. Мужчины все как с цепи сорвались. Ладно бы весна была на дворе, так ведь нет же! А на Иоганну даже внимания не обращали, словно она какая старуха дряхлая.

Проделав, по своему обыкновению, окошечко в запотевшем стекле кареты, Софи наблюдала окрестности, вызывая у матери чем дальше, тем всё более отчётливое желание отвесить паршивке хорошую оплеуху, с помощью которой рассчитывала сквитаться за вчерашнее публичное унижение. Хороша, нечего сказать, была доченька! Сумела так перетянуть внимание всего стола, как будто и вправду ради неё одной устроен этот ужин, бал, ради неё император созвал лучших мужчин Берлина.