134. ПОСЛАНИЕ К А<ЛЕКСЕ>Ю Ф<ЕДОРОВИ >ЧУ М<ЕРЗЛЯКО>ВУ
Нет! в мир сей введены мы не на жертву бед!
Пусть плачем мы подчас, пускай подчас крушимся
И часто круто нам бывает, друг сосед!
Кто винен? — Не в свои мы сани все садимся;
Иль, сидя и в своих, хватаемся рукой
Всегда за кус чужой.
Не удалось — и закричали,
Что здешний мир — юдоль печали,
Что жребий наш таков,
Чтобы миг радостей слезами покупали!..
Нет! меньше прихотей, мой милый Мерзляков,
И жизнь легохонько помчится.
Мы знаем: век никто на розах не проспит.
Безумно временщик удачами гордится,
Пирует он у рока на кредит,
Но при́дет срок ему слезами расплатиться.
Счастлив, когда в величии своем
Он никого напрасно не обидел,
Тек истины святой путем,
И несчастливец в нем защиту видел;
Когда от должности отцов не отрешал
В угоду низкую любовницы иль шута;
И дурака богатого и плута
В места почетны не сажал;
Когда был гордости и мести не причастен,—
Он року не подвластен;
В нем совесть чистая; он неба доблий сын;
Печаль его тиха, душа его спокойна:
Он в счастии мудрец, в несчастьи исполин,
И в бедствах зависти судьба его достойна!
А льзя ль величию завидовать того,
Великим может ли тот даже и назваться,
Кого на высоте несчастные боятся,
Кого льстецы, как псы, облегши вкруг него,
На ждущих помощи и правосудья лают
И лаем шумным стон несчастных заглушают?
Увы! восстонет так несчастный перед ним,
Как пред кремнистою скалой волна стенает,
И как волна, в скалу ударясь, исчезает,
Погибнет бедный так, — но Крез неумолим!
Страданья чуждые ему ль считать бедою?
Прикрыта грудь его алмазною звездою,
И сердце сквозь нее не тронется тоскою!
Имущество сирот разделит он льстецам
И беззащитного осудит на мученье,
И дни, назначенны отчизне на служенье,
Размычет по пирам.
Страшись, Сарданапал! судьбина строго учит.
Царь гибкостью твоей наскучит
И взглянет на дела…
Тогда при праге бед тебя я ожидаю;
Тогда узреть желаю,
Тверда ль твоя душа, как в счастии была?
Без власти, равен став с гражданами правами,
Как встретишься с обиженным тобой?
Как ты увидишься с ограбленной вдовой?
Какими взглянешь ты глазами
На бледные толпы отчаянных сирот,
Тобой лишенных достоянья?
Польется по челу холодный градом пот,
Попросишь покаянья!
Вотще! — и совесть иссушит
Округлость тучную ланит,
И в тишине глубокой ночи
Не встретят сладка сна твои померкши очи.
Почувствуешь тогда… Но предадим судьбе
Карание злодеев сильных.
Мы в неизвестности, с Фортуной век в борьбе,
В днях, бурями обильных,
Потщимся, милый друг, так править наш челнок,
Чтобы от нас был берег недалек;
При первой чтоб грозе иль ветра при порыве
Причалить мы могли к родимой, злачной ниве,
С которой на борьбу валов морских смотря,
Мы ждали бы, когда проя́снится заря.
Так, душу оградя от зависти и лести,
Не станем мы желать
И тягостной, и незавидной чести
Толпу поклонников Фортуны умножать
И думать, как дойти дорогой к ней прямою…
Тебя, мой друг, снабдил Феб арфой золотою;
В душе твоей покой:
Бряцай и пой.
Наш век обилен чудесами!..
Пой с адом россов бой.
Иль, Александра ты восхитяся делами,
Его высокою душой,
Поклонник доблести одной,
Звучи громовыми струнами
И к подданным любовь, и милость ко врагам;
Иль, обратясь к лужайкам и полям,
Пой резвы шалости пастушек с пастухами
С обычною беспечностью твоей.
Пускай прошли и нет уж тех счастливых дней,
Когда поэты вдохновенны,
Уважены, почтенны
Любимцами богов, красавиц и царей,
На лирах золотых бряцали
И в гимнах доблесть чествовали;
Порок их песней трепетал;
Ни временщик, сын лести и коварства,
Ни откупщик, ограбивший полцарства,
Из уст их никогда привета не слыхал;
Как Энний, подвиги воспевший Сципиона,
Под мрамором одним с героем положен,
И бард великий Альбиона
В ряду с царями погребен.
Пусть в наш премудрый век не славы за могилой
Певец за песни ждет;
Пусть въявь или тайком Фортуне прихотливой
Челом на рифмах бьет
И языком богов, как смирною, торгует:
Памфил предателя Колбертом именует,
Водяный рядит Клит невежду в мудреца
Или в любимца муз бессмысленна писца;
Он, древних и назвать не зная именами,
Бессовестно зовет своими их друзьями
И хвалит коль кого сей ложный Златоуст —
«Тот пишет, как Проперс, а этот, как Саллюст!»[129]
Балобонов в своих посланьях всех ругает;
Все мелют только вздор, один лишь он поэт,
И ум его не постигает,
Как не кадит ему согласно целый свет;
И, в ожидании всеместна воскуренья,
Бред порет на стихах к себе от удивленья.
Ермил в журнале врак, судья всего и всех,
Он мерит ум своим аршином
И не поставит в смертный грех
Хвалить вздор, писанный поэтом-господином.
Увы! мой друг! Всё это так!
В поэзию прокрались отношенья:
И зависть, и корысть таланты гонят в мрак!
Кто не страдал от их змеина уязвленья?
И ты, питомец муз, краса протекших дней
Тоскующей российской Мельпомены,
О О<зеро>в! и ты, в душе твоей
Жестоко пораженный,
Стал жертвой и умолк для сирых росских муз!
Незаменим с тобой их рушенный союз!
Ах! долго им скорбеть, скорбеть без утешенья
И безотрадны слезы лить.
Напрасны дерзких покушенья
Певца Донского нам на сцене заменить!
Увы! не знав страстей, сердец обуреванья,
Знав только меру дать стихам,
И Мельпомене в зло, и вкусу для страданья,
И в казнь чувствительным душам —
Прадоны новые друг друга лишь сменяют!
Их мета — бенефис, не лавровый венок.
Зато рожденья в день они и умирают,
И провождает их в забвение свисток.
Мир вракам их — и мир ненарушимый!
Но отвратим наш взор от шалостей людских,
Уйдем хотя на час от козней городских
На брег Москвы-реки, под клен густой, любимый;
Там на лугу раскинем скатерть мы,
Поставим масло, сыр и полные фиалы,
Из коих, прыгая как звезды, брызги алы
Наш успокоят дух, развеселят умы.
В седьмый, фиал в фиал мы стукнув, обоймемся,
И солнце тихо сядет за горой!
Мы, проводив его, в десятый поклянемся
Пред мощной не роптать судьбой.
вернуться
129
Так мнимые наши ученые искажают имена древних.