Изменить стиль страницы

11. КОНСТАНТИНА НИКОЛАЕВИЧА БАТЮШКОВА

Талант, приятность, вкус пером его водили,
И признаки труда малейшие сокрыли.
<1818>

Ф. Ф. ИВАНОВ

Федор Федорович Иванов (1777–1816) родился в семье обедневшего генерал-майора, бывшего приближенного императрицы Елизаветы. Обучался Иванов в гимназии при Московском университете. В 1794 году он был выпущен во второй морской полк капитаном и принял участие в морской кампании против Швеции. В 1797 году вышел в отставку, однако материальные трудности заставили его через два года вернуться на службу, на этот раз в один из московских департаментов.

Литературные интересы проснулись у Иванова поздно: около 1803 года он попал, на правах ученика и дилетанта, в кружок Мерзлякова, Буринского, Грамматина. «Он часто признавался, — вспоминал позже Мерзляков, — что начал только учиться в дружеском кругу нашем»[124]. Одновременно начали развиваться его театральные интересы. Он сблизился с известными актерами того времени и, видимо, с театральным кружком Сандуновых. Под влиянием радикальных настроений, царивших в этих кругах, Иванов перевел с французского трагедию Ламартельера «Робер, атаман разбойников» (русское название — «Разбойники») — переработку драмы Шиллера и написал оригинальную трагедию «Марфа Посадница» — одно из наиболее ярких явлений преддекабристской «гражданственной» школы в литературе 1800-х годов. «Обе пиесы имели одинаковую участь: их не пустили на сцену по неизвестным некоторым причинам»[125], т. е. из-за цензурного запрета. Зато с большим успехом шла пьеса Иванова «Семейство Старичковых», «посредством которой хотели отмстить за себя злонамеренным иностранцам истинная любовь к отечеству и музы искусств отечественных, столь недостойно пренебрегаемые некоторыми ослепленными приверженцами ко всему иноземному»[126]. Общая позиция Иванова здесь сближается с драматургией Крылова тех лет, отдельные сюжетные мотивы обнаруживают знакомство с «Солдатской школой» Сандунова.

Поэтическое наследие Иванова, видимо, известно нам далеко не полностью. Друзья видели в нем в первую очередь сатирика. Мерзляков находил в его стихах «силу мыслей и чувствований, иногда обращенных в сторону критическую», и даже полагал, «что природа хотела образовать в нем строгого и грозного Ювенала, но судьба не благоволила докончить начатого природой»[127]. Это сближало Иванова с другим учеником Мерзлякова — Милоновым. Однако «ювеналовская» поэзия Иванова до нас не дошла. Видимо, и на нее распространились «некоторые неизвестные причины», а рукописи Иванова погибли в огне московского пожара, заодно уничтожившего и все остальное его бедное имущество. Последние годы он провел почти в нищете и умер, оставив без всяких средств семью, в числе которой была и малолетняя дочь Наташа — таинственная Н. Ф. И. лирики Лермонтова[128].

Основные издания сочинений Ф. Ф. Иванова:

Сочинения и переводы Ф. Ф. Иванова, действительного члена Общества любителей российской словесности при Императорском Московском университете, изданные оным обществом в четырех частях, с портретом автора, чч. 1–4, М., 1824.

«Поэты начала XIX века», «Б-ка поэта» (М. с.), 1961, с. 333.

132. НА ОТЪЕЗД К. Н. БАТЮШКОВА В АРМИЮ

                              Питомец юный муз,
                              Сын неги и прохлады!
            Ты с Аполлоном рвешь союз
И отвращаешься от плачущей наяды.
                              За что? куда спешишь?
            Иль гром прельстил тебя Беллоны?
Иль ищешь лавровой, кровавой ты короны?
            На розы, мирты не глядишь!
Увы! зрю, шлем пером и сталью твой блистает,
                              Звучит булатный меч;
            Мысль не в жилище валк витает,
     Живет в боях среди кровавых сеч;
Пуста и кверху дном, зрю, чаша круговая,
            И пиршествен разбит фиял,
И лира на стене забыта золотая,
            И пальмовый венок завял.
                              Кто ж в дружеских пирах
            К веселью первый даст сигналы?
            И с ясной радостью в очах
С кем грянем мы и в арфы, и в кимвалы?
                              Ступай, жестокий друг!
            Украсься лавром и честями;
Отечество зовет, простись с друзьями.
Пусть над тобой витает добрый дух,
            Хранит тебя в боях кровавых
            И шепчет на ухо об нас;
Не позабудь друзей средь бранной славы.
            Прости! ступай и — в добрый час!
1807

133. РОГНЕДА НА МОГИЛЕ ЯРОПОЛКОВОЙ

Перестаньте, ветры бурные,
Перестаньте бушевать в полях;
Тучи грозные, багровые,
Перестаньте крыть лазурь небес!
Месяц бледный, друг задумчивый
Душ, томящихся печалию,
Осребри лучом трепещущим
Холмы, дремлющи во тьме нощной;
Освети тропу, проложенну
Не стопами путешественных,
Не походом храбра воинства,
Не копытами коней его,—
Освети тропу, проложенну
Девой страстной, злополучною
Не ко граду, не ко терему,
Но к могиле, безответная.
Наступил уже полночный час —
Утихают ветры бурные!
Месяц ясный, как серебрян щит
Друга, милого душе моей,
На лазури стал и смотрится
В зыбки волны тиха озера.
Луч ударил в берег каменный,
Преломился и, рассыпавшись
По долине и крутым холмам,
Осветил тропу любимую.
Сердце скорбное! пойдем скорей
Ко холму, куда сокрылися
Ясны дни твои и радости,
Все надежды, все желания.
Вот те хо́лмы величавые,
Прахи храбрых опочиют где;
Вот и камни те безмолвные,
Мхом седым вокруг поросшие.
Вижу сосны те печальные,
Что склоняют ветви мрачные
Над могилой друга милого;
Черны тени их, угрюмые,
Разостлалися в душе моей.
Вот цветы полупоблекшие;
Их в слезах вчера рассыпала
Одинокая на всей земле.
О любезный друг души моей,
Из пригожих всех прелестнейший,
Глас чей слаще соловьиного,
В рощах он когда любовь поет;
Разговор был чей приятнее
Звуков арфы златострунныя;
Чей в боях меч, будто молния,
Белый огнь струит по ребрам гор,
Рассекая так щиты врагов.
Сыпал искры ты вокруг себя!
Сколько сильных от руки твоей
Пало ниц! — И стоны скорбные,
Стоны томные, последние,
Донеслись в их домы ветрами,
Раздалися в сердце матери
Или в сердце девы нежныя!
О любезный друг души моей!
Я узнала по самой себе,
Как ужасна роковая весть,
Что осудит жить одной душей!
Ах! я знаю, каково, вздохнув,
Не слыхать, чтоб повторил кто вздох!
Но, к свершенью муки лютыя,
Пред глазами поминутно зреть
Бед виновника безжалостна,
Люта брата Ярополкова!..
Ах! рукою он кровавою
Жмет Рогнеды руку хладную!
Смолкнут сердца тут биения,
И душа, полна отчаянья,
Вырывается из тела вон.
Он вдову твою, печальную,
В брачный храм зовет с собой…
Нет, убийца друга милого!
Не клади змию на одр к себе,
Яд волью в уста злодейские
И мучения неслыханны
Принесу тебе в приданое…
Ах, друг милый сердца страстного!
Сколько слез горючих пролито!..
Лишь придут на думу горькую
Спознаванья, речи сладостны,
Уверенья в страсти вечныя
И златые дни протекшие, —
Дух взыграет, сердце пламенно
Оживится жизнью новою.
Но, ах! кратки те мгновения;
Вмиг представится прощание,
Как сбирался ты в кроваву брань.
Вижу друга я в стальной броне
И чело высоко, гордое,
Тяжким шлемом осененное;
Щит серебрян со насечкою,
В нем играет луч полуденный;
Острый меч звучит в златых ножнах,
А ужасное копье твое
Страх родит в сердцах бестрепетных;
Смертью лук самой натянутый,
За плечьми колчан каленых стрел.
Как меж прочих древ высокий дуб,
Так меж храбрых отличался ты
Величавой сановитостью;
Как между цветов в моем саду
Всех фиалка заунывнее,
Так между подруг печальных я
Всех грустнее, всех несчастнее.
Нет часа мне в долгий летний день,
Нет минуты в длинну зимню ночь,
Чтобы сердце страстно, скорбное,
Чтоб душа осиротевшая
Отдохнули б от тоски своей,
Чтоб уста мои поблекшие
Оживилися улыбкою.
Речь разумная отцовская
И беседа милой матери
Мне невнятны; я ответствую
Их ласканьям только стонами…
Затворилось сердце грустное
Ко упрекам тихим родственным,
К утешеньям дружбы сладкия.
Слезы матери, как град, текут
На засохшу грудь дочернюю.
Слезы милые, бесценные!
Не согреть вам груди хладныя,
В ней тоска, как будто лютый мраз,
Зазнобила чувства, радости.
Сердце пламенно, обыкшее
Цвесть ласканьем друга милого,
Жить единым с ним дыханием,
Всё иссохло и трепещет лишь
При названьи имя сладкого
Друга милого погибшего!..
Здесь с могилою безмолвною
С безответным белым камнем сим
Как с друзьями я беседую,
Вопрошаю — но ответа нет.
Ах, ответствуйте, друзья мои,
Долго ль, долго ль мне скитатися
В белом свете, как среди пустынь?
Долго ль литься пламенным слезам
На сыпучие желты пески?
Скоро ль смерть рукой холодною
Разорвет дней цепь тяжелую
И душею с нареченным мне
Обвенчает в хладном гробе нас?
Ах! ответствуйте, ответствуйте!..
Вы молчите… всё безмолвствует;
Лишь тоска, как птица вещая,
В сердце крикнула, сказала мне,
Что заря потухла утрення,
Пали росы на зеленый лес.
Да падет слеза последняя
На могилу, скрывшу радости;
Да прерву беседу сладкую
Со друзьями безответными!
До полуночи, друзья мои,
До свиданья, сердцу милого.
Ах! когда бы солнце красное,
Холм теперь сей осветив лучом,
Осветило бы мой гроб на нем!
<1808>
вернуться

124

А. Мерзляков, Воспоминание о Федоре Федоровиче Иванове. — В кн.: Сочинения и переводы Ф. Ф. Иванова … в четырех частях, ч. 1, М., 1824, с. 10.

вернуться

125

Там же, с. 14.

вернуться

126

А. Мерзляков, Воспоминания о Федоре Федоровиче Иванове. — В кн.: Сочинения и переводы Ф. Ф. Иванова … в четырех частях, ч. 1, М., 1824, с. 12.

вернуться

127

Там же. с 18–19.

вернуться

128

См.: Ираклий Андроников, Лермонтов, М., 1951, с. 23.