Все шли на Читу.

Оставив бронепоезд на подступах к городу, Лазо пересел в свой вагон. Перед отъездом он вызвал Машкова и спросил:

— Я могу на вас положиться?

Машков снял бескозырку и посмотрел командующему в глаза:

— Как на каменную стену. Ваше слово — закон.

— Так вот, Машков, вы назначаетесь командиром бронепоезда. Все части я отправляю пешим порядком в Читу. Уходят аргунцы. Уезжаю и я со своим штабным вагоном. Остается один бронепоезд и команда подрывников. Каждые три часа я буду посылать гонцов из безугловской сотни за сводкой. Как можно дольше задерживайте врага. Прощайте!

— Счастливого пути, Сергей Георгиевич! — ответил Машков, впервые назвав командующего по имени и отчеству.

Агеев без рывка остановил паровоз на втором пути станции Чита. По приказанию Безуглова десятеро аргунцев, сопровождавших Лазо, выскочили из вагона и заняли сторожевые посты.

— Собирайся, Степан, — поторопил командующий, — пойдем в город.

Сходя со ступенек, Лазо услышал настойчивый женский голос:

— Я жена командующего и прошу пропустить меня.

— Это Ольга! — крикнул Лазо и обернулся к Безуглову; тот, спотыкаясь в темноте, уже бежал к часовым.

Безуглов оставил Лазо и Ольгу вдвоем. На столе тускло светила керосиновая лампа.

— Что слышно в городе? — спросил Сергей Георгиевич.

— Вчера Пережогин с анархистами обворовали казначейство. Кларковская сотня бросилась за ними, но след их простыл.

— Простыл, — усмехнулся Лазо, — пьянствуют где-нибудь на окраине города.

— Противник далеко? — поинтересовалась Ольга.

— За Ингодой. Его задерживает бронепоезд… Остались считанные дни. Где члены Центросибири?

— Яковлев здесь, и Бутин, и Гаврилов.

— Но где именно?

— Знаю только, где Матвеев.

— Проводи меня к нему.

— Нет, — сказала Ольга, — никуда ты сейчас не пойдешь.

Лазо — мягкий и застенчивый от простого человеческого счастья, от того, что Ольга была, как и он, сильной духом и телом, — не нашел слов, а просто обнял ее за плечи и прижал к себе. Она стояла перед ним красивая, вот такая, какую он увидел и полюбил с первой минуты на дороге. Они редко виделись, но никто из них не посмел бы ради свидания покинуть дело в грозные дни опасности, нависшей над республикой. Их любовь друг к другу крепла вместе с любовью к стране, которая в муках и крови оборонялась от врагов. И чем тревожнее было на фронте, тем больше они думали о счастье миллионов, которым готовы были отдать свои молодые жизни.

«Кончится война, — говорил он, — я вернусь в институт, закончу его и пойду работать инженером на завод».

Но сейчас ему казалась ненужной опека Ольги.

— Я ничего не хочу навязывать тебе, — сказала она, почувствовав его недовольство, — здесь давно ожидают тебя с бронепоездом. Ведь каждую минуту может вспыхнуть мятеж. Ходить по городу не рекомендую, поверь, что Пережогин следит за каждым твоим шагом.

— Что же ты предлагаешь?

— Вернусь одна в город и найду Матвеева. Он знает, где члены Центросибири, и я приведу их всех сюда.

— Пожалуй, ты права, — решил Лазо, — но возьми с собой охрану.

— Мне никто не нужен, — решительно ответила Ольга и вышла из вагона.

Рано покраснело небо над Читой. Заря взошла дымно-багровой и разлилась широкой рекой.

Лазо поднялся с койки и вышел на улицу. В лицо дохнуло прохладным утром. Листва на деревьях уже желтела, в воздухе несся горьковатый запах увядания.

Лазо вспомнил про донесение, полученное накануне вечером от Машкова. Командир бронепоезда и подрывная команда писали: «Умрем, но не пропустим противника по железной дороге», а в конце донесения приписка: «Благодарим за продукты и заботу. Команда бронепоезда «За власть Советов». Командующий знал, что от Волги до Забайкалья растянулась цепь вражеских войск, что во многих городах и селах пала советская власть.

«Гадалов торжествует сейчас в Красноярске, — думал Лазо. — Ады Лебедевой в живых нет. Погиб Таубе. Погибли Назарчук, Кларк, Игнашин. А сколько погибло коммунистов? Но те, кто остались, не сдадутся, значит, лучше уйти сейчас в тайгу, а оттуда делать вылазки, нападать на воинские эшелоны, пускать их под откос, не давать житья тем, кто намерен поработить нашу родину. Рано радуетесь, господин Гадалов!»

К поезду подъехал мелкой рысцой Безуглов. Увидев командующего, он спешился и направился к нему.

— Здравия желаю, товарищ главком!

— Здравствуй, Степан Агафонович! Зачем приехал? С новостью или просто так?

— Просто так, — повторил Безуглов слова Лазо. — Может, какое приказание будет?

— Нет, — коротко ответил командующий и внимательно посмотрел на озабоченное лицо командира сотни. — Что-то ты не весел?

— Верно, товарищ главком, веселого мало. Казаки гуторят, дескать, мы Даурию кровью освобождали, а Балябин ее опять отдал семеновцам.

— Неверно, Степан! Балябин оставил Даурию не по своей воле, ему приказала Центросибирь.

— Ей, этой центре, Даурия, как бы сказать, просто земля, а для нас, казаков, она родная. Нашу любовь к ней мы всосали с материнским молоком. В старину, еще до свободы, пели в станицах про то, как распахали ее казаки своими руками, и за то она их кормит. Вот почему сердце болит, что Балябин отошел.

Искренне говорил Безуглов, и в словах его звучала не жалоба, а протест. Лазо сразу уловил смысл его речи.

— Жаль покидать Даурию, Степан, жаль! Сам видишь, что мы в затруднении: справа на Читу идут японские, американские и английские дивизии, слева уже подходят чехословацкие мятежники, а семеновцы в нашем тылу. У Балябина людей кот наплакал, и если ему не отойти, то как он потом доберется до Читы?

— Доберется, — убежденно ответил Безуглов. — Казаку не добраться? Такого не бывало.

— Балябин не один, а с войском.

— Оно-то и лучше, войско где хочешь пробьет себе дорогу.

— Уж больно бойко рассуждаешь. Вот сегодня утром соберется Центросибирь, будем решать вопрос о положении на фронтах.

— А ты как думаешь, Сергей Георгия? — бесхитростно спросил Безуглов.

— Другому не сказал бы, тебе же верю и скажу. Казаков, по-моему, надо отпустить по станицам, а вожакам уйти в тайгу.

— А там?

— Там создавать партизанскую армию, бить врага из-за угла.

— Казакам это с руки, — обрадовался Безуглов.

— Казак без коня воевать не станет. Человеку в тайге одному прожить трудно, а с конем еще трудней. Если же казаки разойдутся по станицам, то они всегда смогут по зову партии сесть на коня и прийти нам на помощь.

— Правильно судишь, Сергей Георгии, — многозначительно сказал Безуглов. — Надо ребятам это в голову втолковать, так сказать, поагитировать.

— Только не сейчас, — предупредил командующий. — Посмотрим, что решит сегодня Центросибирь.

Совещание происходило в вагоне командующего. Здесь были члены Центросибири, руководители Забайкальского областного исполкома, Читинского ревкома, городского Совета, военного комиссариата и командование Прибайкальского и Даурского фронтов. Председательствовал Яковлев, тучный, с мешками под глазами, с аккуратно причесанными волосами и с пробором набок.

Первое слово взял Балябин. Он говорил медленно, тяжело ворочая слова:

— Скрывать нечего, дела наши плохие. Путь семеновцам на Читу открыт. Здесь оставаться небезопасно. Полки готовы броситься в бой хоть сейчас, но смысла в этом нет. Я думаю, что лучше меня скажет командующий фронтом.

Балябин хотя и командовал Даурским фронтом и не подчинялся теперь Лазо, однако ни на минуту не забывал, что все успехи против семеновцев были достигнуты благодаря умелому командованию Лазо. И сейчас его слово было важно для Балябина.

— Может, ты скажешь, Сергей Георгиевич?- — предложил Яковлев.

Лазо встал. Как ни старили его борода и усы, он выглядел очень молодо.

Сперва он сделал общий обзор со времени организации Даурского фронта, затем рассказал о героизме Кларка и Игнашина и тут же предложил почтить их память вставанием.