— Пойдем к нему, чего мешкать.

Поделив сотню на две полусотни, Безуглов и Игнашин выбрали удобные места для укрытия. Они разъехались, условившись начать атаку через три часа.

В розовой дымке утра бронепоезд отошел на новую позицию. Машков заложил под рельсы мину и убежал. Через несколько минут раздался оглушительный взрыв. Земля, взлетев веером вверх, смешалась с дымом, окутавшим чуть ли не половину неба. Куски развороченных рельсов и шпал летели во все стороны.

Чехословацкие мятежники знали: красные, взорвав путь, отойдут, и тогда беспрепятственно можно продвинуться вперед. Вместе с вражескими войсками подошел и ремонтный поезд. Мятежники, не подозревая засады, по-обычному разбили лагерь, походные кухни задымили, готовя обед для солдат.

Игнашин, присутствовавший при беседе Лазо с Безугловым, предложил дать сигнал атаки ракетой, но командующий возразил:

— Это их насторожит, а нам важна внезапность. Пустить ракету — значит выдать себя. Вот что, друзья! Тебе, Степан, я дам свои часы, но где взять другие для Игнашина? У казаков найдутся часы?

— Сроду у них не было.

Лазо задумался, но тут же ему пришла в голову мысль.

— Скачи, Игнашин, до моего вагона и спроси машиниста Агеева. Знаешь его? Того, что под Мациевской спрыгнул с паровоза.

— Как не знать, товарищ главком. Сильно он нам помог тогда.

— Так вот, скачи к нему. У каждого машиниста есть часы. Скажи, что я отвечаю за них, а если что случится, отдам, даже получше, чем у него.

Игнашин возвратился с большими железнодорожными часами и подал их командующему. Лазо нажал на головку — крышка отворилась, — посмотрел на циферблат и шутливо сказал:

— Времен Очакова и покоренья Крыма… На, возьми их, а после боя верни Агееву.

Командующий сверил время на своих часах и часах Агеева и добавил:

— В одиннадцать пускайте коней!

…Ермолай стоял возле своего коня и, держа часы в руках, не отрывал от них глаз. Секундная стрелка, как ему казалось, двигалась быстро, зато минутная томительно ползла. Переминаясь с ноги на ногу, он нетерпеливо ждал одиннадцати часов. Каждая минута казалась вечностью. Прикладывая часто к уху часы, Ермолай прислушивался, не остановились ли? Но вот наконец маленькая стрелка подошла к цифре 11, а большая к цифре 12. Захлопнув крышку, Игнашин сунул часы в карман, ухватился за луку и легко вскочил на коня.

Полусотня давно ждала сигнала. Прошло немало дней со времени боя на Пятиглавой сопке, и казаки, как они говорили, «соскучились по неприятелю».

Выехав из укрытия, Игнашин повел полусотню на рысях, а потом перешел на галоп. Казаки, разгорячив коней, вихрем налетели на вражеский лагерь. В утреннем воздухе стоял сплошной крик: аргунцы рубили шашками всех без разбору и при этом гикали и свистели. Мятежники бросились бежать, но на них налетела полусотня Безуглова.

Свыше часа длилась рубка. Когда по сигналу Безуглова сотня, не потеряв ни одного бойца, стала строиться, чтобы отойти к бронепоезду, Игнашин заметил, как один из раненых солдат приподнялся и замахал рукой. Выхватив шашку из ножен, Ермолай пришпорил коня, но неожиданно раздался выстрел. Безуглов обернулся и увидел, как игнашинский конь мгновенно остановился, а сам Ермолай, покачнувшись в сторону, выпал из седла. Казаки бросились к солдату, но Безуглов крикнул:

— Стой!

Раненый солдат с трудом поднял руку, держа в ней револьвер. Казалось, сейчас раздастся второй выстрел. Но Безуглов успел затянуть удила, и конь шарахнулся в сторону — пуля пролетела мимо. Тогда Безуглов дал волю коню и налетел на солдата. Ловким ударом шашки он выбил револьвер из рук солдата, а сам соскочил на землю.

— Взять его! — крикнул он аргунцам и побежал к Игнашину.

Молодой казак лежал лицом к земле.

— Видимо, судьба твоя такая, Ермолай… — произнес Безуглов и снял с головы кубанку.

Казаки вырыли могилу. Лазо, прощаясь с Игнашиным, стал на колено и поник головой. Потом он поднялся и громко сказал:

— Клянемся тебе, Ермолай Игнашин, отомстить за твою смерть. Клянемся служить Советской республике так же верно, как ты ей служил!

Казаки с обнаженными головами повторили:

— Клянемся!

Безуглов, прощаясь с молодым казаком, не выдержал и заплакал. Лазо бросил первую горсть земли в могилу — в воздухе прозвучал троекратный ружейный залп.

К Лазо на допрос привели раненого солдата. Это был молодой тщедушный человек с бесцветными глазами, со шрамом на правой щеке. Изредка он, очевидно от боли, дергал головой.

— Русский язык понимаете? — спросил командующий.

— Нет, — ответил пленный по-английски.

Лазо удивленно вскинул брови и заговорил по-французски.

Оживился и пленный.

— По-французски я немного разговариваю, — сказал он, — моя мать уроженка Сен-Тропеза.

Машков, сидевший с Безугловым в стороне, пришел в восхищение от командующего и тихо сказал:

— Ученый человек Сергей Георгич.

— Уж я-то знаю. Он в Иркутске всех консулов на обе лопатки положил, — прошептал Безуглов и прислушался к беседе, хотя не понимал ни единого слова.

— Какой вы части? — спросил Лазо. Пленный помялся, но ответил:

— Двадцать седьмого пехотного полка американской армии.

Лазо обомлел.

— Откуда вы родом?

— Из штата Нью-Джерси.

— Ваша фамилия?

— Джон Боутнер.

— Ваш полк подчинен чехословацкому командованию?

— Нет, нас два батальона.

— Кто ими командует?

— Полковник Морроу.

— Американец?

— Да.

— Как же вы попали сюда?

— Нас высадили во Владивостоке, а два батальона моего полка направили в Верхнеудинск.

— По железной дороге?

— Это оказалось невозможным. Мы приехали на автомобилях.

— Скажите, Боутнер, на чьей земле вы воюете?

— На русской.

— Вы в своем штате видели красноармейцев?

— Нет.

— Почему же вы приехали из-за океана с ружьем в руках помогать нашим врагам — белогвардейцам?

— Видите ли, война — это бизнес. Вы знаете, что такое бизнес? Это — коммерческое дело, гешефт, как говорят немцы…

— Не понимаю, — перебил Лазо, — вы солдат или торговец?

— Прежде всего я — коммерсант, так сказать, бизнесмен, — стараясь подробно разъяснить Лазо, охотно ответил пленный. — Я приехал сюда завязать коммерческие связи.

— Ну и как — успели?

— Я познакомился в Верхнеудинске с представителем большой коммерческой фирмы господином Гадаловым из Красноярска, и мы подписали с ним договор. Я хотел встретиться и с коммерсантами Читы, Хабаровска и Владивостока. Мы, американцы, не воюем, мы только помогаем русским, которые хотят восстановить порядок в стране.

— Поэтому вы убили из револьвера нашего казака?

— Я защищался. Ведь на меня налетели какие-то дикие всадники. Разве так воюют?

Лазо усмехнулся и, обернувшись к Безуглову, сказал:

— Степан, американец говорит, что казаки — дикари.

Машков, сидевший как на иголках, порывисто поднялся, подошел к Лазо и сказал:

— Товарищ главком, дозвольте мне вступиться за наших казаков.

Лазо нахмурился.

— Здесь допрос, а не расправа. Уведите его, но, — командующий погрозил пальцем, — не причиняйте никакого вреда ему. Мы на пленных не отыгрываемся.

Над Читой опустилась звездная ночь. В такую ночь пройти бы к Шилке и посмотреть на ее чистые воды — звезды глянули бы из глубины. Но на берегу мертво, как и на улицах города. Жители укрылись в домах, наглухо закрыв двери и ставни.

Давно прикрыл свою фабрику Заренбо, рассчитав всех рабочих. Миллионер Второв заколотил свой магазин в здании Даурского подворья на Александровской улице, закопал в землю шелковые и шерстяные ткани, сукна, плюш, бумазею, полотна, бобриковые одеяла, обувь, шапки, меха и ковры.

С запада двигались белогвардейцы и чехословацкие мятежники — их задерживал Лазо. С востока шли американцы и англичане — их тревожили партизаны. На юге Чжан Цзолин разрешил японцам и семеновцам нарушить соглашение с Советами и снова вторгнуться в Даурию. Балябин отдал приказ по фронту об отходе.