Детишки, притаившись за пологом, заметили заманчивые трубки на ремешке — это был бинокль — и протянули смуглые ручонки, но командующий спугнул их:

— А ну спать, ребятки!

Приподняв полог, женщина со скуластым лицом ловко сгребла детей, вызвав ласковый смех у командующего и его адъютантов.

До начала наступления оставалось три часа. Мучительно хотелось сомкнуть глаза и уснуть. Лазо пальцем поманил одного из адъютантов и шепотом сказал:

— Ни хозяина, ни жену его, ни детей до начала наступления из юрты не выпускать.

Адъютант кивнул головой и вышел на улицу.

На полу у аппарата сидел телефонист и бесстрастным голосом передавал приказ. В юрту входили ординарцы, стуча тяжелыми сапогами, звеня шпорами. Они доставали из кубанок, из-под ватников и из-за голенищ сапог пакеты, отдавали Лазо и торопливо покидали юрту. На улице они подтягивали подпруги на седлах и скакали в темную, безлунную ночь в свои отряды.

В отрядах ждали рассвета, ждали сигнала к наступлению. Тихо, почти беззвучно было в красногвардейских цепях, притаившихся в увалах и в изгибах оврагов. Люди лежали лицом к границе. Чужая сторона им не мила, но свою родную, русскую землю они готовились освободить от хунхузов и японских самураев. И тогда по проводам побегут в далекую Москву волнующие слова о победе над врагом. Но пока тихо в цепях: ни огонька, ни шороха.

— А теперь спать, товарищи! — произнес Лазо и, бережно сложив двухверстку, которую он молча читал, как увлекательную книгу, спрятал в планшет и встал из-за стола. И сразу голова уперлась в потолок юрты. Стараясь не задеть спящих на полу, командующий втиснулся между адъютантами и ординарцами, подложив под голову планшет. Чьи-то заботливые руки укрыли его шинелью и положили у изголовья бинокль.

Через какую-нибудь минуту командующий уже спал крепким сном здоровой молодости.

Ночь быстро отошла, но рассвету предшествовал густой туман. Потом он стал редеть, поднялся ввысь и растворился в лучах пробивающегося солнца. Взору бойцов открылась зеленая степь. Вдали синели сопки, за которыми двигались конники, а от сопок тянулся желтым горбом вал, пересекаемый железнодорожным полотном.

Первым из юрты вышел командующий в новой шинели, принесенной заботливым Рябовым. Коноводы подвели лошадей. Лазо легко поднялся на стременах и сел в седло. За командующим поскакали адъютанты.

Аргунцами командовал Метелица. Конь легко вознес его на холм. Метелица, приложив к глазам ладонь козырьком, посмотрел вдаль. Все здесь любо казаку: в детстве знал каждую падь у своей станицы, зимой играл в снежные бои, ездил с ребятами в ночное, горько плакал, когда хоронил мать, умершую от горячки. Здесь он встретился и сдружился с Фролом Балябиным, Василием Бронниковым и вступил вместе с ними в партию большевиков.

На германском фронте Метелицу сильно ранило. В лазарете молодой, неопытный врач безнадежно махнул на него рукой, дескать, все равно не выживет, но Метелица и не думал помирать. Крепкий организм сопротивлялся, иногда казалось — не выдержит казак, жизнь оборвется, но выручила сестра, любовно ухаживавшая за ним.

«Разве можно отдать на растерзание родную землю японским самураям? Нет, не быть тому!»

Тихо в степи, но верить тишине нельзя. Где-то в увалах семеновцы, хунхузы. И Метелица замедлил движение полка.

Командующий ждал сигнала, но его не было. «Неужели Метелица стал нерешительным, а может быть, боязливым?» — подумал он и поднял к глазам бинокль, висевший на ремешке через шею. По степи шли гуськом замаскированные в зеленый цвет броневики — это были первые американские машины, присланные Семенову командующим американской оккупационной армией генералом Гревсом. Броневики приближались с каждой минутой, их можно было уже различить невооруженным глазом.

В мягкой предутренней тишине раздались первые взрывы, и земля поднялась фонтанами в воздух. Заговорили и наши полевые трехдюймовки. Броневики, нащупав батарею, обрушились на нее мощным огнем, поражая вторую цепь пехоты. Бойцы стали отползать, на поле раздались стоны раненых. Одно орудие замолкло, и тогда артиллеристы решили переместиться на другую позицию. Подхватив пушки за колеса, они покатили их по увалу, гремя щитками.

Не выдержав огня броневиков, зашедших по оврагу в тыл, бойцы откатились назад. И вдруг перед ними вырос Журавлев на коне. Заметив с высотки панику, он опередил спешивший на подмогу конный взвод, вздыбил коня и, замахнувшись сверкающей сталью шашкой над головой, неистово закричал:

— Куда? Назад!

Противник, убедившись в том, что у красных паника, перенес огонь броневиков в глубину — по третьей цепи.

Командующему не донесли, что вторая и третья цепи Читинского полка дрогнули. Не знал он и того, что Журавлев, передав командование своим полком начальнику штаба, сам прискакал к читинцам и стал восстанавливать порядок. Лазо лежал в цепи интернационального батальона, выдвинувшегося вперед. И неожиданно до него донеслась неторопливая речь двух бойцов. Лазо прислушался — знакомый румынский язык.

— Unde să fie acum comandirul nostru?[6] — спросил мечтательно один, словно он лежал не на передовой, а на лугу под копной сена и мирно беседовал с приятелем.

Лазо не понравился этот вопрос потому, что в интернациональном батальоне не проводилась политическая работа. Он подполз ближе к бойцам.

— Care comandir? — спросил другой. — Jianu?

— Cui li trebuie acest nebun? Eu despre Zalca zic.

— А-а-а! — протянул первый. — Amicul lui Laslo Dobi, a spus eă Zalca a plecat la Moscova direct la Lenin.

— Nu cred.

— Dar eu cred. El nu se teme de nimeni, unde vrea pleacă[7].

Лазо решил вмешаться в разговор.

— Эй, дружки! — крикнул он на чистом румынском языке. — Вспомнили своего командира?

Бойцы приподнялись на локтях и удивленно оглянулись. Увидев командующего, они смутились.

— Хороший человек этот Залка? — спросил, не дождавшись ответа, Лазо, делая вид, что не знает его.

— Ох и хороший, — ответил первый. — Мадьяр, а душу румына знает, как свою. — Помолчав с минуту, он снова обернулся к Лазо и спросил: — Где вы научились румынскому языку?

Лазо собрался было ответить, но неожиданно перед ним вырос всадник. В том, как он легко спешился, перебросив повод через голову коня, Лазо почувствовал что-то знакомое, но солнце мешало разглядеть лицо всадника.

— Тебе кого? — спросил лежавший рядом с командующим боец.

Всадник не ответил.

Вдруг Лазо стремительно поднялся.

— Степушка! Выздоровел?

— Читинцы дрогнули, Сергей Георгич, побежали…

— Ты откуда знаешь?

— На фланге был, искал тебя там.

Лазо вынул из планшета блокнот, быстро написал несколько слов и подал листок Степану.

— Скачи к Метелице в Аргунский полк, он им теперь командует, а стоит полк вот где, — и Лазо показал рукой, — а потом к читинцам — там и твоя сотня, и поручаю тебе оборонять их батарею. Я же с мадьярами и румынами ударю броневикам в тыл.

Безуглов метнулся в седло и мгновенно исчез в лощине, а командующий снова лег на землю и жадно прильнул к биноклю — рассматривать зеленые американские броневики.

Прошло совсем мало времени, и все услышали, как загудела земля от конского топота. То аргунцы неслись на американские чудовища.

Лазо оглянулся на интернациональный батальон. Крепкие, здоровые солдаты, ушедшие от своих офицеров в русский плен на галицийских равнинах, смотрели на озаренную солнцем степь и залитый голубизной купол неба. Им хотелось возвратиться скорее к своим жилищам, к берегам Дуная, но путь их туда лежал теперь только через Даурию.

По цепям пронеслась команда:

— В атаку!

И вслед за конной лавой двинулся интернациональный батальон. Тем временем Безуглов, собрав разбежавшийся Читинский полк, повел его в наступление. В небо взвились желто-бурые завитки дыма — это загорелись первые броневики. Враг дрогнул и побежал, покидая степь.