— Я и в старой повоюю.

— Никак нельзя, — уговаривал Рябов.

— Не спорь, Сергей Георгиевич, — вмешался Бронников, — негоже командующему в поношенной шинели ходить.

— Ладно, ладно, возьму, — и, посмотрев на Рябова, сделал ему знак, чтобы тот вышел на улицу.

Рябов, захватив старую шинель, попрощался, а вслед за ним вышел Лазо.

— Ты видел, сколько ребятишек у командира сотни? — спросил он у Рябова.

— Не считал.

— Так вот не забывай их и приноси им гостинцев.

Рябов понимающе покачал головой.

— А за автомобиль — спасибо! — добавил командующий.

— Саша сейчас подаст сюда «чандлер», — засуетился Рябов.

— Я оставил «чандлер» на фронте, — строго сказал Лазо и посмотрел на Рябова так, что у того душа ушла в пятки.

— А я… я его вызвал сюда, товарищ командующий.

— Зачем?

Рябов, держа в руках старую шинель, теребил пальцами на ней крючок и молчал.

— Зачем? — переспросил командующий.

— Железнодорожники недовольны тем, что вы живете в теплушке. Они были у Матвеева с жалобой, а один из них, — я его фамилию не знаю, — так и сказал: «Лазо наш красный командир, командует фронтом, охраняет нас, а ездит в телячьем вагоне». Матвеев рассмеялся и отвечает: «Он меня не послушает». А старик говорит: «К нам из Оловянной прибыл служебный вагон бывшего начальника Забайкальской дороги, вот мы и хотим отремонтировать этот вагон». А Матвеев свое: «Делайте, как знаете, а меня в это дело не впутывайте». Раздобыли железнодорожники бархат и отделывают теперь вагон на славу. Вчера вечером его укатили в Андриановку.

— Причем же «чандлер»?

— Старый-то вагон ушел под погрузку снарядов. Вот и пришлось вызвать автомобиль.

— Это твои проделки, Рябов.

— Мое дело сторона. Народ захотел, он и сделал, а я только вам рассказал. Но как будете у железнодорожников, так вы меня уж не выдавайте… Обидятся.

Шумно и людно на степной дороге: обозы движутся в сторону фронта, а ездовые, лениво обгоняя лошадей, курят цигарки, гонцы проносятся с донесениями и исчезают в голубой дымке.

«Чандлер» шел быстрым ходом, поднимая тучи пыли. Машина обогнала какую-то колонну.

— Остановись! — приказал Лазо шоферу и поманил к себе пальцем шедшего впереди колонны грудастого и широкоплечего бойца. — Кто будете?

Боец сплюнул, вытер всей ладонью губы и спросил:

— А ты кто будешь?

— Лазо!

— Да ну! Покажи мандат.

Лазо протянул бойцу удостоверение. Тот медленно прочитал и простодушно заметил:

— А ведь правда… — И, подтянувшись, гаркнул во все горло: — Виноват, товарищ командующий! Веду колонну Дальневосточного социалистического отряда, одни матросы и портовые грузчики.

— Место назначения знаете?

— Разъезд Седловый.

— А дорогу?

— Море не высохнет, народ не заблудится.

— Бойцы сыты?

— Вполне!

— Ведите!

Не доезжая Андриановки, Кларк заметил вдали всадника.

Саша нагнал его и затормозил, выпустив из выхлопной трубы клубы желтого дыма. Всадник предусмотрительно съехал на обочину дороги и оглянулся. Когда дым рассеялся, Лазо порывисто, словно его подбросило пружиной, вскочил и радостно крикнул:

— Ольга!

С той же порывистостью он бросился из машины, но Ольга без его помощи легко спрыгнула с низкорослого коня.

— В Читу ездила? — спросил он.

— Да.

— Верхом?

— Как видишь! А что тут такого? Кто я, армейский политработник или домашняя хозяйка? Хорошо, что лошадь нашлась в полку, а то бы пешком пошла.

— Неужели такое неотложное дело?

— По-моему, да!

— Быть может, ты доложишь мне, как командующему, — улыбнулся он и уперся руками в бока.

— Я ездила, товарищ главком, в губпартком, — стараясь быть серьезной, ответила Ольга, — по вопросу об оформлении двух коммунистов: Сергея Лазо и Бориса Кларка.

Лазо не выдержал и, обняв Ольгу, крепко поцеловал ее в щеку. Лицо ее вспыхнуло живым румянцем.

— Ну как тебе не стыдно на виду у твоих командиров?

— Да ведь Борис и Вася мои лучшие друзья.

— Все же неудобно.

— Мне и с женой поздороваться нельзя?

— Ладно, ладно, не сердись. — И Ольга, сняв с головы Лазо фуражку, ласково потрепала рукой по волосам.

— Так что ты успела?

Ольга оживилась:

— Получилось смешно. Прихожу к Мамаеву — ты его знаешь? — и говорю: «Вот вам заявления двух товарищей, и прошу поскорее их оформить». А он спрашивает: «Вы хорошо знаете этих товарищей? Ручаетесь за них?» Я подаю ему заявления и говорю: «Прочтите, а потом побеседуем». Стал он медленно читать, но так, что мне слышно: «По ряду вопросов еще до Октябрьской революции я разделял взгляды большевиков». Остановился, посмотрел на меня и говорит: «Вот каков!» И дальше читает: «После февральской революции состоял в Красноярском Совете во фракции большевиков и пришел к убеждению, что только большевистская партия способна повести за собой массы рабочих и крестьян и закрепить победу революции. Поэтому прошу принять меня в члены Коммунистической партии». И опять остановился и уже совсем тихо произнес: «Лазо». Посмотрел на меня и спрашивает: «Это заявление самого Лазо?» А я отвечаю: «Да!» — «Командующего Лазо?» — «Да, командующего Лазо!» — «А второе заявление?» — «Командира особой сотни Бориса Кларка». Тут Мамаев просиял и говорит: «На первом же заседании комитета мы их утвердим».

Лазо внимательно выслушал рассказ Ольги. Хотелось сказать какие-то необычные слова, но они не приходили на ум, хотелось закричать от радости, но к горлу что-то подступило. Тогда он обнял еще раз Ольгу и снова поцеловал ее.

— Спасибо, дорогой друг! — сказал он сдержанно. — А теперь садись в машину, и я отвезу тебя к своим аргунцам, а Вася Бронников поедет верхом.

И «чандлер» покатился к фронту.

Солнце медленно садилось в седловину хребта.

Командующий, стоя на кожаном сиденье в «чандлере», следил за движением войск. Вот рванулись на левом фланге железнодорожники Читинского полка, на правом — аргунцы медленно теснят семеновцев, выравнивая линию фронта. В обход ушел иркутский отряд. В Канском полку какое-то оживление, похоже на то, что он преждевременно готовится к атаке. И Лазо крикнул шоферу:

— Вперед!

«Чандлер» задымил и, попрыгивая на степных кочках, помчался к боевым частям.

Командир Канского полка, заметив машину, выехал навстречу верхом.

— Вы что, к атаке изготовились? — спросил Лазо.

— Так точно, товарищ главком!

— Отставить! Разве сами не понимаете, что людей погубите? Врежетесь в семеновские отряды и захлебнетесь. Дождитесь темноты, тогда начнем общую атаку.

— А железнодорожники зачем пошли?

— Разведка боем, щупаем силы врага.

…Когда зажглась вечерняя звезда, в воздухе сразу все загрохотало, зажужжало, загудело; застрочили пулеметы, засвистела шрапнель, над землей заклубился дым. Аргунцы, ударив с фланга, заняли выгодную позицию. Рота мадьяр ринулась в атаку. И тогда командир Канского полка повел бойцов в бой. Семеновцы, дрогнув, стали отходить, увлекая за собой красных, а командир их, не рассчитав сил, выдвинул далеко вперед свой полк и приблизился к Аге, накануне занятой семеновцами.

Наступила ночь, и разом все стихло. На рассвете бойцы без разведки подошли к голубой сопке. В глубоком котловане, окруженном цепью зубчатых гор, лежала в прозрачной дымке Ага. Видны были бревенчатые дома, верхушки деревьев, видна была дорога, взлетавшая на косогор. Но неожиданно справа показалась колонна семеновцев, а слева вынырнули хунхузы. Перекрестным огнем застрочили пулеметы.

— Что за черт, — выругался командир Канского полка, — неужели у меня в тылу оказались семеновцы?

И полк стал отходить, оставив командира с ротой для прикрытия. Но нежданно-негаданно появился Степан Безуглов с десятком смельчаков-казаков.

— Отходи со своей ротой! — закричал Безуглов во все горло. — Уж мы хунхузов задержим.

Казаки вступили в неравную борьбу. Они появлялись то в одном месте, то в другом, обстреливая фланги противника. Безуглова ранило в левое плечо, но он продолжал скакать на своем злом жеребце и стрелять по хунхузам. Убедившись в том, что командир Канского полка со своей ротой уже в безопасности, Безуглов крикнул казакам: