Вот что говорит наш незабвенный автор «С того берега» об этом факте.

Дашкова играла в нём очень важную роль и об участии её говорила сама императрица Бестужеву: «Кто бы мог подумать, что дочь Романа Воронцова поможет мне сесть на престол».

Но весть об убийстве Петра исполнила Дашкову ужасом и отвращением: она до такой степени была взволнована и возмущена этим пятном «на перевороте, который не стоил ни капли крови», что не могла настолько переломить себя, чтоб ехать на другой день во дворец. Она минует в своих записках все подробности этого гадкого происшествия, где три офицера, из которых один был гигант, полчаса работали, чтоб удушить салфеткой отравленного арестанта, — как-будто нельзя было подождать четверти часа. Она полагает, что Екатерина не знала вперед о намерении А. Орлова: вернее однако то, что Дашкова не имела понятия о участии Екатерины, которая тщательно умела скрывать что хотела: о её интриге с Григорием Орловым, например, тоже не только не знали ни Панин, ни другие заговорщики, но ни сама даже Дашкова.

Екатерина поняла, что было на душе у Дашковой, и увидевши ее, стала с ужасом говорить о том, что случилось.

— Да, ваше величество, — отвечала Дашкова, — смерть эта слишком скоро и рано пришла для вашей и для моей славы.

Об А. Орлове Дашкова ничего знать не хотела и, проходя однажды приемной залой, она громко при всех сказала, что конечно Алексей Орлов пощадит ее своим знакомством, и действительно, с лишком 25 лет они не кланялись и не говорили друг с другом.

Весьма вероятно, говорит тот же Герцен, что Екатерина не давала приказания убить Петра III: Александр сделал больше: он решительно требовал, чтоб не убивать Павла до смерти, отправляя к нему ватагу крамольных олигархов. Мы знаем из Шекспира, как даются эти приказания: взглядом, намеком, молчанием. Зачем Екатерина поручила надзор за слабодушным Петром III злейшим врагам его? Пассек и Баскаков хотели его убить за несколько дней до 27-го июня, — будто она не знала этого? И зачем же убийцы были так нагло награждены?

Дашкова приводит в оправдание Екатерины письмо от Орлова к ней, писанное тотчас после убийства, которое она ей показывала. Письмо это, говорит она, носило явные следы внутреннего беспокойства, душевной тревоги, страха и нетрезвого состояния. Письмо это береглось у императрицы в особой шкатулке с другими важными документами.

Павел после смерти матери велел при себе разобрать эти бумаги князю Безбородко. Дойдя до этого письма, Павел прочел его императрице в присутствии придворной дамы. Потом он велел Ростопчину прочесть его великим князьям.

Герцен говорит: а слыхал о содержании этого письма от достоверного человека, который сам его читал. Оно в этом роде:

«Матушка императрица, как тебе указать, что мы наделали, такая случилась беда, заехали мы к твоему супругу и выпили с ним вина; ты знаешь, каков он бывает хмельной: слово за слово, он нас так разобидел, что дело дошло да драки. Глядим, — а он упал мертвый. Что делать, возьми наши головы, если хочешь, или милосердая матушка, подумай, что дела не воротишь, и отпусти нашу вину».

Кто виноват? невольно спрашиваешь себя, и хотя Дашкова, Павел и др. и стараются сбросить с плеч Екатерины камень виновности в гнуснейшим преступлении, им никогда не удается «выгородить» эту пошлую женщину, так как одного веского факта достаточно, подтверждающего безусловную её виновность: зачем убийцы были ею так щедро награждены?

Петр умер не будучи коронован. Тридцать четыре года после его смерти Павел велел открыть его гроб и короновать торжественнейшим образом бездыханное тело. Этот гороховый шут во многом напоминал Петра III-го и кончил так же трагично, как и его царственный прототип, и сравнивая сумасбродства последнего с дурачествами Петра, право, нужно думать, что Павел был сын его, хотя матушка Екатерина и улыбнулась бы на такую наивность.

Петра III не стало, но его имя играло долгое время после исчезновения носителя его немаловажную роль в русской истории. Не более и не менее семи Лже-Петров появилось на политическом горизонте, и один блистал ярче другого. В 1767 году появился какой-то воронежский сапожник и объявился царем Петром, но был вскоре пойман и казнен. Далее крестьянский сын Чернышев, поднявший в 1770 г. близ Крыма довольно видный бунт. Этот был также в непродолжительном времени схвачен и обезглавлен. В 1771 году поднялся врач Стефан из Архипелага с притязаниями на скипетр и державу, но скрылся, не произведя особенного эффекта. Год спустя «воскрес» новый псевдо-Петр в лице одного крестьянина из имений Воронцовых, несколько позже другой мужичок с Уральских гор, скрывшийся удачно от бдительных взоров императорских агентов, еще далее: появился какой-то каторжник, удравший из Иркутска. Этого несчастного замучили плеткой до смерти и — наконец last but not least — Емелька Пугачев, который не в шутку помучил матушку-царицу и играл самую выдающуюся роль в области лжеправителей.

Довольно стонов, слез и крови, к чему этот ужасный калейдоскоп, спросит себя читатель, — ведь каждое стеклышко давит всё больше и больше! К чему развертывать перед читающим миром такие позорные страницы, вызывающие лишь краску в лице и стыд за родину?! — Нет, дорогой читатель, за родину краснеть нечего; она пережила средневековую татарщину, перенесла крепостничество и переживет и нынешнюю романовщину: