Приняв нужные меры для спокойствия столицы, царица и Дашкова сели по-мужски на лошадей и по дороге в Петергоф сделали смотр двенадцати тысячам человек. Прием новой правительницы бил всюду «самый сердечный и восторженный».
В Красном Кабаке инсурекционная армия сделала привал. Надобно было дать людям отдых, ведь вот уже двенадцать часов, как они на ногах. Императрица и Дашкова, не спавшие последние ночи, были тоже сильно утомлены и нуждались в отдыхе. Дашкова на скорую руку постлала на диван шинель, взятую у одного из полковников, расставила около дверей и под окнами часовых и бросилась вместе с новой самодержицей, не снимая мундиров, в эту незатейливую постель, чтобы на час или другой уснуть.
Герцен говорит: нельзя не признаться, что есть что-то необыкновенно увлекательное в этой отваге двух женщин, переменяющих судьбу империи, в этой революции, делаемой красивой, умной женщиной, окруженной молодыми людьми, влюбленными в нее, между которыми на первом плане красавица 18-ти лет, верхом, в преображенском мундире и с саблей в руках.
Несчастный Петр в это время ездил из Ораниенбаума в Петергоф и обратно, не умея ничего придумать, ни на что решиться. Он искал свою дорогую супругу по комнатам павильона, за шкафами и дверями, как будто она с ним играла в жмурки, и не без самодовольства повторял своей Романовне: «вот видишь, что я прав, я был уверен, что она сделает что-нибудь, я всегда говорил, что эта женщина способна на всё».
Убиение Петра
Еще возле него стоял престарелый вождь Миних, еще вся Россия и часть Петербурга были не против него, но он уже совсем был вне себя, растерялся и решительно не знал, с чего начинать. Показав пример невероятной трусости под Кронштадтом, он велел императорской яхте грести не к флоту, а снова к Ораниенбауму, — дамы боялись качки и моря, Петр же боялся всего. Ночь была тихая, лунная. Жалкий император спрятался в каюте со своими куртизанами, а на палубе сидели в мрачной задумчивости и с досадой, стыдом и грустью на сердце два героя — Миних и Гудович. Они теперь увидели, что против воли нельзя спасать людей.
В четыре часа утра пристали они снова к Ораниенбауму и с понурыми головами и дрожью во всех членах, тайком, как трусливые воры, вошли во дворец. Петр засел за письменный стол: он писал письмо к Екатерине.
В те же четыре часа седлали двух лихих коней, одного для императрицы, другого для Дашковой, и вот они снова веселые и исполненные энергии перед войском, выступившим в пять часов в поход и остановившимся отдохнуть у Троицкого монастыря.
Тут начали являться один за другим гонцы Петра, привозя одно предложение глупее другого: он отказывался от престола, просился Христом-Богом в Голштинию, признавал себя виноватым, недостойным царствовать и т. п. — Екатерина ответила ему, требуя от него, чтоб он безусловно сдался, во избежание больших зол и обещала при этом устроить ему наивозможно лучшую жизнь в одном из загородных дворцов, по его выбору.
Войска Екатерины спокойно — сопротивления ведь ниоткуда не было — заняли Петергоф. Орлова послали на рекогносцировку: разумеется, о противниках и помину не было. Голштинцы, окружавшие Петра в Ораниенбауме и преданные ему, были готовы умереть за него, но он приказал им не оказывать никакого сопротивления и не защищаться вовсе. Он хотел бежать, велел приготовить лошадь, но сел не на нее, а в коляску со своей возлюбленной и Гудовичем и печально сам повез свою «повинную» голову виновной жене своей. Его провели потихоньку в дальнюю комнату дворца. Романовну же и Гудовича, который и тут себя вел с необыкновенным благородством, арестовали. Петра, как к смерти присужденного, за час до казни накормили и напоили и повезли затем в Ропшу под конвоем Алексея Орлова, Пасека, Барятинского и Баскакова. Ропшу он избрал сам, она ему принадлежала, когда он еще быть великим князем. Другие, впрочем, говорят, что он вовсе не был в Ропше, а в имении Разумовского.
В одном из своих писем к Екатерине Петр говорил о своем отречении, в другом о лицах, которых желал бы оставить при себе; исчисляет всё, что ему нужно для житья, причём именно упоминает о запасе бургонского вина и табаку. Далее требовал этот жалкий правитель скрипку, библию и разные романы, причем прибавлял, что он хочет сделаться философом. Он в слезах молил извергов вернуть ему Воронцову и не разлучать его с нею, просил оставить ему его верного слугу негра Нарциса, дать ему любимую собаку и скрипку, на которой он так охотно играл, но безжалостные варвары и в этом ему отказали.
Солдаты праздновали занятие Петергофа, вломились в дворцовые погреба и пили венгерское касками, принимая его за мед. Орлов слышал об этом беспорядке, но по трусости или лени не сдвинулся с места, Дашкова-же сейчас, отправилась вниз, приняла грозный вид и своим тоненьким голосом восстановила порядок. Довольная успехом, она отдала им все деньги, бывшие с нею и сказала солдатам, что по возвращении в Петербург им позволят пить на казенный счет.
5-го июля 1762 г. был совершен тот омерзительный кровавый факт, который покончил с жизнью последнего отпрыска из дома Романовых. Это гнусное дело совершил Алексей Орлов с шайкой таких же злодеев, как Екатерина и его братья.
События в Ропше до сих пор не были еще вполне выяснены. Княгиня Дашкова, принимавшая активное участие в этом перевороте и посвященная в это гнусное дело, неоднократно выражалась, что кровавый акт совершен рукою Алексея Орлова.
Гельбиг же рассказывает, что Алексей Орлов набросился на Петра, но когда тот стал умолять и сопротивляться, то разжалобился и выбежал на террасу, дело же докончили уже его соучастники.
Покончив с несчастным Петром, Алексей Орлов немедленно поскакал в Петербург к Екатерине, которая приняла весть о смерти супруга прямо-таки с дьявольским спокойствием, какое только возможно при том железном и бессердечном характере, каким обладала эта в разврате зачерствевшая женщина.
Тот же самый Гельбиг добавляет, что когда Алексей Орлов выбежал из дворца, остальные злодеи набросились на отравленного Петра и не довольствуясь этим, стали душить его подушками; завязалась ужасная борьба во время которой князь Барятинский схватил салфетку, сделал из неё петлю и набросил ее на шею несчастной жертве. При этом несколько извергов, щеголяющих ныне громким именем и графским или княжеским титулом, ухватили за ноги и руки несчастного и таким путем обезоружив жертву, дали возможность барону Энгельгардту затянуть зловещую петлю.
Курьер Екатерины, который в качестве пассивного зрителя присутствовал при этой душераздирающей сцене, уверял, что он никогда в жизни не слыхал подобного ужасного крика и стона. Два рядовых, помогавших в этом деле и не отличавшихся сдержанностью в словах, были для виду произведены в офицеры, посланы в провинцию и там тихо и смирно умерщвлены…
Но несмотря на все меры предосторожности, это гнусное кровавое дело не осталось тайной, и особенно полно документировано участие и отношение к нему Екатерины. Так наприм., французский дипломат Бретейль послал немедленно после задушения Петра следующую депешу своему правительству: «Какое ужасное явление и какой пример для народа, если последний только способен отнестись к событиям хладнокровно. С одной стороны внук Петра I-го свергнут с трона и умерщвлен, с другой — внук царя Ивана страдает в оковах в заточении. При этом принцесса Ангальт-Цербстская завладела короной предков Петра I-го и Ивана и убиением императора-мужа достигла трона».
Официально народ узнал о смерти Петра из манифеста самозваной императрицы, в котором между прочим говорится о том, что Петр III скончался скоропостижно от недуга, который его одерживал уже несколько раз в течение жизни. В частном же письме к своему бывшему фавориту Понятовскому, у ней хватает наглости, умалчивая о настоящей причине смерти, называть эту болезнь «геморроидальными коликами».
Похороны Петра были очень скромны и в отсутствии Екатерины.
Опубликование кровавой драмы в Ропшенском дворце совершилось по следующей случайности: некто Рулье, служивший секретарем при французском посольстве, написал, как очевидец, довольно обширное сочинение об Екатерине и ее пособниках в достижении трона. Рулье сдал свой манускрипт либеральному энциклопедисту Дидро для издания, но Дидро, подкупленный Екатериной, не только что отказался сам от издания, но даже оказал препятствие к печатанию сочинения Рулье и, благодаря тому же либералу, русскому посольству в Париже удалось купить манускрипт Рулье вместе со всеми правами на оный. И таким образом опубликование такого важного исторического манускрипта было задержано до смерти его автора и лишь благодаря А. И. Герцену, издавшему в шестидесятых годах мемуары Екатерины II, узнали мы суть этой ужасной истории, в правдивость коей в силу ее зверского характера и по сию пору решительно с трудом верится. Да, но это было так, и остается только пожелать одного, чтобы эта хотя и горькая истина нашла бы надлежащее распространение в России и чтобы таким образом раз навсегда замолкли хвалебные гимны и дифирамбы, воспеваемые и по сегодня ордой сикофантов или лакеев-лизоблюдов, имена коих нередко украшает профессорский титул.