Звери в зоопарке получают достаточный паек, но это не мешает им попрошайничать. Попрошайничают все, даже гордые орлы. Приемы зверей мало отличаются от приемов людей. Каждый из них изобретает свой трюк. Лисы бегают вдоль клетки, становятся на задние лапы и умильно заглядывают вам в глаза, медведи делают вам «ручкой», складывая при этом сердечком губы. Ворон, каркая, скачет вдоль решотки. Как настоящий профессионал он не брезгует и… серебряными монетами. Получив гривенник, он подолгу играет с ним, а потом прячет в укромном месте.

Про этого ворона рассказывают любопытную историю. Наигравшись вдоволь, он обыкновенно закапывал монеты в землю. Однажды сторож решил воспользоваться накопленными вороном деньгами. Без труда отыскав клад, он унес его. Через некоторое время, заметив, что посетители продолжают давать птице гривенники, сторож снова решил воспользоваться «сбережениями» ворона. Он тщательно обыскивал клетку, но не нашел ничего. Повторные обыски долго не давали никаких результатов, а между тем ворон продолжал принимать монеты, каждый раз пряча их неизвестно куда. Что же оказалось? Наученный горьким опытом, ворон решил прятать деньги в щель, за деревянную обшивку стены.

Мне хотелось проверить эти рассказы. Я дал ворону гривенник, но, подержав его некоторое время в клюве, он бросил монету в снег и затоптал ногами. Зато я видел, как ворон стащил перчатку с руки зазевавшегося на него мальчика и долго летал по клетке, ища укромного места. А затем уселся со своей добычей под самой крышей, не обращая внимания на плач ребенка и гневные восклицания родителей. Пришлось звать сторожа.

— Отдай, цёлт! — кричал он, гоняясь по клетке за вороном. Наконец тот бросил надоевшую ему перчатку, и все успокоилось.

Со сторожем «моего отделения» я скоро сдружился. Небольшого роста, курносый, картавый и подслеповатый, он сразу взял меня под свое покровительство. При встрече говорил: «Цёлт его знает. Сто-то холёдно», — и показывал руки в волдырях от морозных ожогов.

Он же сообщил мне, что я не один рисую зверей.

— В плёслом году плиходил один с дилектолом. Только тот знаменитый[30].

Очевидно без директора я мало что значил в его глазах.

Утром он подметал около клеток, потом исчезал и появлялся к трем часам, неся большое оцинкованное ведро, наполненное мясом. Присев на корточки, он долго ковырялся в ведре голыми руками, сортируя мясо. А потом шел из одной клетки в другую и ловко разбрасывал куски своим питомцам.

— Не боишься? — спросил я его.

— Нет, они не тлогают.

Действительна, при его появлении волки жались в глубину клетки, лисы тоже отбегали. За исключением одной. Но та была совсем ручная. Она хватала лучшие куски из рук сторожа, вертелась у его ног, ласкалась и, став на задние лапы, лезла мордой в карман за семячками. Птицы не обращали на него внимания. Они или сразу бросались на еду или, как филины, спокойно ждали наступления темноты.

«Дело не сложное войти в клетку», — думалось мне. Но однажды, желая получше рассмотреть филинов, я перешагнул через проволоку и, нагнувшись, приблизил лицо к решотке. И вдруг филин с каким-то особым свистом устремился на меня и вонзил клюв и когти в решотку рядом с моим лицом. Я испуганно отпрянул назад. После этого случая я стал относиться с большим уважением к моему невзрачному покровителю-сторожу.

О времени его появления, вернее о наступлении трех часов, я научился узнавать по зверям. Первыми начинали волноваться орлы. Вытянув шею, расправив крылья, они громко клохтали. Волки нервно бегали по клетке. Более сильный отгонял слабого в глубь, стараясь занять место у решотки. Но занятнее всего были лисы. В глубине их клетки вертикально поставлены стволы деревьев с ободранной корой. Один из этих стволов дважды, в середине и у самой крыши, разветвляется, а в самом низу имеет выступ от отрубленного сука. Этот ствол и служил лисам своеобразным наблюдательным пунктом. Поочередно вспрыгивали они по уступам до самой крыши и там, навострив уши, с горящими глазами застывали неподвижно в ожидании появления сторожа. Иногда на стволе размещались сразу три лисицы. А в это время четвертая — ручная — лихорадочно бегала вдоль решотки, отгоняя товарок зубами. В клетке она была диктатором — храбро бросалась к сторожу, хватала лучшие куски и быстро прятала их в нору.

Лисы едят жадно, постоянно дерутся и при этом хрипло тявкают друг на друга. Насытившись, они ложатся спать, свернувшись клубочком, уткнув нос в пушистый хвост.

При появлении экскурсии я уже предугадывал коварный стереотипный вопрос руководителя.

— А как вы думаете, граждане, — растягивая слова, спрашивал он, — для чего лисе нужен такой длинный пушистый хвост?

— Заметать следы, — быстро и убежденно отвечали обыкновенно посетители.

— Попробуйте взять метлу и замести на снегу ваши следы. Что у вас выйдет? — И следует объяснение о том, что лиса пользуется во время бега хвостом как рулем на поворотах и что он служит ей одеялом во время сильных морозов, согревая самую чувствительную часть тела — нос, то-есть сохраняет ей необычайно острое обоняние, в котором она так нуждается в борьбе за существование.

У клетки с лисами, я увидел однажды необыкновенного человека. С виду это был самый заурядный человек. Небольшого роста, лет пятидесяти, рыжеватый блондин, в пенснэ, в обыкновенном пальто и каракулевой шапке. Он долго молча смотрел на лис и вдруг обратился ко мне с вопросом:

— А скажите, гражданин, что это за зверь?

— Лиса, — недоверчиво ответил я, полагая, что посетитель шутит.

— Лиса! — изумленно воскликнул он. — Так это лиса!

И поправив пенснэ, он нагнулся к клетке и стал внимательно разглядывать лис, приговаривая вполголоса: «Так это лиса…»

Мне посчастливилось: я встретил человека, никогда не видавшего лис.

Впрочем это не единственный курьез. В отделении была свободная клетка. Не помню почему, в нее поместили черного грифа. Однажды мимо проходила с внучком старушка в платочке.

— Бабушка, это кто? — спросил внук.

Находчивая старуха нагнулась к клетке, внимательно осмотрела видимо незнакомую ей птицу и вдруг ответила:

— Папагай.

— Это глиф — цольный глиф, — наставительно поправил возмущенный сторож.

И растерявшаяся старушка быстро зашагала вдоль клеток, не останавливаясь больше для ответов на вопросы внука.

В другой раз в помещении антилоп вошла хорошо одетая женщина, ведя за руку мальчика лет шести.

— Мама, это кто? — воскликнул ребенок, увидев зебру.

— Это? Это тигр, — ответила мать и потащила ребенка дальше.

Обернувшись, она заметила мое удивление и поправилась:

— Ах, нет! Это зебра.

Любопытна была работа с филинами. Нужно сказать, что они произвели на меня необычайное впечатление. В яркий солнечный день я остановился перед их клеткой. В глубине, на перекладине неподвижно сидели четыре огромных ушастых филина. Глаза их были закрыты. Ветер играл пушистыми перьями.

«Чучела», — подумал я и вспомнил, как в детстве часами простаивал перед витриной охотничьего магазина, любуясь выставленным чучелом филина.

Но нет, я ошибся. Чучела двигали ушами, как лошади, порознь и вместе. Один из них вдруг открыл большой круглый оранжевый глаз, уставился на меня и снова зажмурился.

Такую же ошибку сделал я в другой раз, но уже в помещении террариума. Есть такая змейка, носящая громкое наименование «степного удава», величиной с небольшого ужа. Поровнявшись с ней, посетители обыкновенно презрительно восклицают: