16. КУРЫ

Я тоже уверен: теперь бы они не разбежались и не оставили меня в трудную минуту. Я не обольщаюсь: у нас еще нет настоящего, крепко сбитого и слаженного коллектива, но он рождается. Первые ростки его видны во всем. И в том, как ребята работают, как собираются после обеда в клубе, и в том, что я все чаще слышу; «у нас» и «давайте сделаем».

Каждая мысль, чья бы она ни была, стала находить немедленный отклик. Принимали ее или отвергали, но неуслышанной она не оставалась.

Примерно недели через три после приезда Гали с детьми я купил в городе новенький серебряный горн. Я шел с ним от станции и постепенно обрастал ребятами. По какому-то неведомому беспроволочному телеграфу стало известно, что приехал я не как-нибудь, а с горном, и все высыпали навстречу.

– Вместо звонка! Вот здорово! Как запоет – в Ленинграде будет слышно! – возбужденно говорили ребята.

Каждый старался пробраться поближе, потрогать мою ношу.

Только один человек при виде горна словно оцепенел – это был Петька. Он протиснулся ко мне, но не говорил ни слова, старался не встречаться со мной глазами и шел рядом унылый, подавленный. Разгадать эту загадку было нетрудно: Петька не смел и думать, что горн поручат ему, но и расстаться с этой звонкой серебряной мечтой был не в силах. Должно быть, эта мечта завладела им еще с того дня, когда я показывал фотографии дзержинцев и он увидел сигналистов.

Володин первым спросил напрямик:

– А кто будет горнистом?

– Жребий потянем! – крикнул Глебов.

– В коммуне… – едва слышно выговорил Петька, судорожно глотнул и продолжал все громче, с энергией отчаяния: – в коммуне Дзержинского… вы, Семен Афанасьевич, сами говорили… горнисты были… горнисты были из маленьких!

Общий хохот покрыл его слова.

– Э, куда метишь! – поддразнил Король. – Вон у нас Егор маленький. И Васька. А Павлушка Стеклов? Чем не горнист?

И тогда Стеклов-старший сказал веско:

– На собрании решим!

Я не был ущемлен тем, что не услышал: «Кого Семен Афанасьевич назначит, тот и будет». Куда важнее и куда приятнее даже и для самолюбия было услышать вот это: «На собрании решим!»

Но в тот же день произошло событие, заставившее нас забыть на время даже о горне.

В отряде Стеклова был Леня Петров, самый маленький в нашем доме. Ему никто недавал и десяти лет, такой он был щуплый, тощенький, с тонкой шеей и большими раскосыми глазами на бледном лице. Грешным делом, я редко вспоминал о нем – уж очень он был тихий и незаметный, а моего самого неотложного внимания требовали столь яркие личности, как Глебов, Плетнев, Репин… Но однажды, проходя по двору, я увидел: Леня Петров бьется в руках у Короля, пытаясь вырваться и что-то спрятать.

– Что у вас тут? – спросил я подходя.

– Семен Афанасьевич, поглядите, он всю свою еду из столовой в карманах уносит! Видите – яйцо крутое. А вот я из кармана вытащил – каша в бумажке. Даже понять нельзя – на продажу, что ли?

Я поставил Леню перед собой и заглянул в испуганные глаза:

– Ну?

– Ку… куры… – прошептал он.

– Что-о?

– Ку… куры! – повторил он громче – и расплакался.

На счастье, тут подоспел Стеклов.

– Опять не ел? – спросил он с ходу, видимо ничему не удивляясь.

– Что такое? – сказал я с сердцем. – Почему не ешь в столовой, зачем таскаешь еду в карманах? Да отвечай же!

– Семен Афанасьевич, это он курам таскает, – пояснил Сергей. – У него наседка на яйца посажена, вот он с ней и нянчится.

У нас, кроме быка Тимофея, было четыре курицы и тощий, почти бесхвостый петух – остатки разваленного, раскраденного хозяйства. Все они были, как полагается, заприходованы, ими ведала Антонина Григорьевна, а мне было недосуг помнить о них – копошатся где-то у сарая, и пусть копошатся. Раза два я слышал, как Леня Петров сзывал их странным зовом. «Типы, типы!» – повторял он тихонько, и они сбегались к нему. Однажды я был свидетелем того, как он по душам беседовал о курах с Антониной Григорьевной. «Вот тебе решето. Хорошее будет гнездышко, – наставляла она. – Соломки подстели, золой им перышки посыпь… ты не сыпал, нет?»

Леня любил кур всерьез, ухаживал за ними с утра до ночи, носил им всякие остатки из кухни. И вот оказалось, что он еще и делится с ними своим завтраком, обедом и ужином.

Убедившись, что никто не собирается его наказывать, Леня осмелел.

– Сперва черная села на яйца, – рассказывал он, – только я сразу увидел, что она наседка никудышная: крылья не распускает, а прижимает к телу, яйца и лежат неприкрытые. А теперь Пеструха села. Она умная. Все смотрит по сторонам; как увидит, что яйцо не прикрыто, – поднимется, клювом его подкатит поближе и крылом закроет. А когда сходит с гнезда, так все бегом бегает – наглотается чего-нибудь поскорее и сразу назад…

Леня рассказывал охотно, громко, словно это и не он минуту назад всхлипывал и размазывал по лицу слезы.

Постепенно курами заинтересовалось почти все женское население нашего дома – Екатерина Ивановна, Галя, Леночка. Курам отвели уголок возле кухни («В сарае холодно, у них гребни мерзнут», – объяснял Леня). Им устроили гнезда из корзинки, двух ящиков и решета; гнезда побелили известкой, чтобы уберечь от насекомых, подостлали соломы и сена. Леня мечтал летом устроить на унавоженной земле червятник.

– Это очень просто: покрыть грядку досками и поливать. А потом майские жуки – если их собрать побольше да посушить, вот это будет корм!

Пеструха добросовестно сидела на яйцах, и вот, приложив ухо к одному из них, Леня впервые услышал едва уловимое постукиванье. Он прижал руку к губам и как-то весь съежился. Но не позволил нетерпению одолеть себя – не снимал наседку раньше времени, давал каждому цыпленку обсохнуть под курицей и только после этого осторожно вынимал его и помещал в теплый, уютный ящик.

Все малыши в доме увлеклись заботами о курах и наперебой помогали Лёне. А когда Пеструха со своим выводком вышла на первую прогулку, ей устроили торжественную встречу – пожалуй, даже чересчур торжественную: окруженная толпой мальчишек, она вся взъерошилась, готовясь защищать цыплят.

Прошло несколько дней.

И вот не успел я с горном, окруженный толпой ребят, войти во двор, ко мне кинулся заплаканный Леня Петров с воплем:

– Украли! Пеструху украли!

– Постой, не реви. С чего ты взял, что ее украли?

– Я был в мастерской, а она гуляла. Выхожу – нету. Цыплята одни. Разве она их оставит одних?

– Но кто же ее мог взять?

– Не знаю, а только украли! Ой, Семен Афанасьевич, украли!

– Подожди, не кричи, вернется еще. Забрела куда-нибудь.

Но Пеструха не вернулась. Часа через два стало совершенно ясно, что она и не вернется.

– Ой, зарезали Пеструху! Зарезали! – причитал Леня.

Прежде никто и внимания не обратил бы на пропажу курицы – то ли еще пропадало! – но сейчас всех занимала судьба Пеструхи и ее потомства. То и дело я ловил на себе внимательные взгляды ребят.

Я попросил дежурного позвонить в колокольчик и, когда все собрались в столовой, сказал краткую речь:

– Вот что: к завтрашнему дню курица должна найтись. Если виновник не объявится, я у вас работать не стану.

Месяц назад я не должен был и не решился бы сказать такое, но теперь я чувствовал: можно так сказать, хотя риск был, и немалый. Ведь не откликнись ребята на мои слова – остаться в Березовой поляне я бы не мог.

День прошел тревожно. Ребята сходились по двое, по трое и шушукались о чем-то. Старшие тоже переговаривались между собой. После ужина Король подошел ко мне и сказал доверительно:

– Я так думаю, Семен Афанасьевич, дело того не стоит. Больше не повторится, а на этот раз можно бы замять.

– Ты так думаешь? В первые дни я действительно не обратил бы на это внимания. А сейчас я привык смотреть на вас как на людей, и мне не хочется думать иначе.

– Зачем говорить «вы», Семен Афанасьевич? Вы же знаете, что я ни при чем.

– Уверен. Но надо понять: мы все отвечаем друг за друга.