Иногда подзывала к телефону внуков, но те стеснялись своей далёкой бабушки, только застенчиво отвечали на вопросы, в основном ограничиваясь короткими, да или нет.

Фрося ещё ни разу за этих почти четыре года не навещала Поставы, после памятного жуткого разговора с пьяным Стасом, её жгла горькая обида.

Нет, не за себя, она в своё время от Андрея получила не такую жёсткую словесную пощёчину и ничего, стерпелось и сгладилось, сегодня даже смешно об этом вспоминать, правда, мать с сыном в их разговорах этого никогда не делали.

Ей до щемящей боли в груди было обидно за то, как Стас растоптал всё самое светлое, что их связывало с сестрой, а ведь они, практически, с первых месяцев жизни воспитывались, как двойня.

Аня постоянно справлялась о Стасике и порывалась ему написать, но мать категорически запретила даже помышлять об этом, ссылаясь на то, что сестра может навредить брату на службе, ведь тот уже был на заводе парторгом, освобождённым от основной работы.

В память врезалось, как накануне нынешнего Нового года Стас неожиданно соизволил позвонить матери, он, правда, был в изрядном подпитии, но был по отношению к ней необычайно ласков в словах, извинялся за свою ту мерзкую грубость и казалось лёд отчуждения между матерью и сыном тронулся.

Он не в свойственной для него манере с воодушевлением рассказывал о своей работе парторга, о его перспективах на будущее, справлялся о её здоровье и даже об успехах Сёмки в школе и спорте, но в конце разговора опять обрушился с упрёками на Аню, что она своим постыдным бегством во вражеский лагерь, может сломать ему всю партийную карьеру, ведь он метит уже в народные депутаты:

— Ты только подумай мать, одно дело заправлять в Поставах, но мне ведь уже здесь становится тесно.

Мои друзья сверху делают всё для того, чтобы я попал в Москву, а если в друг наши органы раскопают, что у меня родственница за границей и тогда мне ****ец, прости мама, но зла не хватает.

Поверь, матушка, я тогда даже в том паршивом Израиле доберусь до этой дохлой козы, и сверну ей тощую шею.

Фрося на этот раз не стала выливать гнев на пьяную мерзость сына, а только глубоко вздохнула и положила трубку.

Теперь услышав плач в голосе невестки, почему-то сразу подумала именно о сыне и сердце предательски ёкнуло:

— Ниночка, не томи душу, рассказывай побыстрей, что здарилось у вас?

От волнения и слыша белорусский выговор невестки, она сама невольно стала вставлять в речь слова никогда не произносимые ею в Москве.

Прерывающимся голосом от плача Нина быстро говорила:

— Мама, у меня уже нет больше сил терпеть его пьянки и гулянки, мне он даже запретил на базар с Олей выходить, кричит, что я его дискр-иди-ти-рую, стал распускать руки, бывает стыдно на улицу выйти, таких синяков наставит, хоть свет не зажигай.

Пол года назад я опять была понесла, так он явился вусмерть пьяный и заставил себя раздевать, а когда я пожаловалась, что мне тяжело, так лягнул ногой в живот, что я и скинула на завтра, чуть отошла от этого, ведь срок уже был немалый.

— Нина, и ты всё это терпишь?

— Ах, если бы только это, мне даже стыдно вам рассказывать, мама Фрося, он ведь меня недавно венерической болезнью наградил, вместе с ним подпольно уколы кололи, ещё не знаю, чем это для меня закончится.

— Кочергой…

— Я не поняла вас, мама Фрося.

— Ниночка, доченька, кочергой его по хребту, по тупой башке, а ещё лучше по блудливым яйцам.

После разговора с невесткой настроение у Фроси опустилось ниже плинтуса, стыд за сына раздирал душу.

Кто мог подумать, это её Стасик — спокойный, уравновешенный, трудолюбивый, неприхотливый, бывший для матери опорой в доме и хозяйстве, всегда так тепло относившийся к сестре, ведь они, как говорят, почти с рождения писали друг на друга, а теперь по высказываниям об Анютке стал хуже вражины.

Казалось бы лучше семьянина найти трудно, а тут рассказ невестки всё перевернул с ног на голову, вот мерзавец, вот паршивец, с каким бы удовольствием она ему бы нахлестала по мордам, да разве этим спасёшь ситуацию и прочистишь мозги зажравшемуся подонку.

Как помочь Нине она пока не имела никакого представления, но жалела невестку, которой когда-то все девки Постав обзавидовались, какого она подцепила жениха.

После их размолвки, произошедшей почти четыре года назад, она сравнивала старшего сына с его папашей.

Но, куда тому до сына!

Хотя, кто его знает, на самом деле, дай она в своё время тому волю и тоже бы руки распустил, и, что, разве Степан не бегал по бабам, ещё и как, ведь их интимная жизнь с первого соития не заладилась, но она тогда этому была только рада, что не любимый муженёк перестал домогаться её в постели.

Но разве можно было сравнить их отношения с единственным её официальным мужем, с тем, как развивались эти отношения у Нины со Стасом.

Помнится, душа радовалась, глядя на их ласки, нежность и взаимопонимание, а на вот, поди…

Мать никогда в детстве не смогла бы помыслить, что её старшенький, с виду такой увалень и молчун, так высоко взлетит, и не по профессиональной деятельности, а станет партийным функционером.

Хотя, что тут особо странного, ведь Степан тоже пытался с самого начала прихода в их места Советской власти, выдвинуться в активисты, что, впрочем, ему и удалось, и если бы не война, то возможно, тоже мог бы стать ответственным партийным работником.

В Поставах Степан считался активистом из рабоче-крестьянского сословия был уважаемым и обласканным новыми властями.

Нет, надо будет всё же попробовать обуздать сыночка, съездить и постращать его заявлением в партийные организации, может по отношению к жене хоть присмиреет.

Боже мой, она же совершенно опаздывает, некогда даже толком приодеться.

Ладно, не в театр, узнают, а, точней, некому там её узнавать.

Глава 16

Жигули Фроси подкатили к спортивному комплексу, когда часы показывали уже четверть четвёртого.

Она поспешно припарковалась и побежала искать зал, где проходят соревнования.

Слава богу, промахнуться было тяжело, стоял такой крик и свист, что ориентируясь на него, она в считанные минуты оказалась на трибуне.

Быстро глянула на хорошо освещённый ринг, но Семёна среди двух тузящих друг друга подростков не было, неужто прозевала…

Только она успела найти свободное место, как раздался гонг и судья, одетый во всё белое, развёл двух ершистых бойцов по разным углам.

Пока тот же судья собирал какие-то бумажки у сидевших рядом с рингом людей и куда-то их передавал, Фрося огляделась и спросила у ближайшего соседа:

— Вы не подскажете, когда будет драться Семён Вайсвасер?

Пожилой мужчина глянул на неё удивлённо:

— Вообще-то в следующем бою, а кем вы ему приходитесь?

— Разве трудно догадаться, мамой.

— Ну, мамы редко ходят на бокс, им же больно смотреть, как из их сыночков душу вытрясают.

Фрося вскинула голову:

— А если её сынок кому-то эту душу вытрясает?

— Ну, не знаю, тоже, наверное, не очень эстетично.

— Да, разве я сюда пришла за эстетикой, просто сын попросил поддержать его, разве я могла ему отказать в этом.

— Похвально, похвально, вы редкая мамаша, сыну есть кем гордиться.

Пока они так разговаривали, объявили победителя предыдущего боя и через канаты на ринг выпрыгнули следующие участники соревнований, и Фрося среди них узнала своего мальчика, выступающего в чёрных трусах и белой майке.

Пока представляли боксёров и тренеры давали последние наставления своим питомцам, Фрося заметила, что взгляд Сёмки невольно блуждал по лицам в зале, она поняла, что сынок ищет именно её.

Мать тут же отреагировала, вскочила на ноги и помахала рукой, и в ответ тут же поймала счастливую улыбку сына.

По требованию рефери ребята поприветствовали в центре ринга друг друга и разошлись по своим углам, получить последние уже бесполезные наставления от взволнованных, не менее подопечных, тренеров.