Но кораблекрушение это произошло много лет назад. И кости скелета корабля, взнесенные давним ураганом на берег, были видны теперь на отмели и лежали здесь, словно обглоданные останки какого-то животного, от которых уже отлетел последний коршун с последним куском добычи. Боковые бревна остова корабля, похожие на ребра, еще лепились по сторонам киля, и улыбающийся день так и играл своим светом в пустых пространствах между ними: палуба, обшивка, мачты, руль — все исчезло. Недоставало только черепа для полноты сходства со скелетом мамонта!

Робертсон думал об одеялах и о брэнди, но вслух об этом ничего не сказал.

Опять заревела сирена, но никаких чаек она не спугнула с этого неприветного берега, и даже эхо вторило ей только глухим, как бы насмешливым откликом… Повеяло пустынностью — той самой пустынностью, что приходится родною сестрою жути, страху и безнадежности.

Бийн отдал команду рулевому и позвонил в машинное отделение, чтобы шли полным ходом. Потом, когда остров остался уже далеко позади, в безмятежной синей дали, блестя каймой белой пены, капитан приказал взять новый курс, а сам, вместе с Робертсоном, отправился в каюту для морских карт.

На капитанском мостике остался Амброз.

В каюте для карт Бийн налил в стакан воды, отхлебнул глоток, подержал его за щекой, а потом, точно найдя воду отвратительной на вкус, открыл дверь каюты и выплеснул все из стакана.

— Так-с, — проговорил он, ставя стакан обратно в стойку, — ну, что вы скажете теперь?

— Да, кажется, что мы маху дали, — ответил Робертсон.

— Остов корабля открыли! Подумаешь, какая штука! — начал опять Бийн, но теперь уже спокойнее, занявшись набиванием трубки. — Вздумали место кораблекрушения отыскать, ну вот и отыскали… Просто, точно судьба смеется над нами. И время потеряли, и курс свой бросили, а уж о затрате угля и говорить нечего. И для чего это все? Только для того, чтобы полюбоваться на эти ребра, вывороченные когда-то бурей на берег…

— Ну да что же особенно досадовать! — сказал Робертсон. — Что тут плохого, если мы взглянули на эти останки? Жаль только, что лет на пять опоздали оказать помощь. Как бы то ни было, но мы сделали все, что могли, и едва ли кому-нибудь на нашем месте удалось бы сделать больше.

Часа через два остров уже совершенно исчезла сменивший Амброза Робертсон увидал вдали за штирбортом какое-то крошечное пятнышко и какую-то громадную морскую птицу, кружившую над ним. Он проверил себя, взяв бинокль, и сейчас же послал вниз, в буфет, за Бийном.

— Ведь это же лодка там! — воскликнул Робертсон, когда капитан взбирался к нему на мостик.

Бийн наставил бинокль.

— Это они! — сказал он. — Ну, значит, я был совершенно прав! И уголь, значит, мы недаром потратили!

Он скомандовал переменить курс, а сам стоял и смотрел, как далекое крошечное пятнышко становилось все больше и больше.

— А это, должно быть, «Рыбий Остров», — взволнованно говорил капитан, хотя волноваться, вообще, было совсем не в его обычае. — Так себе, грязный холмик какой-то. Его и на карте-то нет. Ну да, так или иначе, а мы во-время подоспели, если только вообще мы еще нужны… Он опять наставил бинокль. — И полным-полнехонько народу! И хоть бы тряпку какую выкинули! Верно, совсем уж сил нет… Держите наготове лодку!.. И положите в нее жбан с водой да несколько кружек! Не надо заставлять их ждать воду.

В это время на мостик взошел Фаргус, и Робертсон побежал вниз исполнять поручения Бийна. Между тем весть о лодке обошла уже всю команду судна, и все свободные, вплоть до смазчиков и кочегаров, столпились на палубе.

Робертсон сам спустился в лодку, и, когда он близко подошел к затерявшемуся в море боту, у него сердце замерло при виде того, что происходило на нем.

Это был большой китоловный бот, полный пассажиров, сильно накренившийся на штирборт. Все люди в нем мрачно молчали, исключение составлял только один, и его громкий голос непрерывно раздавался над водой, долетая до спасителей тягучими, монотонными перепевами.

Немало было у Робертсона за его плавания тяжелых переживаний на море, но никогда еще в жизни не приходилось ему видеть ничего подобного. На боте было одиннадцать мужчин и одна женщина. Шестеро мужчин были мертвы, а остальные пятеро были умирающими от жажды. Женщина прижимала к груди ребенка, и он был единственным на боте существом, не испытывающим страдания.

Трудно было бы и вообразить что-нибудь более потрясающее, более жалкое и в то же время более страшное, чем эта кучка людей, заполнявших бот. Слезы так и бежали из глаз Робертсона, пока он перемещал оставшихся в живых людей к себе в лодку, утоляя их жажду и поддерживая кружки около их запекшихся губ.

Когда все шестеро взрослых, оставшиеся в. живых, и ребенок были переведены в лодку «Зундерланда», а китоловный бот взяли на буксир и повернули к кораблю, — чайка, перед тем поднявшаяся далеко-далеко в высь и видневшаяся маленькой точкой в небе, стала спускаться, делая круги все ниже и ниже и скользя в воздухе над самым ботом, и потом уселась на край его обшивки. А вслед за этим в синеве неба появились новые точки, и вдруг чайка за чайкой стали стремительно падать на бот, будто вырвавшись из внезапно открывшейся западни.

После оказания первой помощи спасенным, Бийн поднялся на капитанский мостик. Он был в очень приподнятом настроении духа. Похоже было на то, что все его новые пассажиры скоро совершенно оправятся от перенесенных ими потрясений. По крайней мере, капитан мог на это надеяться — он сделал все, что было в его силах.

А ведь Робертсон возражал тогда. Если бы Робертсон был на месте Бийна капитаном «Зундерланда», то корабль, несомненно, был бы теперь далеко на севере и сделал бы уже значительную часть своего рейса на Занзибар. Но уже из простой гуманности Бийн, конечно, не станет говорить об этом; да, он — такой человек, что скорее даст руку на отсечение, чем скажет что-нибудь подобное!.. Однако Робертсон сам заговорил на эту тему.

Он пришел на мостик несколько позднее Бийна, когда ему надо было принять вахту. Он стал рядом с Бийном у перил мостика со стороны штирборта, так, что-бы их разговор не мог слышать матрос, управлявший рулем, и повел такую речь:

— Вот о чем я думаю: только благодаря вам эти бедняги и не были сгублены мною. Я положительно не верил, что тут кроется что-нибудь подобное. Я бы все забирал вперед и вперед, если бы был на вашем месте. Во всяком случае, я мешал вам, как только мог… Вот о чем я думаю.

— О! вовсе вы бы не стали это делать. Уверяю вас, что если бы вы вели корабль, то, само собой разумеется, вы поступили бы так же, как и я.

Но Робертсон далеко не был уверен в этом, потому-то он и высказал свое мнение. Правда, он и сейчас не все понимал в этой истории, но обстоятельства обернулись так, что через два дня он уже и совсем по-иному стал рассуждать.

За эти два дня спасенная ими женщина поправилась настолько, что вышла на палубу посидеть и погреться на солнышке. Как это ни странно, но она пострадала меньше всех. Может быть, это произошло оттого, что ее собратья по несчастью отдавали ей большую часть своего малого запаса воды, а, может быть, это объяснялось тем, что она все время сосредоточивала свои мысли на заботах о ребенке.

Теперь она, с ребенком на руках, сидела на палубе и рассказывала Бийну и Робертсону о том, что пережила. Затаив дыханье, слушали они ее историю.