Глава IV

Когда на Монтенвильском кладбище бросили на гроб Адель последнюю горсть земли и провожавшие двинулись к воротам, покидая обитель мертвых, Жильберта прочитала прощальную, бесконечно длинную молитву, а потом Альбер взял жену под руку и повел ее к автомобилю.

На дороге они обогнали неторопливо шагавших пешеходов: Люсьенна, Альсид и двое их сыновей уже давно ушли, должно быть, вернулись домой, к своим работам. Провожавшие кланялись Женетам, и в зеркальце Альбер видел, что они наклонялись друг к другу и переговаривались шепотом, как будто боялись, что их услышат из проехавшей машины; Альбер догадывался, что эти люди говорят о нем, а в выражении их лиц и жестах он читал что-то вроде жалости к нему, не имеющей, однако, никакого отношения к смерти Адель, и это непонятное сострадание раздражало его.

На дворе «Белого бугра» никого не было; работники и Леона прямо из церкви отправились в поле. Альбер и Жильберта, оба в трауре, оказались одни, и в эту минуту поняли, какое большое место столько лет занимала Адель в жизни фермы; больше уж они не увидят ее мужеподобную фигуру, не услышат ее резкого голоса, ее тяжелых шагов по утрамбованной земле у дворовых служб, ни бранных или ласковых слов, которые она говорила скотине в хлеву.

Жильберта пошла переодеться, потом занялась домашними делами в большой комнате. Альбер повесил костюм в шкаф и, надев старую одежонку, побрел куда глаза глядят в глубокой растерянности: вот умерла Адель и что-то ушло из «Белого бугра», ушло и уже не вернется, что-то кончилось с ее смертью. Чем дальше, тем сильнее Альбер чувствовал эту пустоту и ясно понимал, какой опорой была для него сестра; теперь вот исчезло самое важное колесико. Разве Жильберта заменит умершую!

Время было осеннее, дни стали короткие, вечерами все сходились в большой комнате. Работникам и в день похорон подали ужин как обычно, а затем они разошлись — кто ночевал в хлеву или в конюшне, а кто у себя дома; Альбер и Жильберта опять остались одни, их ждал бесконечный вечер.

Альбер достал из буфета настойку и налил себе большой стакан.

— Ведь тебе вредно, — сказала Жильберта.

Она всегда так говорила, когда он пил спиртное, и Альбер так привык к этим сетованиям, что уже не обращал на них никакого внимания.

— Мне надо встряхнуться, — ответил он.

Жильберта промолчала, — ведь явно было, что он прав.

Он сидел напротив нее, навалившись на стол обоими локтями и спрятав лицо в ладони. От настойки ему стало тепло, и это было приятно, а то он совсем замерз, закоченел — целый день у него все внутри леденело.

— А Фернан так и не приехал, — заметила Жильберта…

— Да, пожалуй, и лучше, что не приехал, — ответил он. — Но в тот вечер, как умерла Адель, я послал ему письмо по почте, на последний его адрес… Может, он там уже и не живет.

— Ну, значит, мы и не могли его известить.

— Понятно. И без него похоронили ее честь по чести.

— А все-таки ведь он ей муж, — сказала Жильберта, полагая, что бог, которому она поклонялась, навек соединяет в браке людей.

— Ну, какой там муж! — сказал Альбер.

— По законам церкви, он был и остался ее мужем.

Альбер только пожал плечами, ему не хотелось спорить.

— Смерть-то какая скоропостижная! — сказала Жильберта. — Что ни говори, а поневоле задумаешься.

— О чем? — спросил Альбер.

— О будущем… о царстве небесном.

— Да брось ты эти небеса, — отозвался Альбер. — В землю Адель закопали, там теперь и лежит она.

Жильберта возмущенно вскинула голову.

— Подумай, что ты говоришь! Неужели уж нисколько в бога не веришь? В жизнь будущую не веришь…

— Детей у меня нет, — оборвал ее Альбер. — Что же нас ждет-то?

— Ты и сам хорошо знаешь.

— Рай? Да?

— Нет, — тебе в аду гореть.

Альбер засмеялся. Да он и так, можно сказать, жил в аду, — работал, работал, надрывался, а для чего? Хотелось хорошую ферму иметь? Вот и добился. А теперь что? Живи один в этой самой ферме, гляди на женщину, которую он никогда не любил, живи без всякой опоры: Адель, хоть и суровая была, хоть и одергивала его иной раз, но, в общем-то, понимала его во всем, почти во всем, и была согласна с ним. Адель столько сделала, — почти что она одна все и сделала, чтоб им богато жить, и нет ее теперь! Как же ее не хватает брату!

Жильберта подошла к нему и заставила поставить на стол стакан с настойкой, который он уже поднес к губам.

— Альбер! Теперь тебе надо бы…

— Что «надо бы»?

— Подумать над тем, что я сказала… Подумать о жизни вечной…

— К счастью, она не вечная, жизнь наша! — сказал он, оттолкнув Жильберту.

— Альбер! — опять заговорила она. — Пожалеешь ты о своих словах, раскаешься, да уж поздно будет.

— А ты как?

— Я стараюсь господу угодить.

— Каким манером? В церковь бегаешь? Молебны служишь?

На этот раз она только пожала плечами.

— Господь повелел добрыми делами служить ему, помогать страждущим и неимущим…

— Вот оно что! Пускай они не хнычут, а выкручиваются, как другие, и деньги зарабатывают.

— Обездоленные… — начала Жильберта.

— Наследства, значит, не получили? А много моему отцу дед оставил? Клочок земли. Едва можно было на нем прокормиться, а ведь трубили по четырнадцати часов в день. Все работали — и отец, и мать, и мы, ребята, с малых лет работали. Моей сестре Фанни не нашлось места на ферме, и она ушла в город, поступила в лавку. Потом сама лавочку открыла.

— Верно, ей так понравилось. Она отрезанный ломоть. Даже на похороны не приехала.

— Она ведь далеко живет, в Париже. У них там свои дела. Да теперь уж она старая стала.

— Что ж что старая? Могла бы все-таки приехать… Не кто-нибудь, а сестра родная померла…

— Фанни нам тоже наследства не оставит: у нее дочь есть. Чудная девка, в театрах играет! Да ведь из твоей родни, Жильберта, тоже никто не приехал.

— Ты же знаешь, у меня только дальняя родня. Да мы и не всех оповестили, а только тех, кто знал Адель… Иначе пришлось бы поминки устраивать… Шум, гам. А когда у людей горе…

Горе? Да разве можно назвать горем то, что чувствовал Альбер? Это было что-то иное, страшнее, глубже, что-то, пришедшее из прошлого, всегда, неведомо для него, жившее в душе. Пока Адель была жива, он не отдавал себе в этом отчета, а вот теперь, как умерла!..

Альбер отпил большой глоток, поперхнулся и закашлялся…

— Ну вот, я же тебе говорила! — заметила Жильберта. — Послушай, Альбер, ты бы поменьше пил. Да сходил бы к священнику побеседовать.

— Нет, — ответил Альбер. — Нечего мне с ним беседовать!

В его словах звучала досада, почти ненависть. Разве священник даст то, чего не было у Альбера и никогда не будет. Впервые он подумал о смерти, и она показалась ему желанной.

— Не нужен мне священник, — добавил он.

— Мне, мне он нужен! — воскликнула Жильберта, ударяя себя в грудь.

Альбер посмотрел на нее и понял в эту минуту, что до сих пор он думал только о самом себе. Но ведь и у Жильберты, так же как у него, ничего не было в жизни. Ничего! Ни любви, ни детей! Ферма у нее есть, вот и все. Ухватилась за нее, бедняга, уцепилась. А вот умрут они, и никого после них не останется тут. Он подвел итог. Чего они достигли? Ничего хорошего, да и богатства-то не нажили, хотя все их считают богатыми. Много ли радости им принесло, что они так маялись, столько надсаживались? Альбер не мог, конечно, знать, что все пережитое человеком, кем бы он ни был, сливается в единое целое, и в конечном счете это составляет основу его жизни. Во всей истории Женетов на первый взгляд только они играют роль, а между тем…

Словно откликнувшись на мысль, возникшую у этого простодушного человека, Жильберта сказала:

— Есть ведь и другие люди!..

Об этих «других» она, конечно, думала на свой лад, в духе христианского милосердия. Альбер разозлился:

— Другие!.. Подумаешь «другие»! Наплевать мне на них.