К чему я клоню? Да к тому, что каждый день я вижу перед собой Гонсало Писарро и Франсиско де Орельяну, сравниваю их слова, их поступки, стараюсь быть беспристрастным, и все же никак не могу найти в сеньоре губернаторе хоть одно положительное качество, которым он превосходил бы нашего славного капитана. Тем не менее, именно он, Гонсало, вершит судьбами двух сотен людей, не считая множества индейцев, он принимает окончательные решения и отдает приказы, а сеньор Орельяна, прирожденный полководец и умнейший дипломат, вынужден быть исполнителем чужих приказов, порою вздорных и вредных для дела. А почему происходит такое? Все потому, что никчемный Гонсало имеет честь быть родным братом самому маркизу Франсиско Писарро, великому Писарро! А Орельяна, герой десятков сражений, наместник провинции Гуякиль, любимец солдат, не имеет ни руки при дворе, ни могущественных родственников и вынужден идти на поводу у недалекого, тщеславного и алчного гордеца.
Мне кажется, что Гонсало в глубине души отдает себе отчет, чем в своем возвышении он обязан своим достоинствам, а чем - родственным связям. Ему, конечно, хочется доказать всему миру, что он - тоже настоящий Писарро, а не просто брат своего брата. Вот он и пыжится изо всех сил: не внемлет ничьим советам, злоупотребляет своей властью, не считается ни с людьми, ни с обстоятельствами. Он помешался на мысли о завоевании Эльдорадо и готов поставить на карту; все - даже собственную жизнь, но дорваться до сокровищ Золотого касика и прославиться на весь христианский мир.
Капитан Франсиско де Орельяна тоже честолюбив. Быть может, не менее, чем Гонсало. Но честолюбие - природное свойство испанца, и когда оно не единственная его черта, а сочетается с живым умом и железной волей, тогда от честолюбца можно ждать великих подвигов и значительных дел. Человеком, счастливо сочетающим эти качества, я считал и считаю нашего доблестного капитана. И если бы только я: любому солдату, знавшему Орельяну, бросается в глаза, насколько велико внутреннее превосходство нашего капитана над сеньором губернатором.
Тем не менее, властный упрямец Гонсало не желает прислушиваться к советам своего опытного и дальновидного заместителя. Я был свидетелем по крайней мере четырех случаев, когда мнение Орельяны полностью расходилось с планами губернатора Кито, и всякий раз Писарро небрежно отметал предложения капитана. Впервые такое случилось в селении Кока, когда вопреки советам осмотрительного Орельяны, Гонсало приказал войску двинуться через лесные дебри. Второй конфликт произошел в селении индейцев омагуа, где Писарро своей бесцеремонной политикой добился того, что войско двинулось в путь без запасов продовольствия и проводников. Сеньор губернатор отверг еще одну идею капитана - продвигаться, имея впереди авангардный отряд. Он надменно заявил, что не уверен, насколько правильным будет поведение разведчиков при встрече с дикарями. И, наконец, четвертое столкновение Орельяны и Писарро произошло совсем недавно - после того как войско, покинув опустевшую деревню омагуа, неделю тащилось по зеленым прибрежным чащобам и вышло к селению, где жило мирное племя индейцев, носивших короткие рубашки из холста и разъезжавших по реке в легких и прочных каноэ.
Наученный горьким опытом, Гонсало Писарро распорядился хорошо обращаться с «разумными людьми», как назвали мы местных индейцев. Конечно, каждый солдат понимал это по-своему: нельзя сказать, чтобы «разумным людям» приятно жилось с нами. Но все-таки случаев грабежей и избиения жителей было гораздо меньше, чем обычно. Здесь мы узнали от индейцев, что до Великой реки еще очень далеко и что путь вдоль берега будет проходить по непролазным дебрям.
Писарро собрал военный совет. Первым на нем выступил Франсиско Орельяна. Он предложил круто изменить маршрут и повернуть на север, в сторону селений Пасто и Папаян, несколько лет назад покоренных испанцами. Прежде чем выступать на совете, Орельяна все обдумал и взвесил, доводы его были весьма убедительны. Вот-вот должны были начаться дожди, а что такое период индейских дождей, войско Писарро успело почувствовать на своей шкуре - достаточно вспомнить хотя бы Сумако. Но там солдаты отдыхали, теперь же им предстояло пробираться через дикие заросли. На север же ведут неплохие дороги, и в дальнейшем идти пришлось бы не лесом, а саваннами. Там, на севере, много селений, гораздо легче найти провиант. А здесь, на пустынных берегах Напо, войско обречено на голод.
Но Писарро начисто отверг предложение Орельяны. Золото Эльдорадо слепило его. «Только вперед!» - твердил он. Губернатор настаивал на продвижении вдоль Напо к Великой реке и предлагал построить бригантину, которая везла бы больных, раненых и все снаряжение. Капитан горячо возражал ему, еще и еще пытался доказать губительность такого решения. Страсти разгорались. И тогда Гонсало Писарро закрыл совет. Он никого не желал больше слушать. Теперь он повелевал, и приказы его обсуждению не подлежали.
Будто в насмешку, постройкой бригантины он поручил руководить сеньору Франсиско Орельяне. И тут я вынужден сказать, при всей моей нелюбви к Гонсало, что на этот раз он поступил разумней разумного, ибо лучшего распорядителя, чем сеньор капитан, сыскать было трудно.
Не буду подробно останавливаться на том, как строилось наше судно. Скажу только, что в прилежных руках недостатка не было. Нашлись среди солдат и понимающие корабельщики. Плохо было с железом: большая часть гвоздей пропала при переходе через горы и леса, а оставшихся не хватало. И тогда Франсиско де Орельяна вместе с несколькими солдатами обошел весь лагерь, собирая железо, из которого можно было бы сделать гвозди. Затем обнаружилась другая беда: нечем было шпаклевать судно - не было в буйном лесном царстве деревьев, дающих нашу корабельную смолу. Однако индейцы принесли из лесу комки какой-то своей, очень странной и упругой смолы, и она оказалась вполне пригодной для судна.
Бригантине дали имя «Сан-Педро». Она не блистала красотой - рядом с изящными и могучими каравеллами она выглядела бы неуклюжей, уродливой карлицей. В сущности, это была не бригантина, а лодка, только очень большая, с двумя мачтами, палубой и трюмом. Плавать она могла как под парусами, так и на веслах, для которых в борту «Сан-Педро» было прорублено несколько пар отверстий. Нет, кораблем ее назвать было бы, конечно, преувеличением. И все же продвигаться вперед, имея под рукой даже такую неказистую посудину, было несравненно легче, ибо теперь мы смогли продолжать путь налегке, не заботясь о переноске через леса, болота и реки снаряжения и наших больных, которых становилось все больше. За бригантиной следовали пятнадцать индейских каноэ с солдатами. Но основная часть войска тронулась в путь пешком, вдоль берега Напо.
И вот через два дня после нашего выхода из селения Судна начались проливные дожди, которые принесли нам великие страдания и беды.
Сейчас, вспоминая подробности великого похода, я могу без преувеличения сказать, что невзгоды, пережитые нами, были выше человеческих сил. Будь на нашем месте обыкновенные люди, они не вынесли бы и половины выпавших на нашу долю тягот. Но мы не были обыкновенными людьми. Мы были конкистадоры - опьяненные призрачной мечтой, бредившие наяву, исступленные и фанатичные создания, способные не есть и не спать по нескольку суток, готовые на любые злодейства и подвиги ради свершения своих золотых грез. Да, я говорю «мы», ибо не вправе вычеркивать свое имя, как бы мне этого ни хотелось, из списка тех, кто своей и чужой кровью вписал самые черные страницы в историю Индий. Я был в их рядах, я делил с ними все тяготы и лишения, и меч мой служил жестоким целям конкисты.
Но я отвлекся, я забыл о своем долге - быть честным и беспристрастным летописцем событий, свидетелем и участником которых я стал. И поэтому я оставляю малоинтересные читателю рассуждения и вновь перехожу к рассказу о продолжении великого похода, а именно к той его части, что повествует о времени великих дождей, которые застигли нас в пути вдоль берега стремительной и мутной реки Напо.