…Через день после возвращения Феди домой отец сообщил, что экспедиция, снаряженная ревкомом для возвращения монастырских ценностей, отбыла в горы.

А потом настал день, когда доктор разрешил навестить Василида. В больницу Федя с Аджином отправились в сопровождении Тагуа.

После всего пережитого нервы маленького послушника были напряжены, и друзей предупредили, что в разговорах с ним надо соблюдать осмотрительность.

Боже, до чего он был худ и бледен, как мало места занимал в кровати! Щеки совсем запали, нос заострился, и от этого голубые кроткие глаза его стали еще больше.

При виде друзей Василид разволновался: лицо у него сморщилось, в глазах задрожали слезинки.

Друзья приподняли его на подушках; удобно примостившись, он, наконец, улыбнулся. Тогда все разом заговорили, и только охотник, видевший послушника впервые, молча наблюдал эту сцену.

Василид не успевал отвечать на вопросы. Потом он стал рассказывать о своих злоключениях с самого начала. Его слушали не прерывая.

При воспоминании о том, как умирал вызволивший его незнакомец, глаза Василида снова наполнились слезами.

— Жалко дяденьку… Если бы я той каши побольше съел, то тоже умер бы, — заключил он, всхлипывая.

— А какой он был из себя, этот человек? — спросил Федя.

— Маленький, щуплый такой, в клетчатых брюках.

— Так это мой гость! — воскликнул Тагуа. — А я думаю: куда он запропастился? Эх, горемыка!

— Все разбогатеть собирался, — добавил Аджин.

— А ты знаешь, что Евлогия белогвардеец убил? — спросил Федя Василида.

— Знаю, мне сестра милосердия рассказывала.

— Собаке собачья смерть! — запальчиво выкрикнул Аджин.

— Не надо говорить о мертвых дурное, это не по-христиански, — попросил Василид.

Присутствующие промолчали, как видно, не разделяя этого всепрощения.

Федя начал было рассказывать о том, что случилось в горах, но вошла сестра и, увидев возбужденное лицо послушника, потребовала немедленного прекращения свидания. Федя только успел шепнуть Василиду, что сокровища скоро будут доставлены в город.

— Долгих лет тебе, здоровья бычьего пожелаю, — сказал Тагуа, прощаясь с мальчиком.

Из больницы Федя и Аджин, расставшись с Тагуа, направились по тихой улочке к морю.

— Здорово ему досталось, — сказал Федя.

Аджин понял, что он говорит о Василиде, но никак не отреагировал на это замечание, и Федя взглянул на него. У Аджина был какой-то странный вид.

— Ты чего молчишь?

Аджин отвернулся, закрыл лицо руками. Федя не знал, что и подумать. Аджин — этот сорвиголова — вдруг плачет. Потребовалось немало времени, чтобы добиться ответа.

— Он рассказывает, ты рассказываешь… А я что расскажу? Ничего не делал, мешал только.

Федя опешил, потом рассмеялся.

— Смейся, — сказал Аджин. — Завтра золото привезут, еще больше можешь смеяться.

— Ну и чудак же ты! Ведь если бы монахи вывезли сокровища через главные ворота, ты бы их выследил. А потом, если бы ты Тагуа не предупредил, что со мной было бы? Сегодня мне повезло, завтра — тебе. Мы еще поинтереснее что-нибудь придумаем!

К великому облегчению Феди, Аджин утер слезы. Но его глаза, обычно плутовские и насмешливые, на этот раз еще долго оставались печальными.

Весенний вечер дышал подсоленным морем, ароматом цветов. На бульваре похрустывал гравий под ногами гуляющей публики, возле духанов и кофеен толпились горцы.

Федя переживал восхитительные часы. Никогда жизнь не улыбалась ему столь щедро.

Памятуя о наказе председателя, ребята в разговорах с посторонними помалкивали обо всем, что знали. Но слухи о найденных монастырских сокровищах уже бродили по городу. Взрослые с интересом приглядывались к друзьям. Что же касается городских мальчишек, то они толпой ходили за ними следом.

Приятели подолгу просиживали у постели Василида.

Как-то, оставшись наедине с послушником, Федя поведал ему о переживаниях Аджина. Василид понимающе кивнул, потом сказал:

— Я бы с удовольствием отдал ему все свои приключения, вот уж не думал, что на меня их столько свалится.

От этого разговора мысли его перенеслись в будущее:

— Уж если в монастыре нет покоя, как же я в миру буду жить?

— Что-нибудь придумаем, — заверил его Федя. Но, хоть убей, он и сам не знал, что делать с Василидом после выхода его из больницы. Проще всего было бы устроить его в колонию-школу, что откроется на днях в помещении монастырской гостиницы, но Федя понимал, как в ней придется бывшему послушнику с его робким характером и привычкой к обительской жизни.

Федя не подозревал, что и ему судьба готовит неожиданное испытание. С галереи его дома проглядывался кусок дороги, уходящей в горы, — по ней должен был вернуться ревкомовский караван с ценностями.

На пятый день он встал пораньше с намерением сразу после завтрака отправиться в ревком за новостями. В это время Иван Егорович, не ночевавший дома, вошел в калитку и, пройдя через двор, поднялся в комнату. В лице его было нечто такое, что заставило Федю насторожиться. Он поднялся вслед за отцом.

— Ты не пойдешь на работу? — спросил Федя.

— Пойду позднее: почти не спал сегодня, отдохну часа два… А ты не в ревком ли собрался?

— Да.

Иван Егорович помолчал.

— Знаешь, я уже был в ревкоме. Ты пока туда не ходи. Дело в том, что экспедиция вернулась ни с чем.

Федя долго молчал. Наконец едва внятно спросил:

— Что, пещера оказалась пустой?

— Они не нашли никакой пещеры…

Больше не было сказано ни слова. Тихонько, как незрячий, Федя пересек комнату и вышел. Спустившись с галереи, он ушел в дальний угол сада; там лег под зацветавшей грушей и, заложив руки под голову, уставился в небо.

Спустя несколько минут его нашел отец и сел рядом.

— Выслушай меня, — сказал он. — Не надо принимать все так близко к сердцу. Не твоя вина, что… ты был нездоров.

Федя будто не слышал. Потом до него дошел смысл, заключавшийся в этих словах, и он спросил:

— Ты думаешь, я не соображал в тот момент?

— Может, и так. В жизни случается такое, чему не сразу найдешь объяснение. Горы — это не шутка. Будь спокоен, монахов все равно поймают и ценности никуда не денутся. Четыре человека с мулами — не иголка в стоге сена. В пограничных районах уже предупреждены, там дежурят милиция и ЧК. Рано или поздно, в пещере ли, в другом ли месте, но ценности найдутся. Ох уж эти сокровища! — вздохнул он.

Федя молчал и смотрел в сторону. На сердце давила непомерная тяжесть. Наконец он сказал:

— Когда я видел пещеру, то не был в беспамятстве.

— Ты не можешь ручаться.

Послышался голос хозяйки, звавшей к завтраку. Подчиняясь желанию отца, Федя сел к столу, но есть не мог.

Иван Егорович, стараясь вывести сына из оцепенения, рассказывал о своей поездке по уезду. И так как Федя внешне держался мужественно, ушел из дома несколько успокоенный.

Федя уединился в комнате. Необходимо было собраться с силами и поразмыслить обо всем, что произошло.

Он снова представил себе, как два монаха разгружали мулов, двое лезли по склону, туда, где явственно чернело отверстие пещеры. Но может быть, они спрятали сокровища не в пещере? Тогда почему экспедиция не нашла пещеру?

Пришел Аджин. Он уже обо всем знал, как, наверно, знал и весь город. Федя с тоской подумал о том, что, по крайней мере, в ближайшие дни он не посмеет высунуть носа на улицу.

Но Аджину и в голову не приходило усомниться в рассказе друга, все негодование он обратил на экспедицию.

— Хайт! — запальчиво говорил он. — Им козу пропавшую искать, а не золото. Кто туда ходил? Тот ходил, кто совсем гор не знает. Их начальник Вакуа в городе жил, революцией занимался. Очки носит, как сова, днем ничего не видит… Русские красноармейцы — хорошие люди, но что они в наших горах понимают? Пусть мне обреют голову, если я неправду говорю!

Федя впервые за все это время улыбнулся:

— Уж ты скажешь…

— Конечно, так! Ты ведь сам видел пещеру? Видел! Тебе верю, им — не верю.