Месяца через два новое дело со мной приключилось. Обитель наша по уставу не совсем отторгнулась от того монастыря, что в Греции остался, ибо была образована вышедшей из него братией, и в доходах своих наше руководство было обязано перед ним отчитываться и какой-то процент отдавать. И вот приплыли из Греции двое иноков с ревизией. Засели они в нашем казначействе и с неделю все обследовали. А потом что-то их видно не стало. Казначей Евлогий как-то объявил, что монахи те с миром отплыли восвояси.

Довелось мне однажды после этого с дальних огородов возвращаться. Остановился на берегу Монашки — умыться решил. Нагибаюсь, а к ногам что-то черненькое струей прибило. Вгляделся, а это монашеская скуфейка. Достал я ее, рассмотрел. И вижу: метка на ней того греческого монастыря. Страх обуял меня от смутного предположения. Однако пришел в себя и стал гнать грешные мысли. А они не давали покоя. И стал я обиняком расспрашивать братьев; трое из них показали, что видели, как ревизоры в сопровождении нашего инока направлялись обследовать пасеку, что в горах находится. Долго я ждал случая и наконец, оказавшись поблизости, завернул к пасечнику — брату Варсонофию. И вот тут-то в разговоре с ним выяснил, что уже с год как никто из посторонних к нему не наведывался. Крупно, значит, согрешили в нашем казначействе, если концов в воду не смогли упрятать и на смертоубийство пошли. Завелся у меня к тому времени дружок в обители. Пробовал я с ним посоветоваться. Так он меня и не дослушал: молчи, говорит, враз из обители вылетишь, а то и похуже чего будет.

Иона уже давно оторвался от своего занятия и весь отдался воспоминаниям. Взгляд его точно ушел за пределы тесной пещеры, и голос звучал так, точно это был не рассказ, а исповедь.

То, что рассказывал сейчас Иона, могло показаться невероятным, если бы мальчик сам не был свидетелем жуткой сцены у костра.

Но как ни велико было доверие к Ионе, следовало пока молчать. Федя только сказал:

— Так ведь монаху, я слышал, не то, что человека — насекомое убить грешно.

— А они сами не убивали, упаси бог! Мало ли здесь лихих людей шатается: за золотую монету кого хочешь прирежут.

«Если бы только так…» — подумал Федя.

— Ну и что дальше? — нетерпеливо спросил он.

— А ничего, — глухим голосом отозвался Иона. — Грех на моей душе вечно будет лежать за то, что об истории сей умолчал.

— Все же расскажите, как вы монастырь покинули, — тихо попросил Федя.

Монах с трудом оторвался от горестных мыслей.

— Ладно. История, которую сейчас поведаю, тебе наверняка больше других понравится. Жизнь в обители своим чередом шла — благочестивая внешне, в трудах и молитвах. Прошло еще какое-то время, я свыкся с этой жизнью, а о прошедшем старался не вспоминать. Но провидение, как видно, избрало меня в участники необычных дел и готовило новое испытание.

Ты, конечно, знаешь старую крепость и колодец на Святой горе. В те времена воду из колодца уже давно объявили святой. Но паломники приходили редко: уж очень труден был путь на гору. И вот монастырский совет принял решение проложить к вершине дорогу, а возле колодца выстроить часовню.

Дорогу быстро проложили: в помощь монахам человек по восемьдесят — сто паломников снаряжалось. Теперь путь к колодцу намного облегчился. Больных и увечных стали на мулах доставлять.

Приспела пора часовню возводить. Недолго думая, приказал настоятель разбирать для строительства часовни старую крепость. Братья — народ не бог весть какой грамотный, а и то засомневались: стоит ли губить памятник архитектуры, построенный еще при римлянах? Прослышал игумен о тех разговорах, но решения своего не отменил.

Ну ладно, пришлось ломать стену и одну из башен с восточной стороны. А дело оказалось ой, каким нелегким! — на века сооружение возводилось. Стены толщиной в метр…

«Знаю!» — хотелось крикнуть Феде. Уж кто-кто, а он успел убедиться в прочности стен. Лихорадочный интерес овладевал мальчиком, он не пропускал ни слова.

— Прошло так с неделю, а потом попался нам особенно трудный участок. Решили рвать динамитом.

— Это там, где высохший дуб стоит? — спросил Федя.

— А ты почем знаешь?

— Играли там в войну… Что же дальше?

— Разбирать камень после взрыва решили утром. Братия в обитель отправилась, а я задержался — любопытно было на взрыв посмотреть. Подрывники динамит заложили, по бикфордову шнуру огонь пустили. Взрыв грянул, часть башни точно кто-то изнутри гигантской кувалдой вышиб. Подрывники ушли. Остался я один. Вижу, в одном месте кусок стены после взрыва едва держится. Так и просит, чтобы его обрушили. Взял я лом, ударил раз, другой и отбежал. Обрушилась стена. Когда пыль улеглась, вижу, за отвалившейся стенкой ниша открылась, вроде кельи монашеской, сундук кованый стоит, мешки кожаные, бочонок… Один мешок, видать, камнем царапнуло, и из прорехи звяк, звяк — золотые монеты падают. Я не то чтобы обрадовался деньгам, а уж больно неожиданно получилось. Другие всю жизнь клады ищут, а тут не ждал, не гадал — само пришло.

Помолился, залез в нишу, сундук открыл, мешки развязал. Все уж ветхое стало — давно клад упрятан. Но содержимое — горит, переливается. Монеты такие, что теперь не встретишь, оружие, посуда, украшения разные — все из золота и серебра. Многие вещи дорогими камнями украшены: алмазами, сапфирами, рубинами, аметистами…

Сел я посреди этого богатства и думаю: как дальше быть? Первой мыслью было — идти в обитель и обо всем отцу Илиодору рассказать. Однако, пораздумав, отказался от этого: монастырь и без того богат, да и прежних чувств к святым отцам я уже не испытывал. Вспомнилось, как помешал мне настоятель погорельцам помочь, и решил на этот раз по-своему сделать. А как?

Собрался с силами и, чтобы братия утром на сокровища не натолкнулась, перетаскал их на новое место, которое облюбовал среди развалин. Как ни поздно было, по возвращении в обитель сразу попросился на прием к настоятелю. Предстал пред его очи и доложил, что волею божьей стал обладателем немалых ценностей и хотел бы передать их обители, если она обязуется построить для абхазцев школу, больницу и часть раздать бедным. Предлагаю это с целью возвысить обитель в глазах верующих. Что бы ты думал: обвел меня игумен вокруг пальца, как последнего дурака. И верно: дурак я и есть, что задумал в хитрости с ним тягаться.

Выслушал меня настоятель и, подумав, ответил: «Намерение твое богоугодно, но приходи утром, обо всем поговорим».

Я почти не спал, едва утра дождался. Заутреню выстоял и снова к настоятелю. Ждать приема на этот раз пришлось долго, и душа от этого ожидания не на месте была.

Наконец принял меня игумен. «Как, — спрашиваю, — решили, владыко?» А он совсем не такой, как вчера: ходит по приемной, посмеивается. «Откуда, — говорит, — у тебя такие деньги завелись, наследство, что ли, получил?» — «Нет», — отвечаю. Но про сокровища молчу. А он и не допытывается. «Видать, — говорит, — тебе голову вчера напекло. Отдохни несколько дней — освобождаю тебя от послушаний. Иди с богом».

Вышел я от игумена и скорей на гору, к тому месту, куда клад перепрятал: так и есть — пусто.

— Да что же случилось, куда он делся? — не выдержав, воскликнул Федя.

— А то, что люди игумена к этому времени его уже вывезли. Это я по своей простоте решил, что все хитро задумал. А он сразу смекнул, откуда у меня богатство взялось. Знал, где я в то время работал, знал, что, согласно преданию, клад в крепости спрятан. А я к нему пришел возбужденный, даже рясу, перепачканную камнем, не догадался сменить. Игумену все эти обстоятельства нетрудно было сопоставить и свои меры принять.

Сел я на камень, и такая тоска на меня навалилась, что впору в пропасть бросаться. Братья видят, что неладно со мной, собрались вокруг, стали выспрашивать: не болен ли? А я, и вправду, что-то несуразное бормочу. Двое взяли меня под руки и отвели в обитель, в больницу. Признал доктор нервное расстройство. Выпустили меня только через месяц, хотя я на другой день в себя пришел. Много за это время передумал.