— Прежде всего, откуда у вас сведения о том, что обитель располагает, как вы выражаетесь, золотом?
— Очевидно, у командующего были основания поручить мне говорить с вами на эту тему… Наша контрразведка порой знает многое из того, что даже прямо не касается ее функций.
О контрразведке Нежинцев упомянул наугад, зная, какое воздействие это слово обычно производит на людей. Но на Евлогия оно не произвело никакого впечатления.
— Боюсь, что на этот раз у нее нет никаких оснований так считать. Золото, о котором вы изволите говорить, — досужий вымысел наших недоброжелателей, им выгодно чернить нас в глазах верующих. И если мы сумели, благодаря умелому хозяйствованию, что-то скопить, в то время как старый игумен, прости господи, занимался своими розочками, то деньги эти нужны для поддержания обители. Ежели думать о помощи в деле восстановления законной власти, то речь может идти лишь о весьма умеренной сумме. При этом я говорю пока лишь от своего лица, а кроме меня, существует духовный и хозяйственный совет…
— Господи боже! — в сердцах воскликнул Нежинцев. — Я вижу, тут перед вами чуть не до земли все гнутся, вам ли считаться с каким-то советом?!
— Господь да просветит ваш разум — совет есть совет, в него свыше двадцати человек входит, народ все достойный, радеющий о преуспеянии обители, и свою волю навязать им нелегко.
Нежинцев понимал, что все это словоблудие и вранье, все в нем кипело от негодования. Но чем он мог припугнуть этого человека, под покровительством которого находился?
Поистине этот монах с тусклым взглядом был ясновидящим: словно понимая состояние Нежинцева, он начал подниматься:
— Извините, Алексей Михайлович, дела обительские призывают меня. Отдыхайте, набирайтесь сил для ратных дел…
Эти слова можно было принять за издевку.
— Я не на курорт сюда приехал, — хмуро отозвался Нежинцев. — Так каков же будет ваш окончательный ответ?
— Облачитесь в ризы терпения и ждите, я приложу все старания в пользу вашего дела. Сами не испытываете ли в чем нужды? — осведомился Евлогий.
— Нет, благодарю вас, — буркнул Нежинцев. Он понимал, что его просто водят за нос. Надо было собраться с мыслями, чтобы решить, как поступать дальше.
— Тогда желаю здравствовать, — сказал Евлогий и вышел. Когда за ним закрылась дверь, полковник выругался так, как, должно быть, не слышали до сих пор стены святой обители.
Глава XIII, снова повествующая о таинственных огнях и о том, как хлопотно быть похитителем
И вот наступил день, облюбованный Аджином для похищения Асиды. План был разработан лишь на ближайшую ночь, о дальнейшем оба мальчика думать и говорить избегали.
Утром этого дня друзья стояли неподалеку от духана в обществе ишака, нагруженного хурджинами[48]. Им удалось раздобыть немного кукурузной муки, фасоли, сыра, сушеных абрикосов и яблок. Эти запасы пищи лежали сейчас в хурджинах, их предстояло отвезти в место будущего жилья. Аджин не мог отлучиться из духана, и Феде впервые предстояло совершить поездку одному.
— Ты только не жалей его, — говорил Аджин, одной рукой похлопывая ишака по спине, а другой выдирая у него из хвоста колючку, — главное, почаще бей его палкой.
— Ладно, мы с ним сами разберемся, — сердито пробурчал Федя. Его коробила привычка друга лупцевать безответное животное. Теперь представился удобный случай показать свое умение править серым без применения силы. С этой мыслью Федя взгромоздился на ишака и пустился в дорогу.
Но судьба, пути которой, как известно, неисповедимы, отпустила мало времени на это путешествие. Федя миновал две улочки и свернул на улицу Красных Партизан. Ишак без понуканий бодро перебирал копытцами по каменистой дороге. О причине такой покладистости мальчик, к сожалению, не задумался.
Все произошло очень быстро. Ишак вдруг круто свернул к одной из калиток. Калитка была узкой, с низкой перекладиной. Федя понял это, ударившись коленями о стояки, а лбом — о перекладину. В результате Федя оказался по эту сторону калитки, а ишак — по другую. Хурджины тоже соскользнули с его спины.
Федя сидел на земле, потирая ушибленные колени, озираясь на подбежавших к нему хохочущих мальчишек, которые играли на улице. Ох и наподдал бы он им!.. Но не пускать же в ход кулаки против такой мелюзги. Сгибаясь под тяжестью хурджинов, он, прихрамывая, заковылял прочь.
Наконец его мучители отстали, а там и город остался позади. Только теперь Федя понял, что ишак вернулся домой, к законному владельцу — Юсуфу, и его послушание длилось до тех пор, пока ему было по пути с седоком.
С каждым шагом Федя проникался восточной мудростью: неудача ведет к удаче, несчастье — к счастью. Хорошее расположение духа вернулось к нему, он улыбнулся, затем, сбросив хурджины, повалился на землю и принялся хохотать. Успокоившись, он сел, привалившись к дереву, и с наслаждением вытянул ноги.
После минувших дней непогоды побережье вновь заблистало, заискрилось всеми красками. К дороге подступали горы, деревья на их склонах были одеты в желтые, оранжевые, пурпурные одежды, море и небо соперничали в яркости голубизны.
Обретя новые силы, Федя пошел дальше. Теперь о минувшем происшествии напоминала только шишка на лбу.
Вскоре из-за деревьев показалась старинная башня. Федя присмотрел ее во время прогулки с Аджином. Она выступала из моря в нескольких километрах западнее города. Когда дорога поравнялась с башней, Федя спустился к бухточке. Здесь он разделся и сложил одежду в хурджин.
Не стоило привлекать внимание посторонних к месту их будущего жилища.
Убедившись, что дорога пустынна, он вошел в воду, поднял хурджины над головой и так нес их, пока не одолел глубину.
Нижний этаж башни делился на два помещения. Первое служило как бы прихожей, отсюда на второй этаж вели полуобвалившиеся ступени. Поселиться наверху, конечно, было заманчиво, но Федя благоразумно решил, что в темноте вместе с девочкой подниматься туда будет опасно. Для жилья он облюбовал второе помещение нижнего этажа. Здесь хорошо сохранились стены и потолок, из окна открывался вид на море.
Оглядевшись, Федя прикинул, как лучше оборудовать комнату, и принялся за дело. Он стащил отовсюду побольше камней и соорудил в углу подобие очага; из оставшихся сложил вдоль стены невысокую лежанку. Потом отдохнув, сделал такую же у другой стены. Это заняло у него довольно много времени.
Чтобы довести дело до конца, пришлось вернуться на берег. В ближнем лесу Федя наломал папоротник и устлал им лежанки; ту из них, которая получилась удачнее, он застелил сверху еще буйволиной шкурой, привезенной из дома. Извлек из хурджина холщовую тряпицу и завесил ею вход. Теперь следовало запастись топливом. Для этого пришлось совершить еще две ходки на берег. Он принес две вязанки сушняка и сложил их возле очага. Хотя в комнате было пустовато, она приобрела жилой вид.
За окном колыхалась водная зыбь; отражение ее, проходя через окно, переливалось на потолке светлыми веселыми бликами. Федя улыбнулся — хорошо, пожалуй, даже уютно.
Перед тем как уйти, Федя спрятал хурджины с запасами еды среди камней, окружавших башню.
Обратная дорога показалась куда короче. Он зашел в духан, чтобы известить друга о своем возвращении.
— А где ишак? — спросил Аджин.
— Где да где… — хмуро передразнил Федя, избегая расспросов, торопливо рассказал о том, что он сделал в башне, и поспешил уйти.
Время до наступления ночи оказалось мучительным, Федя так и не мог заснуть. Тысячи сомнений одолевали его, и если бы не боязнь выглядеть трусом в глазах Аджина, он отказался бы от их странной затеи.
Но вот наступил вечер. Все, как нарочно, благоприятствовало задуманному: отец предупредил, что не будет ночевать дома, Тинат рано улеглась спать.
Когда окончательно стемнело, Федя на цыпочках проскользнул мимо комнаты хозяйки и спустился с галереи.
Они встретились с Аджином у дольмена[49], высившегося у дороги, сразу за последними домами, — предполагалось, что этой дорогой пройдет Асида Сообщник ждал его, сидя на камне. Рядом лежал Худыш, а в тени дольмена прятался злополучный ишак.