Рука Арнальдо вместе с трубкой упала на стол, и все ясно услышали пронзительный голос, который что-то возмущенно доказывал.

Когда этот голос немного успокоился, побледневший Арнальдо снова взял трубку и заговорил:

— Нет, послушайте, вы что-то путаете. Да я и не думал никого оскорблять! Поймите, это известие меня очень взволновало! Объясните, пожалуйста… А вы уверены? Но ведь умерший дядя все оставил ему! Как? Э-э, нет, слава богу! Но ведь он здесь столько задолжал!

Все снова услышали скрипучий голос, потому что Арнальдо выронил трубку из рук. Через минуту голос телефонистки спокойно спросил: «Поговорили?», и разговор был окончен.

Арнальдо невидящими глазами уставился на окружавших его людей. Затем отодвинул тех, кто стоял рядом, подошел к стойке и попросил коньяку.

— Ну что?

— Что случилось? — раздалось со всех сторон.

Арнальдо выпил коньяк и проговорил:

— Никакого барона. Это единственное в мире место, где даже не знают, из какого теста сделаны бароны. Покойник есть, что верно, то верно. Но это бедный покойник, то есть я хотел сказать, что этот покойник — бедняк! Наконец-то все стало ясно! Есть там и Пеппи, торговец китовым усом, но вчера его отправили в сумасшедший дом. Он как будто оттуда и сбежал. Оказывается, его давно уже ищут. Налей-ка мне еще один коньяк, Лаура!

Темистокле сунул руку в карман, в котором звякнули кольца и часы, и потихоньку выскользнул на улицу. В дверь снова заглянул приятель Арнальдо.

— Ну, пока ничего? — спросил он.

— Сейчас не время, — поспешил ответить Ремо. — Поговорите с Арнальдо в другой раз.

О Зораиде все забыли.

Она, как истукан, сидела за столиком, устремив неподвижный взгляд в одну точку. На нее обратили внимание только тогда, когда Йетта шепнула ей:

— Сними этот траур! Теперь он ни к чему.

— Наоборот, пусть не снимает, — с грустной улыбкой заметил Анжилен. — Пусть носит. Теперь он ей как раз кстати.

Потом влетела Рыжая, схватила гладильщицу под руку и увела прочь, словно опасалась, то здесь с ней случится какая-нибудь новая неприятность.

Все разошлись в унылом молчании и один за другим исчезли в темноте за стеклянной дверью бара. У стойки перед замолчавшей Лаурой остался один Арнальдо, который время от времени проглатывал рюмку коньяку.

Нунция распахнула ставни и, несмотря на холод, немного помедлила, прежде чем закрыть рамы.

Она увидела, что из трубы Зораиды вьется дымок. Через стеклянные двери ее квартиры видны были свежевыглаженные занавески. Должно быть, Зораида уже встала.

Вздохнув, Нунция закрыла окно и через две минуты уже переходила двор и тихонько стучалась в дверь гладильщицы. Ей открыла Грациелла, бледная и растрепанная.

— А, это вы, Нунция? Входите, — сказала девушка.

— Ну как она? — вполголоса спросила прачка, осторожно притворяя за собой дверь.

— Спит.

Рыжая пододвинула стул и поставила на стол чашку.

— Выпёйте кофе. Я только что сварила. А я буду работать, вы уж извините.

На гладильном столе лежали стопки уже выглаженного и сложенного белья. Девушка сбрызнула водой очередную вещь и сняла с плиты горячий утюг.

— Как ночь-то прошла?

Рыжая взглянула Нунции в лицо и, в свою очередь, спросила:

— А у вас как?

И снова принялась гладить.

— Знаешь, Рыжая, мне кажется, что ты переживаешь больше ее, — заметила прачка.

— Может быть, — пробормотала Грациелла, расправляя утюгом складку.

— Ты всю ночь здесь была?

— Да. За последнее время работу совсем забросили, а мы не можем позволить себе потерять клиентов, ни я, ни она.

— Он действительно помешался?

— Наверно.

— Так вдруг, ни с того ни с сего?

— Может, он уже давно того… А может, у него было тихое помешательство, и никто даже не замечал. Могли бы оставить его в покое.

— А вдруг он вылечится?

— Почем я знаю?

— Зораида-то что говорит?

— Рта не раскрывает.

— А ты так и не прилегла всю ночь?

Рыжая отрицательно мотнула головой и стала тщательно заглаживать складки.

— Неприятная история, правда, Рыжая?

Грациелла подняла голову, и Нунция увидела, что глаза ее полны слез.

— Да, Нунция, очень неприятная.

— Что бы нам сейчас сделать, чем ей помочь?

— Да ничем. Вот то-то и плохо. Если бы хоть что-нибудь можно было сделать, вы думаете, я бы не сделала? Я бы душу отдала.

— Любишь ты ее, верно?

— А за что мне ее не любить? Она меня вот такую маленькую взяла. Хоть и ворчала и покрикивала, а к делу все-таки приучила. Даже когда она и на себя-то не зарабатывала — все равно меня держала. Даже когда я ее изводила. Всегда она мне платила, сама без копейки останется, а мне заплатит. Она честная.

— Да, жалко только — глуповата.

— Ну!..

— А вчера вечером она так-таки ничего и не сказала?

— Ни слова. Только открыла сундук, где у нее подвенечное платье лежит, посмотрела и опять закрыла.

Вдруг Рыжая поставила утюг и, прижавшись головой к столу, заплакала.

Нунция молчала, но сердце у нее разрывалось.

— Разве я могу теперь смеяться над ней? Вы помните, Нунция, как мы над ней издевались из-за всех этих ее «достойных женихов»? А теперь я чувствую, что так виновата перед ней, да и перед ним. Бедняга ведь никому ничего плохого не сделал. Оба они несчастные. Как мы все. Потому что мы несчастные, Нунция, все.

— Успокойся, Рыжая. Вот увидишь, и Зораида придет в себя. Так уж устроено. В один прекрасный день ты увидишь, что она улыбается и опять готовится к свадьбе.

Продолжая плакать, девушка кивнула головой.

— Знаешь, Рыжая, сдается мне, тут не Зораида виновата, не только из-за нее ты плачешь, а из-за чего-то посерьезнее.

— Да, Нунция, я из-за нас плачу, из-за нас всех. Я уже обещала себе никого больше не обижать. Может, из-за вашей дочери тоже. Я ее ненавидела, Нунция. У нее была мать, которая заботилась о ней, любила ее. Она была красивая, училась. У нее было столько всего, чего мне и не снилось. А ведь мне то же всего этого хотелось! И все равно она была такая же нищая, как и я. Ей хотелось выбраться из нищеты, а вышло еще хуже. Она же вышла за человека, который не может ей нравиться, но она порядочная женщина и никогда ему не изменит, и вся жизнь

у нее так и пройдет — сиди за кассой да считай деньги. Хорошенькое счастье! Нунция, Нунция, зачем вы ей это позволили?

Нунция словно оцепенела. С дрожащими губами, не в силах произнести ни слова, она, не мигая, смотрела на Рыжую.

— А посмотрите на Арнальдо, — продолжала девушка. — Он же добрый на редкость. Но вот живет разными комбинациями. Ведь он умеет работать и работает, а все равно вынужден врать с три короба, обманывать на каждом шагу, без конца унижаться, потому что с детства не вылезал из нужды и просто не мог выбиться на правильный путь. А учитель? Сорок два года мучений, бедность, вечно поношенная одежда и целлулоидный воротничок, на обед — две картошки да пустой суп. И так изо дня в день. Вся жизнь — ради похорон.

Рыжая пронзительно засмеялась.

— Похороны! Его мечта! Он знает, что при жизни из нищеты не вылезет, так рассчитывает хоть после смерти. А вы на себя посмотрите, Нунция. Сколько вам лет? А сколько из них вы провели на канале, чужую грязь стирали? А сейчас? Как думаете, что будет, когда вы не сможете работать? Кто вам поможет, Нунция?

Прачка протянула через стол руку и потрепала девушку за волосы. Это была грубая, судорожная и полная любви ласка.

— Не думай об этом, — хрипло сказала она. — Не надо думать, девочка. У тебя будет не так. Потому что ты многое видишь и понимаешь, с детства понимаешь. Ты видишь вещи, как они есть, а это немало. Значит, и поправить сумеешь, поняла? А о нас не плачь. Говорят, мы стрекозы, может, и верно… Подожди, лето настанет, услышишь, как мы застрекочем.

Она попробовала улыбнуться, но подбородок у нее задрожал, и по морщинистым щекам быстро покатились слезы.