Зораида блаженно улыбалась («вместе с ангелами», как говорила Рыжая, когда видела, что гладильщица улыбается, глядя в потолок) и, наконец, не выдержав, начала рассказывать.

Новый жених приехал с юга и, будучи сиротой, должен был по местному обычаю получить разрешение на женитьбу у своего духовного отца. Он был коммерсантом и занимался продажей китового уса.

Рыжая, на которую произвело сильное впечатление имя этого китолова, молча слушала, не спуская с гладильщицы глаз.

— Я тебе еще одну вещь скажу, — говорила между тем Зораида. — Его мать происходит из баронов.

— А он… нормальный? — без иронии спросила, наконец, Грациелла.

— Как у тебя язык поворачивается говорить такое?

— Ну, одним словом, разговаривает, как все? И думает, как все? Он ни капельки не того… не странный?

— Что тебе только в голову лезет! Говорит он как по писаному, и если я чего не понимаю, то это потому, что я по сравнению с ним невежда, и потому, что у него немного непонятный акцент. Но он очень, очень достойный мужчина.

— И что он продает?

— Китовый ус.

— А как он их ловит?

— Кого?

— Китов.

— А! Этого я, правда, не знаю, но я думаю, что сам он их не ловит. Ему кто-нибудь другой присылает, потому что ловить китов — это работа не для него. Понимаешь, он почти барон!

— А этот ус, что это такое?

— Какая же ты темная! Правда, Рыжая, почему ты такая необразованная? Китовый ус — это такие штуки, которые вкладывают в корсажи.

— А зачем?

— Ну… чтобы поддерживать их, вот так, наверх. Корсажи, бюстгальтеры, воротнички — и везде китовый ус. Крупная торговля! У него всегда два полных чемодана.

— Вы хотите сказать, что весь товар у него в двух чемоданах?

— Слушай, девочка, не вздумай, пожалуйста, сравнивать с ним своего Ренато. Это твой скупает и продает кроличьи шкурки и разъезжает на, допотопном трехколесном драндулете, сделанном из старых ящиков. Пеппи путешествует на поезде, а товар держит в двух элегантных чемоданах, которые всегда полные.

— И они никогда не опоражниваются?

— Нет, с тобой просто невозможно разговаривать. Молчи уж, лучше будет. Как поговорю с такими неучами, каждый раз голова болит.

— Простите, Зораида, — смиренно сказала Рыжая. — Вы и вправду выходите замуж? А когда?

— Я же сказала тебе, как только придет разрешение. А потом, если не веришь, спроси у Арнальдо. Он тоже знаком с Пеппи и знает, что мы женимся.

Грациелла замолчала. «Может быть, Зораида и действительно выходит замуж?» Ее начали одолевать новые мысли.

— Зораида, — сказала она после долгого молчания, — а вы тогда тоже будете держать гладильню?

— А как по-твоему? Неужели ты думаешь, что невестка баронессы может гладить чужие рубашки?

— Так, может быть, вы продадите мне утюги, печку, стол, тазы — одним словом, все, что для работы нужно? Видите ли, если вы выйдете замуж, мне бы не хотелось к кому-нибудь опять в ученицы идти. Я бы хотела сама работать, самостоятельно. Я не такая ловкая, как вы, я согласна, но я уже научилась, да и клиенты меня знают.

— Э! Если я выйду замуж, я тебе подарю все это!

— Нет, нет. Давайте сделаем так: с сегодняшнего дня вы платите мне половину денег, а на остальные будете прикупать себе что-нибудь для приданого. А мне пойдут утюги. Так понемножку вы удержите нужные деньги, а под конец мы посчитаемся, и вы отдадите все остальное. А я тем временем постараюсь еще лучше научиться.

— Ладно, Рыжая. Пусть будет по-твоему. Только вот скажи мне, сама-то ты не собираешься замуж?

— Не сейчас же, правда? Но когда-нибудь и я тоже выйду. У Ренато хороших планов хоть отбавляй, только вот все какие-то препятствия появляются, о которых он вовремя — не подумал. Ну и получается, что каждый раз что-нибудь не так. Работу бы ему найти настоящую, постоянную работу, чтобы не трястись за завтрашний день. Так ведь нет ее! Ренато и за то хватается и за это, потому что раз на раз не приходится: то сезон не тот, то случай подвернулся — вот и комбинирует.

Зораида смотрела на девушку широко открытыми глазами.

— Рыжая, мне все кажется, что ты постарела, — сказала она вдруг.

Грациелла улыбнулась и встряхнула кудряшками.

— Вы правы, Зораида. Постарела. Вы одна знаете

секрет, чтобы всегда молодой оставаться. Вы никогда не меняетесь.

Они улыбнулись друг другу открыто, дружески и принялись за работу.

Подсмеиваясь одна над другой, они, тем не менее, питали друг к другу взаимную симпатию и прекрасно это понимали.

Однажды вечером, на закате, Анжилен вернулся домой, сопровождаемый стаей орущих ребятишек, от которых ему никак не удавалось избавиться. Старик нес арбуз таких огромных размеров, что было вполне понятно шумное восхищение ребят и волнение собаки, которая с лаем бегала вокруг и вертелась у Анжилена под ногами.

— Пошел прочь, не крутись! — кричал старик, поминутно спотыкаясь о своего пса.

Жители переулка высунулись из окон, удивленными возгласами встречая приближение этой шумной процессии. Почти всю тяжесть огромного арбуза принимало на себя округлое брюшко Анжилена, потому что обхватить арбуз руками старик не мог.

— Где вы его достали?

— Кто это вам удружил?

— Такой, пожалуй, не меньше пятнадцати кило потянет, — раздавалось со всех сторон.

Анжилен осторожно опустил арбуз посреди двора, медленно выпрямился, вытер пот и, потирая затекшую поясницу, уточнил:

— Девятнадцать!

— И вы его съедите один?

— А что же, по-вашему, выбрасывать его? — ответил старик.

— Но все-таки, где вы такой раздобыли?

Анжилен, обмахивая раскрасневшееся лицо платком, начал рассказывать.

Сегодня он ездил в деревню навестить одного своего приятеля, крестьянина. Выпили, конечно, поболтали о том, о сем, а потом приятель больше из-за спортивного интереса, чем по какой-либо другой причине, сказал, что хотя место этого арбуза на выставке, он подарит его Анжилену при условии, что тот сам донесет его до дома. Шесть километров до города, да еще километр до переулка. Семь километров тютелька в тютельку.

Вся семья крестьянина, лопаясь от смеха, сопровождала его до самого города: сперва двое сыновей хозяина на велосипедах, а когда Анжилен был уже около города, их догнал на двуколке сам крестьянин с женой.

— Смеялись они, ну, прямо как сумасшедшие, — говорил Анжилен, — и один другому: «Дальше не дойдет, дальше не дойдет!» — «Смейтесь, смейтесь, — говорю, — а я все-таки дойду!»

Однако от всей этой сцены у него, видно, остался довольно неприятный осадок, потому что, вспоминая беззубый рот хохотавшей крестьянки, он величал ее в своем рассказе не иначе, как старой ведьмой.

И все-таки он дотащил этот арбуз целым и невредимым до самого дома. Старик чувствовал удовлетворение от сознания собственной силы, и изумление соседей приятно щекотало его самолюбие.

— Хороший ли он только?.. — неожиданно сказала Йетта,

Анжилен обернулся как ужаленный.

— Почему это он должен быть нехороший? — вскипел он.

Кто-то заметил, что арбуз, побывав на солнце и пролежав всю дорогу на животе Анжилена, согрелся, а теплый арбуз — это уже не арбуз.

— Что я, по-вашему, первый день на свете живу? — закричал Анжилен и отправился за большим ведром.

Все внимательно следили за действиями Анжилена, и напряжение достигло предела, когда он стал прицеплять ведро к цепи дворового колодца. Цепь, тарахтя, начала потихоньку разматываться, и огромный груз, покачиваясь, медленно пополз вниз. Сразу раздалось несколько голосов:

— Смотрите, чтобы крючок не оторвался!

— Тихонько! Не перевернулось бы. Держите его прямо!

— Не мешало бы вам последить за ним, а то еще стянет кто-нибудь.

Терпение Анжилена кончилось.

— Что у вас, своих дел нет, что ли? — грубо крикнул он и повернулся к советчикам спиной.

Никто больше не сказал ни слова, все разошлись раздосадованные. Кое-кто намекнул на эгоизм некоторых стариков, потом наступила тишина. На дворе остались только Анжилен, сидящий возле колодца, да Томмазо. Они караулили арбуз.