– Да.

– Ты в порядке?

– Да не особенно.

– Что случилось?

– Я сегодня расплакался после того, как отослал его в школу.

– С чего вдруг?

– Не знаю. Просто внезапно навалилось столько эмоций. Он такой маленький. Я чувствовал, будто отправляю его в большой, плохой мир, где люди бог знает как его примут.

– Просто ты большой старый добряк.

– Возможно.

– Не успеешь опомниться, как начнешь кормить его грудью.

– Вот еще!

– По-моему, он намного крепче, чем ты о нем думаешь. Почему ты так на меня смотришь?

– Потому что люблю тебя.

– Я это знаю.

– Иногда, Сэм Рейкстро, мне так не кажется. Я так сильно люблю тебя. И извини меня.

– За что?

– Да за все. За Иши. За школу. За кучу расходов. Я знаю, что прошу слишком много…

– Не пори чушь, Хен. Мне нравится, что он живет с нами. Я ощущаю себя его отчимом. И Сэмстер, чтобы ты знал, находит это ощущение замечательным. Так что завязывай со своими дурацкими извинениями. Мы семья. Ты, я и наш маленький мальчик.

– О.

– И знаешь, что? Мне нравится, как это звучит. Мне уже тридцать, Хен, и тебе почти тридцать. Мне нужно нечто большее, чем перепихон с развлечениями. Я хочу, чтобы мы с тобой что-то создали. Дом. Семью. Настоящую жизнь. Чтобы не быть парочкой геев, которые все время только и делают, что веселятся.

– Ну, если ты так считаешь…

– Я так считаю.

– В общем, я еще не вносил плату за школу. Как у тебя с деньгами?

Глава 47

Как прошел твой день?

Было почти полчетвертого, когда я услышал, как по Ханисакл-роуд громыхает школьный автобус. Мы с Шарлой стояли снаружи. Шарли лизала мне руку, а я испытывал поистине родительскую тревогу. Сколько раз мама стояла вот так на крыльце и ждала, когда мы с Сарой вернемся домой? Волновалась ли она о том, как сложился наш день, завели ли мы новых друзей, не ввязались ли в потасовки и не попали ли в неприятности? На обеденном столе нас всегда ждало что-нибудь вкусное. Обычно мама оставляла печенье. Бисквиты. Яблочное пюре или крекеры с сыром. «Но чтобы до ужина больше не крошки», – говорила она – и не шутила.

Сесил остановил автобус напротив ведущей к нашему дому дорожки и помахал мне через открытую дверь, пока Ишмаэль понуро спускался вниз по ступенькам. Потом автобус уехал, и я вышел Иши навстречу.

– Как прошел твой день? – спросил я.

Он смотрел в землю, не отвечая, не поднимая глаз.

– Дружок, все хорошо? – спросил я, когда, приноровившись к его шагу, пошел рядом с ним в сторону дома.

Его губы сложились в мрачную линию. Мне показалось, он сдерживал слезы.

– Иши? Все хорошо?

Он резко остановился, и плотину слез прорвало.

– Эй, – встревожился я. – Что случилось?

Но он, затерявшись в своем собственном мире, словно не слышал меня.

Я сел на корточки, взял его за руки.

– Малыш, что стряслось?

Он зажмурился, чтобы не смотреть на меня.

– Все хорошо, – сказал я, обнимая его. – Что бы там ни было, мы все исправим. Договорились?

Он надрывисто всхлипнул.

Я забрал у него ланчбокс и рюкзак, завел его в дом и пошел за ним в спальню, где он с убитым лицом сел на кровать.

– Малыш, ну будет тебе. Не может быть, чтобы все было так плохо. Хочешь рассказать, что случилось?

– Я хочу к маме, – простонал он.

– Я знаю.

– Я хочу к маме.

– Знаю, малыш, но ее здесь нет.

– Я хочу к маме!

Я сел рядом с ним, не зная ни что сказать, ни что сделать. Я обнял его, и он ко мне прислонился. Спустя несколько беспокойных минут он затих.

– Давай-ка переоденемся, – предложил я.

Я помог ему снять школьные вещи, напомнил положить грязное в корзину около двери.

– Твоя домашняя одежда лежит в среднем ящике, – сказал я, выдвигая его. – Что ты хочешь надеть?

Он пожал плечами.

– Раз уж тебе грустно, может, наденем вот это? – Я показал ему синие шорты и синюю майку.

Он снова пожал плечами.

– Ты голоден? У меня есть для тебя кое-что вкусное.

На кухне он сел за стол и уставился на тарелку с печеньем, которую я там оставил. Потом взял одно и медленно надкусил. Я налил стакан козьего молока и поставил его перед ним. К моему удивлению, он сделал большой глоток – без единого недовольного слова.

– Так как прошел твой день? – спросил я, садясь.

Он не ответил.

– Тебе понравилась твоя учительница?

Он еле заметно кивнул.

– Завел новых друзей?

Он пожал плечами.

– Ну, это ведь был первый день. Новая школа – тут любой испугается. Все эти новые дети. Новые учителя. Но, хороший мой, все наладится. Я в этом уверен.

Он доел печенье и потянулся за следующим. Видимо, его аппетит пробудился к жизни.

– Шарла скучала, пока тебя не было, – сказал я. – Весь день крутилась возле крыльца, гадая, куда ты уехал. Ей было так грустно! Но потом она услышала, что едет автобус, и так обрадовалась! Ты скучал по ней?

Он кивнул.

– Хочешь с ней поиграть?

Он не ответил.

Потом произнес:

– Дядя Хен?

– Что?

– Мама уже не вернется, да?

Мне хотелось солгать. Сочинить большую, прилизанную, жирную ложь. Предложить полуправду.

– Думаю, нет, мой хороший, – ответил я, чувствуя, как по горлу поднимается ком. – И мне очень жаль. Я знаю, ты скучаешь по ней. Я тоже скучаю. Она ведь моя родная сестра. Но она вряд ли вернется. Мне жаль. Я понимаю, как тебе, наверное, тяжело.

– Кейден спросил, почему я живусь с тобой и дядей Сэмом.

– О.

– Он хотел знать, где моя мама. И папа. Я сказал, что не знаю, и он надо мной посмеялся. Он сказал, как можно не знать, где твоя мама и где твой папа? Это глупо.

– Кейден твой друг?

Он пожал плечами.

Глава 48

Какая мне разница?

Нас прервала Шарла, залаявшая на подъехавший автомобиль.

– Это твоя двоюродная бабушка Ширли, – сказал я, хмуро глядя в окно. – Останься здесь. Я выйду поговорить с ней.

Я вышел на крыльцо.

– Хен, я слышала, этот мальчик сегодня был в школе, – объявила тетя Ширли. Шумно дыша, она поднялась по ступенькам и смерила меня цепким взглядом своих карих глаз, который, казалось, пробуравил меня до самой души.

– Сегодня был его первый день, – осторожно подтвердил я.

– Мне звонила мисс Лили. Она, как ты знаешь, работает в школе. Поверить не могу, что ты отдал его в школу.

– А что мне оставалось делать?

– Неправильно это, Хен!

– Что неправильно?

– Что ты знаешь о том, как заботиться о ребенке? Сколько всего я выслушала в бридж-клубе. После того, что сделал твой папа, после того, как Сара забеременела в нежном возрасте тринадцати лет будто какая-то подзаборная потаскуха, после того, как твоя мама смолчала и не вмешалась, а потом из-за этого убила себя… а теперь еще я должна слушать разговоры о том, как мой племянник-гомосексуалист и его так называемый друг растят в этом доме ребенка. Боже помилуй, я не знаю, куда катится этот мир.

Эта женщина так меня утомила, что я не знал, что сказать.

– Хотелось бы напомнить тебе, что я выросла в стенах этого самого дома, – сказала она. – Мой дорогой папа построил его своими собственными руками. Почему он отдал его твоей матери, я понятия не имею, но он бы перевернулся в гробу, если б он узнал, что вы творите. Мне задают вопросы в бридж-клубе. И в женском комитете. Да что там, даже в Абердине, когда я зашла в аптеку, доктор Моррис спросил меня, что происходит. Мало позора вы принесли нашей семье, да, Генри Гуд? Ты считаешь, это нормально – чтобы такой человек, как ты, растил ребенка в доме моего папочки? Ты считаешь, у меня нет права иметь свое мнение на этот счет? Если да, то ты глубоко заблуждаешься.

– Он мой племянник, – твердо ответил я. – Я пытаюсь поступить правильно.

– И давно Гуды стали поступать правильно? В воскресенье к нам на ужин придет пастор с женой. Что, по-твоему, я должна им сказать?