— Он недоволен обедом! Он, который ежедневно может обедать с своими масонами. Неужели он думает, что обеды эти нравятся ей больше? Ей, обреченной на сидение дома и съедание их! За кого он ее принимает? За страуса? Чья вина, что они держат неумелую кухарку, слишком старую, чтобы учиться, и слишком упрямую для того.

В чьей семье эта кухарка состарилась? Не в семье Эльвиры. Только из желания угодить мужу она терпела ее. И вот благодарность! Да!

Она, обессиленная, опускается в кресло. Адольфус изумлен и смущен. Он сам всегда недолюбливал эту женщину (кухарку). Может быть, она и предана, но хорошей кухаркой никогда не была. Если бы с ним посоветовались, он бы предложил назначить ей небольшую пенсию. Эльвира бросается Адольфусу на шею.

— Отчего ты раньше не говорил мне этого?

Адольфус прижимает ее к сердцу.

— Если бы я только знал!

Они обещают общему другу никогда впредь не ссориться без его помощи.

Исполнение было хорошее. Наш пастор, холостяк, сказал, что это для него урок. У Вероники на глазах были слезы. Она шепотом сообщила мне, что находит пьесу великолепной. Вероника умнее, чем все думают.

XII

Мне досадно, что переделки в доме окончены. Есть пословица: «Дураки строят дома, чтобы в них жили умные люди». Ну, это смотря что кому. Дурак получает удовольствие, а умный — кирпичи и цемент. Помню одну курьезную историю, которую подцепил много лет тому назад на железнодорожной станции. Я прочел ее между Парижем и Фонтенбло. Трое друзей, из молодой богемы, покуривая трубочки после скудного обеда в дешевеньком ресторанчике Латинского квартала, начали раздумывать над своей бедностью и долгой тяжелой борьбе, предстоящей еще им.

— Мои темы очень оригинальны, — вздыхал музыкант. — Но пройдут годы, пока я научу публику понимать их, если вообще когда-нибудь это удастся мне. А между тем я буду жить в неизвестности, в бедности; люди, не имеющие идеалов, будут обгонять меня, обдавая меня грязью, разбрасываемой их экипажами, а я буду трепать обувь о мостовую. Право, нет справедливости на свете.

— Проклятый этот свет! — согласился поэт. — Но подумайте обо мне! Моя судьба еще тяжелее вашей. Ваш дар у вас в душе. Я обязан передавать то, что меня окружает, и это — я предвижу — всегда останется темной стороной моего существования. Моя душа изнывает по красивым сторонам жизни. Небольшая доля богатства, расточаемого людьми обыкновенными, дала бы Франции великого поэта. И я думаю не об одном себе…

Художник засмеялся.

— Я не могу взлетать на вашу высоту, — сказал он. — Откровенно говоря, я имею, главным образом, в виду самого себя. Почему же не поступать так? Я даю обществу красоту; что же оно дает мне в отплату? Этот замечательный ресторан, где из отвратительной посуды ешь кушанье с душком, да конуру на чердаке, где ютишься.

После многих лет плохооплачиваемой работы я могу — подобно другим, жившим раньше меня — попасть в свое царство, иметь свою студию на Елисейских Полях, красивый дом в Нельи; но, правду сказать, промежуточный период пугает меня.

Погруженные в себя, они не заметили, что какой-то человек, сидя у соседнего столика, внимательно слушал их.

Незнакомец поднялся и, с вежливой непринужденностью извинившись за то, что, почти помимо воли, вслушивался в их разговор, попросил позволения быть им чем-либо полезен. Ресторан был освещен слабо, и друзья, войдя, выбрали своим местопребыванием самый темный уголок. Незнакомец оказался хорошо одет; до речам и манерам его можно было принять за человека делового; лицо его при слабом свете, падавшем сзади, оставалось в тени.

Трое друзей искоса взглянули на него, принимая его за какого-нибудь богатого, но эксцентричного покровителя искусства.

Вероятно, он познакомился с их произведениями, прочел стихи поэта в каком-нибудь небольшом журнале, наткнулся на какой-нибудь этюд художника, посещая лавку какого-нибудь перекупщика в Сент-Антуанском предместье, поразился красотою ноктюрна в F-моль, принадлежащего композитору и слышанного в ученическом концерте, и, собрав сведения о их борьбе с нуждой, выбрал такой способ познакомиться.

Молодые люди очистили ему место, смотря на него со смесью любопытства и надежды. Незнакомец предупредительно заказал подать вина и предложил сигары из своего портсигара.

Уже первые его слова принесли друзьям радость:

— Прежде чем идти дальше, — сказал незнакомец, улыбаясь, — я с удовольствием сообщу вам, что все вы станете знаменитостями.

Вино оказало действие на их непривычные головы. Сигары незнакомца были необыкновенно ароматны. Казалось самой естественной вещью в мире, что незнакомец может предсказывать будущее.

— Вы приобретете и славу и богатство, — продолжал приятный незнакомец. — Все приятные веши станут вам доступны: поклонение, почет, каждение общества, духовные и материальные наслаждения, очаровательная обстановка, избранные друзья, всевозможная роскошь и удобства, — весь мир для вас будет ареной наслаждений.

Грязные стены ресторанчика, казалось, расплывались в пространстве пред глазами молодых людей.

Они зрели себя богами, гуляющими по садам, олицетворяющим их мечты.

— Но, увы, — продолжал незнакомец, и при первых звуках его изменившегося голоса видение исчезло, грязные стены появились снова, — все это требует времени. Все вы трое уже перейдете за зрелый возраст, прежде чем начнете пожинать справедливую награду за свою работу и таланты. А тем временем, — симпатичный незнакомец пожал плечами, — будет старая история: гении будут проводить молодость в борьбе с равнодушием, насмешкой, завистью; тяжелая обстановка вместе с нищетой и однообразием жизни будет давить их дух.

Будут еще зимние ночи, когда вы будете бродить по улицам иззябшие, голодные, одинокие; повторятся летние дни, когда вы будете прятаться по углам, стыдясь своего потертого платья; узнаете холодные утренние сумерки, при которых будете наблюдать за страданиями любимых людей, не имея возможности, из-за своей бедности, облегчить их мучения.

Незнакомец замолк, пока старый слуга наполнял опустевшие стаканы.

Трое друзей стали молча отхлебывать.

— Я предлагаю, — сказал незнакомец с приятным смешком, — миновать обычный период испытания, перескочить через промежуточные годы и сразу достигнуть нашего настоящего назначения.

Незнакомец, откинувшись на спинку стула, смотрел на троих друзей с улыбкой, которую они скорее чувствовали, чем видели. И что-то в нем — они не могли определить, что именно — заставляло думать, что для него все возможно.

— Это очень просто, — уверял он их. — Заснуть на некоторое время и забыть, и года окажутся лежащими позади вас. Ну, что же, господа, согласны вы?

Вопрос, казалось, вряд ли требовал ответа. Сразу оставить позади себя долгую, тяжелую борьбу; без боя торжествовать победу! Молодые люди переглядывались. И каждый, думая о том, что получит, готов был предпочесть добычу битве.

Им показалось, что огни вдруг погасли, как будто бы вихрь перенес друзей туда, где слышались всевозможные звуки, и их окутал мрак. А затем — забвение. И опять возвращение света.

Они сидели за столом, сверкавшим серебром и красивым фарфором. Красное вино искрилось в венецианских кубках, разнообразные фрукты и цветы вносили приятную пестроту. Слишком роскошно отделанная, чтобы назваться изящной, комната показалась им кабинетом одного из больших ресторанов. Такие помещения им иногда случалось видеть мельком сквозь открытые окна в летние ночи. Комната была освещена мягким светом ламп под абажурами. Лицо незнакомца оставалось в тени. Но что изумило каждого из трех друзей — это что каждый увидал напротив себя еще двух джентльменов с порядочными лысинами и довольно потрепанными физиономиями, черты которых казались им странно знакомыми. Незнакомец поднял бокал с вином.

— Наш дорогой Поль, — начал он, — отверг с своей обычной скромностью всякое публичное чествование; но он не откажется признать за старыми друзьями право принести ему сердечное поздравление. Джентльмены, пью не только за здоровье нашего дорогого Поля, но за Французскую академию, которая, оказав почет ему, почтила всю Францию.