— Извините. — Я не отдавал дань приличию, мне действительно стало жутко неловко.

По дороге в Ричмонд не раз и не два просыпалось в нем это неуемное желание подурачиться. Когда мы проезжали через Кенсингтон, он водрузил на нос рожок и стал балансировать, пытаясь удержать его в вертикальном положении; это привлекло внимание зевак. В Кью у ворот пансионата для юных девиц он велел извозчику остановиться: ему, дескать, нужно разменять шестипенсовик; он забежит на минутку к девочкам — наверняка у них найдется мелочь. В Ричмонде он собрал целую толпу; жертвой его остроумия оказался несчастный глухой и полупарализованный старик, которого он уговаривал дать нам покататься в его инвалидной коляске, за что сулил целый шиллинг.

Мы бешено хохотали над его ужимками и шуточками; не смеялся только Ходгсон, поглощенный чтением писем, и элегантная молодая дама, имеющая в свете какой-то вес; она недавно развелась, и весьма удачно: мало того, что из суда она вышла с незапятнанной репутацией, — ее бывшего муженька обязали выплачивать ей по сто фунтов еженедельно.

В гостиницу мы прибыли за четверть часа до обеда и отправились гулять в сад, На глаза нашему комику попался почтенный джентльмен преклонных лет; он сидел за столиком и потягивал вермут. Комик замер как вкопанный, всем своим видом изображая изумление; затем он подбежал к незнакомцу и заключил его в горячие объятия. Мы пришли в полный восторг.

— Чарли сегодня в ударе, — сказали мы друг другу и поспешили за ним.

Почтенный джентльмен отстранил комика и окинул его недоумевающим взглядом.

— А как тетя Марта? — спросил наш комик. — Как там старушка? А ты держишься молодцом, приятно это — видеть! А она-то как?

— К моему глубокому сожалению… — начал почтенный джентльмен.

Комик в ужасе отпрянул. Стали собираться зеваки.

— Не надо! Не надо мне об этом! Неужели отдала Богу душу! Я этого не переживу!

Лицо его исказила гримаса боли; он обнял почтенного джентльмена за плечи. Тот продолжал недоумевать.

— Я не понимаю, что вы тут несете, — сказал джентльмен, которому, похоже, это уже надоело. — Я вас не знаю.

— Не знаешь? Ты хочешь сказать, что забыл меня? Веда ты же Стегглис?

— Нет, — отрубил незнакомец.

— Пардон, обмищурился, — извинился комик. Он выхватил из-под носа незнакомца бокал с остатками вермута, залпом осушил его; и поспешно удалился.

Почтенный джентльмен так и не понял, что стал жертвой розыгрыша, и кто-то из нас поспешил объяснить ему, что он имел честь беседовать с Э., с самим Э., тем самым Чарли Э.

— Да? — проворчал почтенный джентльмен. — Тогда потрудитесь передать ему, если мне захочется посмотреть на его кривляние, то я куплю билет в театр. А бесплатных представлений мне не нужно.

— Вот вздорный, старикашка! — сказали мы и поспешили в гостиницу вслед за комиком.

За обедом он продолжал в том же духе; поцеловал лысого официанта в затылок, будто бы приняв его за лицо; велел подогреть горчицу; делал вид, что собирается украсть вилку; а когда принесли чаши для полоскания рук, то снял пиджак и попросил дам отвернуться…

После обеда он вдруг сделался серьезным и, взяв меня под руку, повел какими-то заросшими травой тропками.

— Так вот, насчет вашей оперы, — сказал он. — Нам не нужна траченная молью рухлядь. Придумайте что-нибудь новенькое.

Я высказал опасение, что это будет нелегко.

— Да бросьте вы, — возразил он. — Есть у меня одна идейка. Значит, так: я — юноша и влюбляюсь в одну девушку.

Я обещал взять это на заметку.

— Ее папаша — старый маразматик, у нас это будет комический персонаж: всякие там «черт бы вас побрал, сэр», «царица небесная, матушка!» — в общем, понимаете, что я хочу сказать.

Я заверил его, что все великолепно понимаю, и это возвысило меня в его глазах.

— Он со мной и разговаривать не желает — думает, что я осел. Парень-то ж, конечно, простой, из народной гущи, но себе на уме.

— Не слишком ли далеко мы забрели? — забеспокоился я.

Он сказал, что чем дальше, тем лучше.

— Значит, так. Затем, уже во втором акте, я переодеваюсь. Я наряжаюсь шарманщиком и пою неаполитанскую песню. В дом я попадаю под видом полицейского, а еще лучше — этакого великосветского франта. Ваша задача — сочинить побольше комических сцен, чтобы мне было где развернуться. Весь этот замшелый хлам нам не нужен.

Я обещал употребить весь свой талант.

— Добавьте немного сентиментальности, — продолжал он. — Пусть там будет одна сцена, в которой мне удалось бы показать, что я не просто комик. Нет, не надо, чтобы публика рыдала, — так, две-три слезинки. Но хотелось бы, чтобы, выходя из театра, зритель сказал себе: «Да-с! Чарли частенько смешил меня, но кто бы мог подумать, что он растрогает меня до слез?» — Вы понимаете, что я имею в виду?

Я сказал, что, кажется, понимаю.

Когда мы вернулись, мною завладела примадонна; нежным голосом, не терпящим возвращений, она попросила всех убраться и оставить нас наедине Все возмутились. Примадонна, ничтоже сумняшеся, схватила меня за руку и со смехом поволокла куда-то в глубь парка.

— Мне бы хотелось обсудить с вами мою роль в этой новой опере, — сказала примадонна, когда мы, наконец, отыскали укромное местечко на берегу речки. — Если бы вам удалось сочинить что-нибудь оригинальное… Ну пожалуйста, я вас прошу!

Мольбы ее были столь трогательны, что сердце мое не выдержало, и я согласился.

— Мне надоело играть деревенских простушек, — сказала примадонна, — Хотелось бы сыграть роль, в которой можно до конца раскрыться. Видите ли, я по натуре субретка. Флирт у меня получается восхитительно. Могу вам продемонстрировать.

Я стаж уверять, что верю ей на слово.

— Вы могли бы так построить пьесу, — сказала примадонна, — чтобы весь сюжет держался на мне. Мне всегда казалось, что в комических операх женская роль плохо проработана. Если в вашей пьесе все будет вертеться вокруг героини, — успех обеспечен. Кажется, вы со мной не согласны, мистер Келвер? — надула губки примадонна, положив свою очаровательную ручку на мою лапищу. — Мы ведь куда интереснее мужчин, разве вы этого не замечали?

Стоило немалых усилий убедить ее в том, что лично я в этом никогда не сомневался.

Мы сидели с тенором на балконе и пили чай.

Затем он отозвал меня в сторонку.

— Насчет этой новой комической оперы, — сказал тенор. — Вам не кажется, что либреттисты совсем не обращают внимания на развитие сюжета? Публике это начинает надоедать. Пора пересмотреть драматургическую концепцию — поменьше кривлянья, побольше интриги.

Я согласился с ним: в пьесе интрига — важнейшая вещь.

— Мне кажется, — сказал тенор, — что если вам удастся построить сюжет на любви двух героев, — успех обеспечен. Конечно же, нужно добавить юмор — как без него? Но надо знать меру. Как иллюстрация основной идеи, он, безусловно, незаменим, но нельзя же строить на нем всю пьесу? Это утомляет. Впрочем, возможно, вы придерживаетесь на этот счет иного мнения.

Мне удалось убедить его, что он ошибается, и в словах его, на мой взгляд, есть изрядная доля истины.

— Лично меня, — продолжал тенор, — денежная сторона проблемы мало волнует. Я могу пробыть на сцене час, а могу появиться всего лишь на пять минут — жалованье идет одно и то же. Но уж коли вы собираетесь включить в состав исполнителей актера с таким громким именем, как у меня, то уж будьте добры дать ему приличную роль, иначе публика вас не поймет.

— И будет права, — поддакнул я.

— Любовник, — перешел на шепот тенор, заметив, что к нам приближается комик. — Все держится на нем. Женщины о нем мечтают, а мужчины завидуют — так уж устроен человек. Любовник должен выйти у вас интересным — вот в чем я вижу секрет успеха.

Пока запрягали лошадей, я стоял в сторонке, вдали от всей честной компании, и тут ко мне подошел какой-то долговязый, тощий, уже не первой молодости человек. Он заговорил на пониженных тонах и очень быстро, явно опасаясь, что его подслушают и не дадут закончить начатую речь.