Когда дверь за ним закрылась, люди, спящие на нарах, зашевелились, и на Склифосовского уставилось пять пар любопытных глаз.

— Здравствуйте, — неуверенно поздоровался он, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну здравствуй, здравствуй, хрен мордастый! — сказал кто-то, и пятеро мужиков засмеялись, разбудив шестого, который громко храпел на верхних нарах.

— Ну чего встал? — спросил длинный худой парень в одних плавках. — Проходи, ищи место. Правда, только под нарами осталось…

Все опять дружно загоготали. Склифосовский наконец оторвался от двери и сел на край нар.

— Курить есть? — послышалось откуда-то сверху.

— Не курю.

— Как зовут?

— Скли… — Склифосовский запнулся. — Володя, как Высоцкого.

— За что замели?

— Я сам пришел.

— Что?! — Все аж поспрыгивали с нар, кроме одного, которого разбудили, и он теперь снова пытался заснуть, отвернувшись к стене. — Ты чё, братан, шутишь?

— Нет, не шучу. — Склифосовский пожал плечами. — Бегать надоело. Это я недавно из-под «вышки» ломанулся.

Все замолчали и почему-то посмотрели наверх. А оттуда вдруг раздался до боли знакомый голос:

— Ну привет, Склиф. — Мент спрыгнул с нар, и ему сразу же уступили место. — Это правда, что ты сказал?

— Мент? Ты здесь? А как же… — Склифосовский весь как-то съежился под взглядом старого знакомого и опять почувствовал себя маленькой трусливой крысой.

— Что ты телишься? — Мент грозно засопел. — Это правда?

Склифосовский сжал пальцы в кулаки, поднял голову, как тогда, на бульваре, и, сцепив зубы, процедил:

— Да, правда.

И сразу полетел к двери через всю камеру. Больно ударился головой о дверь, но тут же вскочил под задорный свист и улюлюканье заключенных. Еще успел небольно ткнуть Мента кулаком в зубы, но тут же опять оказался на полу.

— Атас, братва, по нарам! — закричал кто-то, и все бросились врассыпную.

Дверь с лязгом открылась, и на пороге показался с парашей в руках Грузин.

— А-а, привет, хлопцы! — радостно воскликнул он.

— Теперь можешь спать на нарах, — тихо сказал Мент. — Теперь это тело будет парашу носить.

— Я не буду, — простонал Склифосовский, выплюнув два зуба.

— Нет, вы слышали? — засмеялся Грузин. — Он не хочет.

Потом Склифосовского били опять. Он отбивался, пока мог, а потом только лежал в углу, закрываясь руками от ударов, и повторял:

— Я не буду. Я не буду.

А на нарах, это он видел точно, сидел Владимир Семенович Высоцкий и настраивал свою гитару, изредка поглядывая на Склифосовского и одобрительно кивая…

Белочка

Наташа была уверена, что кореец выплыл. Юм относился к той категории людей, кто, с легкостью лишая жизни других, за свою собственную будет цепляться до последнего. Такие люди никогда не совершат самоубийство. Наоборот, смерти приходится охотиться за ними, сбиваться со следа и вновь бросаться в погоню. И зачастую смерть бывает бессильна…

Конечно же, надеяться на то, что Юма и Женю возьмут в ближайшее время, — отчаянная глупость. Не возьмут, нечего и надеяться. А вот что кореец предпримет в скором будущем, заляжет на дно или же попытается вновь перейти в наступление — это вопрос.

Они нырнули от Киевского вокзала в метро и сразу метнулись к таксофону. Стоит отметить, что всю дорогу из Одессы в Москву Виктор вел себя как побитая собака. Ему было невыносимо стыдно, он несколько раз порывался оправдаться за свое слабодушие… Но как тут оправдаешься? Такой позор разве что кровью смывается в книжках и в кино. А в жизни?..

— Дмитрий Семенович, я приехала.

— Не рановато? — обеспокоенно произнес Дробышев. — Вы где сейчас?

— На вокзале. — И Наташа бахнула, как из гаубицы: — Я встречалась с Юмом.

Дробышев долго молчал, сдабривая это молчание тяжелым сопением в трубку.

— Не понял, — наконец изрек он.

— Я встречалась с Юмом, — повторила Наташа, — имела с ним долгую и продолжительную беседу.

— Где он?

— Не знаю.

— Черт побери… Вы серьезно?.. Как-то это все непостижимо, в голове не укладывается. С вами все в порядке?

— Да.

— Быстро в мой кабинет. Жду. Нет, погодите! Высылаю за вами машину!..

Дробышев отложил свои дела. Очереди, выстроившейся у его кабинета, было сказано, что начальник до такой степени загружен, что все приемы откладываются на неопределенное время. В числе отверженных оказался и Самойлов.

— Ну и дела… — пробормотал он, как только за Клюевыми захлопнулась массивная дверь. — Ну, Наталья Михайловна… Ну, дает девка… — И, обернувшись к следователю по особо важным делам Кузякову, который сидел с объемистой папкой в руках на соседнем стуле, с гордостью выпалил: — А я ведь прогнозировал. Как только в первый раз ее увидел, так сразу понял — далеко пойдет. Характер у нее!..

— Так это она пятерых головорезов под высшую меру подвела? Тех, которые потом сбежали? — оживился Кузяков, который был лично не знаком с Наташей. Как-то судьба не сводила.

— Она самая, — подтвердил Самойлов.

— Ой-ой-ой!.. — запричитал Кузяков. — Бедная Девочка… Ведь ей жить и жить…

— Типун тебе на язык!

— И ребеночек совсем маленький…

Те прокурорские работники, которые знали об этом деле (а не знали разве что уборщицы и буфетчицы), поневоле прикидывали — каковы же шансы Клюевой? Смогут ли ее защитить? Настигнет ли ее месть корейца или нет? А если настигнет, то когда?

Наташу жалели, сопереживали. Но в принципе уже давно поставили на ней крест… Юм не прощает своих заклятых врагов, а убить человека ему — что плюнуть.

Она рассказала Дробышеву все — и о своем приезде во Львов, и о неожиданном столкновении нос к носу с корейцем на базаре, и о «прекрасной» работе местных органов, и о побеге на Ольвию, и о том, что произошло на острове…

Дробышев слушал не перебивая, подперев подбородок ладонью и время от времени бросая пронзительные взгляды в сторону Виктора, который угрюмо сидел у окна, кормил дочурку из бутылочки и взглядов этих не выдерживал. Если бы у него была возможность разложиться на атомы, он бы не раздумывая воспользовался ей.

— Вот и тема для вашей кандидатской диссертации, — едва Наташа замолчала, иронично произнес Дмитрий Семенович. — «Совпадение как фактор, способствующий поимке преступника». Тут целую теорию можно развить… А если серьезно… Вы свечку в церкви поставили? Я бы на вашем месте поставил… Дайте руку… — И он сжал маленькую Наташину ладонь. — Это ведь чудо, что вы сейчас здесь, живая и невредимая. Чудо…

— Моей семье нужна охрана. Мне, Виктору, матери моей, брату. Серьезная охрана.

— А если Юм не доплыл до берега?

— Если бы да кабы да во рту росли грибы. — резко выдохнула Наташа, но Дробышев взмахом руки прервал ее:

— Людей нет… — Дмитрии Семенович опустил глаза: — И взять их неоткуда…

— Обо мне можете не беспокоиться, — подал робкий голос Виктор. — Я лучше из дома не буду выходить, раз такое дело. Зачем на меня охранников тратить? — И он опять сжался весь под тяжелым взглядом Дмитрия Семеновича.

— Что-нибудь придумаем. — Дробышев нажал кнопку селектора. — Корягин? Срочно зайдите ко мне.

— А может, мы поселимся тут? — на полном серьезе предложила Наташа. — Вы выделите нам какой-нибудь кабинет…

— Абсурд, Клюева, — замотал головой Дробышев.

— Да, абсурд, — согласилась с ним Наташа.

Но другого выхода я не вижу. Если Юм все-таки решится идти до конца…

— Вряд ли. Дорога в Москву ему закрыта.

— Это с точки зрения нормального человека со здоровой психикой. Но поступки Юма уже непредсказуемы, не поддаются никакой логике.

— Думаете? — Дробышев задумчиво покусывал кончик карандаша.

— Я чувствую. Я уверена. Он скоро вернется. У нас теперь какая-то связь…

— Жить в прокуратуре? Ни поесть нормально, ни, пардон, помыться… Вы хоть сознаете, на что себя обрекаете?

У Наташи уже не было сил спорить с Дробышевым, что-то ему объяснять, доказывать. Невероятная усталость вдруг придавила ее многотонной тяжестью, придавила до хруста в суставах. Она закрыла глаза и в следующее мгновение услыхала мягкий шелест морского прибоя.