Я говорю, что у врагов остались два моих внука, но лучше бы сказать, что на сердце моем открылись две раны, которые никогда не заживут. Сколько бы я ни стенала, сколько бы ни голосила, разве это вернет мне внуков? Уж лучше бы умерли они сразу, чтобы потом их не травили собаками. Видно, муж мой Олжай не смог их предать смерти, потому что шевелилась в них живая душа. Я предаю их, приношу в жертву.

Какой толк просить мне помощи у Олжая? Я и сама потихоньку, без шума на весь аул, как-нибудь найду решение. Сильного врага силой не испугаешь. Захотел было испугать их мой Кайдос, чтобы выручить детей, да только сам пал от руки врага. Против сильного врага нужна хитрость, а не сила. Если с умом взяться за дело, то и зайца можно поймать за хвост. А иногда бывает и такое: что не под силу взрослому, с тем может справиться ребенок. Если я не ошибаюсь и чутье не обманывает меня, то внуков может освободить только мой третий сын, Жандос. Но вдруг я лишусь и Жандоса? Если я скажу «была не была» и проглочу камень, то не застрянет ли он у меня в горле? Нет, этот мой сын способен на многое. Я вижу в его глазах ум и смекалку Однако позову-ка его и испытаю».

Когда в юрте никого не осталось, Айпара велела позвать Жандоса, который был последним сыном Айпары и только-только начал садиться на коня. Глаза у него — как две смородинки, был он широк в кости и плотен не по возрасту. Шустрый паренек, ни одной минуты не мог усидеть спокойно. Лицом он был больше похож на Айпару, чем на Олжая. Жандос был одним из тех людей, кто входил в дом Олжая без стеснения и боязни.

На этот раз он появился так неожиданно, что из рук Айпары выпали четки. Она хотела поднять их, но Жандос опередил ее, стремительно поднял четки и повесил их на руки матери. Айпара, довольная ловкостью сына, улыбнулась и понюхала его лоб. Жандос не размяк от неожиданной ласки, хотя сердце его дрогнуло, а по-отцовски сел на колени и внимательно посмотрел на свою мать. В его пытливом взгляде стоял вопрос: «Что ты мне хотела сказать?» Из его сдержанности Айпара поняла, что сын рано повзрослел, и пыталась понять причину этого. Почему вместо игр и забав парню приходится думать? Пожалуй, в этом повинны трудные, беспокойные дни тобыктинцев, недавнее нашествие джунгаров.

— Сынок, кого ты чаще всего видишь во сне? — спросила Айпара.

— Тебя, — быстро ответил Жандос.

— Ну а еще кого?

— Верблюдицу, которая недавно потеряла верблюжонка.

— Потом?

— Даже не знаю Во сне я все время плачу. Кстати, вчера мне приснились Бокенши и Борсак. Они сосали собаку.

Айпара нахмурилась и оборвала его:

— Все, хватит! Ты знаешь, что у каждой ляжки одно бедро?

— Знаю, но ведь у бедра есть еще и коленная чашечка.

— В таком случае, бедро — Кайдос, а коленная чашечка — ты. Вы оба ягнята, которые расширили мое узкое бедро и смягчили мои каменные груди. Кайдос погиб честной смертью. Но кто останется вечно жить в этом мире? Пришел смертный час волу, придет и теленку. Мы — словно ручьи среди огромного моря…

Ты знаешь, что у Кайдоса есть два сына, о которых ты сейчас сказал «сосущие собаку». А ведь их мать тоже рожала не на камне и не желала им волчьих грудей.

— Святая мать, скажи мне главное.

— Эй, сын эпохи разрушения, если тебе нужно главное, слушай. Верни своих братьев, чтобы они не «сосали собаку».

— Хорошо.

— Сынок, ты рубишь сплеча, подумай.

— Рублю — значит решил. У меня было предчувствие, что мне придется ехать, и я внутренне готовился к этому.

— Хорошо. Пусть счастливой будет твоя дорога. Возьми с собой, привяжи к бедру мягкий сафьяновый курджун отца и поезжай. Кочевье не будет тебя ждать. И чтобы никто не знал, куда ты уехал, даже отец. Великие дела делаются молча. Торопливость твой враг Но есть у тебя и друг, который поможет тебе в трудную минуту, когда ты станешь спотыкаться, твоя опора и поддержка.

— Что это за друг? — спросил Жандос.

— Терпение и спокойствие.

В степи стояла задумчивая лунная ночь. От легкого ветерка озеро морщилось, как будто страдало и сочувствовало несчастному кочевью на берегу. Глухой голос выпи изредка нарушал тишину. Спокойная, равнодушная к страданиям людей степь купалась в сомнительном свете луны. Когда ветер прилетал из ночной тишины, казалось, степь широко раскрывала свои объятия, сладко потягивалась во сне и замирала на миг, прислушиваясь к своему дыханию. Каждый раз, когда открывались и закрывались двери в юртах, в темноте сверкал на мгновение огонь очага, который был похож на тлеющую свечу надежды в жизни казахов.

Когда ветер раздвигал тихую грудь воздуха и начинал рвать редкие чии юрт, они издавали тихие, стонущие звуки. Этот стон напоминал прощальный плач казахов, которые, не выдержав тягот этой проклятой жизни, стонут и плачут. Да, эти желтеющие чии действительно издают умирающие звуки, похожие на тоскливое прощание с жизнью обреченных казахов. Но не надо забывать и о том, что, хотя верхушки чиев всегда желтеют и стонут под ветром, у них есть живые корни. Если об этом помнить, что в тонущих звуках послышится тебе рождение незначительной мечты и надежды, незначительной злости и борьбы за честь. Эти слабые потуги со временем вспыхнут и запылают, с грохотом и шумом пронесутся по степи и будут последним ответом народа, который потерял счастье, силу рук и истекает кровью.

Временами эта сонная тоскливая тишина вздрагивала от лая собак, который говорил не о приближающейся опасности, а всего лишь о желании обратить на себя внимание хозяина.

Айпара, до сих пор молча ведущая Жандоса за руку, ухмыльнулась и сказала:

— Люди говорят, что молодая, неверная кобылица всегда сумеет поссорить двух жеребцов. Аулы ссорит тоже кобылица, имя которой — соперничество.

Жандос толком не расслышал слова матери, он был занят своими мыслями. Он знал, что его посылают в опасное путешествие, и еще неизвестно, удастся ли ему вернуться домой. Не успел повзрослеть — и вдруг такое испытание. Хоть он и научился объезжать диких коней, а в борьбе со сверстниками не раз побеждал, никогда ему не приходилось уезжать далеко от аула. Не упадет ли он, как скошенная трава, так и не достигнув зрелости, не став крепко на ноги? Едет неизвестно куда, чтобы впервые изведать вкус смерти и жизни. Он чувствовал, что за эти два дня по-настоящему повзрослел.

Сегодняшняя ночь была мягкая и приятная, будто завернулась в туман или в одеяло из лунного света, сотканного где-то в глубине Вселенной. Кто-то невидимый накинул это одеяло, и все погрузилось в безмолвие. В такую ночь острее чувствуешь вкус жизни и свою мечту, перед которой нет никаких сил устоять. Она, как Азазиль, манит и манит рукой.

Если ты один тронешься в путь лунной ночью, то молчаливая, тихо льющая слезы степь сокрушит твою волю, ты станешь безвольным, податливым и безразличным ко всему на свете и можешь даже обезуметь от этой смертельной тишины. А если долго смотреть на бледное ночное небо, оно может запрыгать, заплясать, как чертик, подернется рябью, как озеро от неожиданного порыва ветра, или ты провалишься в его молчаливую голубую бездну и будешь падать бесконечно долго.

Жандос вспомнил о разноцветной радуге, которая появлялась на небе после дождя. Он, бывало, бежал с ребятишками, чтобы поймать ее. Радуга висела как будто совсем недалеко, словно деревянный остов юрты — улык.

Откуда было знать Жандосу, что не он один мечтал поймать радугу, что все предки его мечтали об этом же. Откуда ему было знать, что его предки, так же как и он, бегали по степи в надежде поймать радугу, свое счастье. А радуга перескакивала с холма на холм, отодвигалась все дальше, а они, так и не достигнув цели, разорялись, гибли и навсегда входили в жаркие и прохладные объятия матери-земли.

Сын и мать, завернутые в белое, шагали через холмы, и каждый физически ощущал сладость и горечь последней их надежды и веры.

Мать Айпара не поцеловала своего сына, а только понюхала его лоб и сказала:

— Ну, сынок, пусть легкой будет твоя дорога, пусть святые охраняют тебя. Если ты не сможешь вернуть детей живыми, то убей их.